Анатоль Франс - Кимейский певец
Старец ответил:
— Я знаю о ссоре царей, причинившей ахейцам несчетные беды, и знаю приступ на стены. И песня эта прекрасна. Знаю еще, как обманут был Зевс, о посольстве и о похищеньи убитых. И это прекрасные песни. Знаю еще я шесть раз шестьдесят прекраснейших песен.
Этим путем он хотел дать понять, что знает их много. Но числа их не знал.
Богатый Мегей возразил насмешливо.
— Бродячие певцы, в надежде на добрый обед и богатый подарок, всегда говорят, что знают много прекраснейших песен, а на деле выходит, что помнят они всего-то немного стихов и, их повторяя, утомляют уши царей и героев.
Старец искусно ответил:
— Мегей, — сказал он, — ты славен своими богатствами. Знай же, что сколько быков и телиц гонят твои пастухи пастись по горам, столько же мне ведомо песен.
Мегей, подивившись уму Старца, сказал ему ласково:
— Надобен разум немалый, чтобы вместить столько песен. Но скажи мне одно, верно ли все, что известно тебе про Ахиллеса и про Улисса? Ибо бесчисленна ложь, которую сеют об этих героях.
И певец ответил:
— То, что я знаю об этих героях, мне передал мой отец, а ему — сами бессмертные музы, ибо встарь музы в лесах и пещерах являлись певцам богоравным. Я же к старым сказаниям лжи ни одной не прибавил.
Так говорил он и был осторожен. Тем не менее, у него вошло в привычку добавлять с детства к заученным песням стихи, взятые либо из других песен, либо найденные в собственном сердце. Иногда он сам сочинял почти что целые песни, но не признавался, что они его создания, опасаясь, что это вызовет неудовольствие. Герои просили его петь предпочтительно древнейшие повести, которые ими считались записью слова богов, а новейших они остерегались. Поэтому, излагая стихи, созданные собственным: умом, он тщательно скрывал их происхождение. А там как он был очень хорошим поэтом и точно следовал установленным правилам, стихи его ничем не разнились от стихов его предков, им они были подобны и мерой и красотой и были от рождения достойны бессмертной славы.
Богатый Мегей не был лишен рассудительности. Догадавшись, что Старец хороший певец, он предоставил ему почетное место у очага и сказал ему:
— Старец, когда утолим мы наш голод, спой нам, что ты знаешь про Ахиллеса и про Одиссея. Старайся пленить слух гостя моего, Ойнея, потому что он премудрый герой.
А Ойней, долго блуждавший по морю, спросил у лирника, знает ли он о странствиях Улисса. Но возвращение героев, сражавшихся под Троей, было еще окутано мраком, и никто не знал, чего натерпелся Улисс, носясь по бесплодному морю.
Старец ответил:
— Я знаю, как Одиссей богоравный вошел на ложе Цирцеи, и как он Циклопа провел хитроумной уловкой. Женщины между собой об этом складывают сказки. Но возвращение героя в Итаку сокрыто певцам. Одни говорят, что он, воротясь, вступил в обладание супругой и именьем своим, другие, что он прогнал Пенелопу, допустившую на ложе свое женихов, а сам он, постигнутый гневом богов, без отдыха блуждал средь народов с веслом на плече.
Ойней отвечал:
— Я узнал в странствиях своих, что Улисс умер, убитый рукою сына своего.
Тем временем Мегей раздавал гостям говядину и каждому поднес приличный кусок. Ойней много хвалил его за это.
— Мегей, — сказал он ему, — по всему видно, что ты привык пиры задавать.
Быки Мегея откармливались душистыми травами, растущими по горным склонам. Мясо их от этого насквозь прониклось ароматом, и герои никак не могли им насытиться. А так как Мегей непрестанно наполнял глубокий кубок, который он затем передавал гостям, трапеза затянулась до позднего часа дня. Никто не запомнил такого прекрасного пира.
Солнце готово было спуститься в море, когда пастухи, охранявшие на горах стада Мегея, явились за своей долей мяса и вина. Мегей оказывал им честь за то, что они пасли стада не лениво, как пастухи в долинах, но, вооружась бронзовыми копьями и опоясавшись латами, чтобы защищать быков от нападений азиатских племен. И они были подобны царям и героям, которым равнялась их доблесть. Двое вождей их вели — Пеир и Фоант, которых хозяин поставил над ними, как храбрейших из них и самых разумных. И правда, нельзя было себе представить мужей более прекрасных. Мегей приветствовал их у своего очага, как знаменитых защитников своего достояния. Он дал им мяса и вина, сколько хотели.
Ойней, любуясь на них, сказал хозяину дома:
— Я не видал в своих странствиях людей с такими могучими и так хорошо сложенными руками и ляжками, как у этих вождей пастухов.
Тогда Мегей произнес неосторожное слово. Он молвил:
— Пеир сильнее в борьбе, но Фоант в беге его превосходит.
Заслышав эти слова, пастухи гневно взглянули друг на друга, и Фоант сказал Пеиру:
— Надо быть, ты опоил хозяина каким-нибудь зельем, дурь наводящим, если он стал говорить теперь, что ты лучше меня в борьбе.
А раздраженный Пеир ответил Фоанту:
— Хвалюсь, что в борьбе я тебя одолею. А что касается бега, за тобой остается оценка, какую дал тебе хозяин. Неудивительно, что у тебя оленьи ноги, когда в тебе бьется оленье сердце.
Но мудрый Ойней унял перебранку пастухов. Он привел искусно сложенные мифы, в которых ясно было представлены опасности драк, на пирах. И так как он говорил красно, все его одобрили. Когда воцарилось спокойствие, Мегей сказал Старцу.
— Спой нам, друг, про гнев Ахиллеса и про собрание царей.
И Старец, настроив свою лиру, наполнил спертый воздух пиршественного чертога раскатами своего голоса.
Могучее дыхание шло из груди его, и все сотрапезники умолкли, чтоб слушать размеренные слова, воскрешавшие достопамятные времена старины. И многие думали:
«Чуду подобно, что человек столь старый, искушенный годами, подобно виноградной лозе, на которой уже нет ни листвы, ни гроздей, может извлечь из груди своей столь могучее дыхание».
Временами слышался хвалебный шепот собравшихся, подобно дуновению порывистого Зефира в лесах. Но вдруг яростно возгорелась утихшая на время рознь пастухов. Разгоряченные вином, они вызывали друг друга на борьбу, и на бег. Их дикие крики заглушали певца, тщетно пытавшегося покрыть шум собрания гармоничными звуками голоса и лиры. Пастухи, приведенные Пеиром и Фоантом, возбужденные опьянением, били в ладоши и хрюкали по-кабаньему. Они уже издавна образовали два соперничавших отряда и разделяли вражду своих вождей.
— Пес! — крикнул Фоант и нанес в лицо Пеира удар кулаком, от которого кровь обильно потекла изо рта и ноздрей. Пеир, ослепленный, лбом ударил Фоанта в грудь, который свалился навзничь с переломленными ребрами. Тотчас же ринулись с мест пастухи-соперники, обмениваясь бранью и ударами.
Мегей и цари тщетно стараются разнять исступленных. Сам премудрый Ойней отброшен этими пастухами, разум которых был омрачен волей одного из богов. Отовсюду летят медные чашки. Крупные бычьи кости, душные факелы, треножники, литые из меди, вздымаются и рушатся на бойцов.
Сплетенные человеческие тела валятся на очаг, потухающий в вине продавленных мехов.
Глубокая тьма охватывает чертог, из которого восходят к богам проклятия я крики боли. Неистовые руки хватают горящие поленья и бросают их сквозь мрак. Пылающая головня летит в лоб певца, который стоит, прямой, безгласный, неподвижный.
Тогда, голосом более громким, чем все шумы сраженья, он проклял этот дом оскорбления и этих людей-нечестивцев. Потом, прижав к груди своей лиру, он вышел из жилья и направился к морю вдоль высокого мыса. Гнев в нем сменился глубокой усталостью и горьким отвращением к людям и жизни.
Желание соединиться с богами переполнило грудь его. Нежная тень, ласковая тишина и спокойствие ночи окутывали все предметы. На Западе, в направлении тех стран, где, говорят, скользят тени усопших, божественная луна на чистейшем небе разбрасывала серебряные цветы по улыбающемуся морю. И старый Гомер шел по высокому мысу до тех пор, пока земля, которая так долго носила его, не исчезла под его стопами.
Перевод с французского И. А. Аксенова
