Ульрих Бехер - Охота на сурков
— В этом предположении, господин гофрат, я должен вас утвердить.
— И я тоже уезжаю, — объявил Цётлотенер едва ли не торжественно, — в Бельгию. В Стенокерцеел. К кронпринцу Отто[6]. И если вы передадите со мной верноподданнический привет его величеству, то я через полчаса вручу вам отобранные документы.
— Что ж, хорошо. Я передаю с вами сердечный привет господину доктору Отто Габсбург-Лотарингскому.
— По рукам. — Цётлотенер улыбнулся.
Через полчаса я действительно получил свои документы. Вот как легко удалась мне эта операция, всего за два дня до аннексии Австрии, прошедшей — подумать только! — под грифом Секретная имперская акция с кодовым названием ОПЕРАЦИЯ ОТТО. Выехать из страны, однако же, было гораздо сложнее.
Уже через неделю, после того как Шикльгрубер «перед лицом мировой истории» возвестил на Площади героев в Вене «возвращение его родины в р-р-рейх», моя Ксана едет вместе с супругами Полой и Йоопом тен Бройками в купе первого класса Арльбергского экспресса к швейцарской границе. Я, переодетый лыжником, еду в купе третьего класса того же поезда, лыжи я водрузил на багажную сетку, на лоб надвинул шапку-невидимку, черную вязаную шапочку, скрывающую мою «особую примету».
На протяжении всей поездки до Блуденца Йооп и «его дамы», как было условлено еще на венском вокзале, меня не замечают.
Пола, дебютировавшая около 1912 года в варьете у Ляйхта в Пратере под псевдонимом Пола Полари, чуть-чуть не сделалась знаменитостью в амплуа субретки; правда, чуть-чуть не считается. Но ее имя уже называли рядом с именами Массари и Цверенц; варьете «Аполло» и оперетта «Театр ан дер Вин» — вот следующие ступени ее карьеры. Однако на третьем году первой мировой войны Пола прервала свою карьеру и стала сестрой милосердия. На одном из лесных карпатских курортов, куда тяжелораненых посылали для окончательного выздоровления, — а я перенес три черепные операции, первую и вторую мне сделал старший полковой врач фон Роледер, а третью генерал-лейтенант медицинской службы фон Эйзельсберг, — Пола ухаживала за мной и оказала мне честь, сомнительную честь, тем, что лишила меня девственности. (Сомнительную единственно и только потому, что я так никогда, никогда в жизни точно и не знал, не лишили ли меня, восемнадцатилетнего, девственности уже ранее.) В послевоенной Вене слава Полари увяла, и она вышла замуж за графа Оршчелски-Абендшперга, человека в годах, который вскоре, во время свадебного путешествия, почил вечным сном в венецианском отеле «Руайяль Даниели». Вернуться в оперетту ей не позволила гордость. И тогда овдовевшая графиня Оршчелска-Абендшперг (она называла себя так, невзирая на то, что первая Австрийская республика[7] отменила дворянские титулы) вышла в 1927 году замуж за Йоопа тен Бройку, негласного компаньона одной из амстердамских пароходных компаний. Часть своей юности он провел в Нидерландской Индии, на Яве, в поместье «Кампонг», отстроенном его отцом в колониальном стиле, неподалеку от порта Сурабая, в княжестве Джокьякарта. Занятия в отцовской конторе пароходства были ему не по душе. Время от времени он улаживал кое-какие дела фирмы за границей, изучал в Европе историю искусств, собирал картины голландских и французских мастеров, восточноазиатскую и этрусскую скульптуру и приобрел известность в кругах европейских антикваров и художников как любитель знаменитых картин и незнаменитых актрис, которых он «поощрял». А поскольку он, как меценат, не мелочился, веселый народ — художники — мирился с его присутствием, хотя было общеизвестно, что человек он скучнейший. Он предоставил в распоряжение Полари виллу в пригороде Вены, поместье «Акла-Сильва» в Верхнем Энгадине, и «крошечную» городскую квартирку (девять комнат) в Амстердаме. В 1936 году тен Бройка вывез из Вены картину Якоба ван Рейсдаля, картину Заломона ван Рейсдаля, картину Г. Б. Виникса, картину Ш. де Флигера, картину Йоса де Момпера, картину Дирка Гальса, причем одни в «Акла-Сильву», другие в Амстердам; но главное, он успел вывезти картину Гогена «Спагй», которого назвал своим «телохранителем».
Супруги тен Б ройки решили покинуть только что образованный Великогерманский рейх 18 марта 1938 года и отправиться в Букс (прихватив с собой Ксану) не оттого вовсе, что у Полы «в жилах текло несколько капель опальной крови», как лениво процедил Йооп, а оттого, что он опасался «репрессий в связи с валютным законодательством».
Репрессии, коих мне приходилось опасаться, никак не были связаны с валютным законодательством.
В Блуденце я вышел из экспресса, вскинул на плечо лыжи, а когда поезд начал отходить, я сквозь просвет в лыжах скосил глаза на вагон первого класса, но из его окон мне не послали даже намека на прощальный привет, также согласно уговору. И все же я ощутил едва заметный укол в сердце, который тотчас отозвался уколом во лбу.
Все это уже было пережито и одновременно было внове. Подобная ситуация была мне внове.
И вот как она, эта ситуация, должна развиваться. Мне следует сесть в автобус на Шрунс (где Эрнест Хемингуэй, как говорят, был когда-то счастлив); переночевать, не зарегистрировавшись в полиции, у врача-коммуниста; на следующий день подняться через долину Монтафон на Санкт-Галленкирх. Там заночевать у короля контрабандистов Тони Э. Немного я встречал контрабандистов, которые были бы членами компартии; Тони один из немногих. В низкой комнатенке при свете керосиновой лампы, за стаканом глинтвейна, он проинструктировал меня: новые, действующие в районе Монтафон — Сильвретта пограничные эсэсовские патрули сформированы из горнолыжников-баварцев. Они еще плохо ориентируются в «арктическом» пограничном районе Сильвретты. Местная жандармерия, с которой они совместно несут службу, по сей день еще не обратилась в нацистскую веру, а снежный покров на высоте 2000 м над уровнем моря в настоящий момент точно создан для лыжников. Граница между долиной Монтафон — ныне имперской — и швейцарской долиной Претигау отмечена по снежной пустыне Сильвретты длинными шестами, торчащими из футляров, куда в водонепроницаемом чехле вложен точный до метра план прохождения границы.
Тони проводит меня туда в четыре утра; инструктируя меня, он испытывает на разрыв четыре узкие, полоски тюленевой кожи, предназначенные для нашего подъема, а затем со знанием дела натирает наши лыжи мазью: с помощью утюга. Возможно, наше дело пройдет гладко (если я сносно хожу на лыжах, ха-ха), говорит Тони. А возникнет опасность — Тони, когда мы достигнем Сильвретты, будет держаться позади меня, — он переставит отстоящие друг от друга на расстоянии ста метров пограничные шесты. Переставит шесты, которые указывают линию границы (а также направление для спуска и для пограничной стрельбы), обратно на монтафонскую, на форарльбергскую, на австрийскую, пардон, на великогерманскую сторону, как это кое-где делают со слаломными шестами на чемпионатах, ха-ха-ха… Молодчики из Баварии собьются и не последуют за мной на швейцарскую сторону. А лыжные патрули швейцарской пограничной полиции уже неделю назад усилены.
— Тебе все ясно, Требла?
— Мне все ясно, Тони.
В лыжном спорте я мастер средней руки; рожденный в Оломоуце, я был окружен Высокими Татрами, Рудными и Исполиновыми горами; отец, правда, признавал только верховую езду и смеялся над лыжниками; но мать любила «новый вид спорта»; в десять лет я блистал в телемарке, повороте с выпадом на рыхлом снегу; в двенадцать, желая произвести впечатление на присутствующих дам, я совершил скоростной спуск до ближайшей рощицы, где и «нарубил дров», иначе говоря, сломал лыжи. После войны я овладел техникой скоростного спуска в низкой посадке у Ханнеса Шнейдера, основателя лыжной школы в Санкт-Антоне. (Тони Э. только что сказал мне, что Ханнес эмигрирует в Америку.) И если летать я больше не мог, из-за ранения, то на лыжах бегать еще мог, даже совершать длительные спуски. Так быстро, как в полете, давление воздуха при этом не меняется.
Они едва не взяли меня в плен.
В плен? Разве я участвую во второй мировой войне? Да, опасность все-таки возникла! Как и рассчитал Тони, в снежной дали — «Снежной далью» зовется одна из вершин в Северном Тироле, обращенная к Баварии, — появляется лыжный патруль эсэсовцев, появляются баварцы; Тони переставил шесты за минуту до того, как они промчались по рыхлому снегу, и я ускользнул от них, слыша свист выпущенных вдогонку пуль. Ну, эта ситуация мне и вовсе не внове, у меня даже не застучало во лбу. Надеюсь, Топи благополучно ускользнет от них. Э, что там, он бегает на лыжах, как юный бог.
«…и вновь война, ноя желал бы вины в том не иметь» (Маттиас Клаудиус, «Вандсбек» *). Но прежде всего я желал бы и в этой, да, и в этой войне не сыграть в ящик. И уж во всяком случае, не на Сильвретте.
