Айдын Шем - Нити судеб человеческих. Часть 2. Красная ртуть
Живописец появился здесь недели две тому назад. Сперва его нынешний опекун был среди критиканствующих «знатоков» – то, что проявлялось на полотне, никак не походило на привычные парадные изображения прелестей хлебного города Ташкента. Поэтому насмотревшийся на фотографически точные картины городов и весей, развешиваемые в различных учреждениях, на плакатные изображения счастливой жизни советского народа в кинотеатрах и других общественных местах, мальчишка был насмешлив, почти издевался. Потом, когда из красочных мазков «а ля Сёра» стал вырисовываться действительно очень профессионально написанный знойный куб огромного здания, в юном городском шалопае стал просыпаться художественный вкус, и теперь он заворожено следил за развитием событий на холсте.
Картина писалась медленно. На холсте из скупых тонких мазков (художник экономил краску) появлялся одетый в марево жаркого августовского дня Театр. Сам художник был в мятых полотняных штанах, в старой "ковбойке", - так почему-то называлась рубашка из "шотландки". Он был не разговорчив, особенно немногословен он был с благополучного вида зеваками, из-за его плеча глядевшими на создаваемую картину и бросающими реплики, свидетельствующие об их весьма поверхностном знакомстве с живописью, и то только по полотнам Шишкина или Герасимова. Но с богемного вида зрителями художник иногда обменивался парой фраз. С мальчишкой же, с тем самым, художник подружился, точнее - узбечонок уже души не чаял и в создаваемом шедевре, и в его авторе. Он отгонял "знатоков", близко подлезших под руку и позволяющих себе критиковать манеру художника угрозами:
- Кет, джаляб, йокал!
Самоотверженность, с которой узбечонок целые дни проводил рядом со своим кумиром, и его готовность быть ему полезным, была достойна удивления.
- Принесите мне лимонаду и булку, у меня нет денег, - безадресно бросал художник. Мальчишка бежал в гастроном и приносил. Иногда деньги ему давал кто-нибудь из стоявших рядом людей, но чаще он тратил свои, неизвестно как добытые.
Он ревниво отнесся и к Камиллу, который долго молча стоял за спиной художника. Камилл, поднаторелый на все чаще появляющихся в столице выставках, обменялся с невесть где получившим образование живописцем несколькими репликами, за что был награжден одобрительным взглядом мастера. Это не осталось незамеченным парнишкой. Когда художник, не оборачиваясь, бросил назад коротко - "Кушать хочу!", Камилл протянул мальчишке три рубля и тот побежал в магазин. Вернувшийся с белым батоном, с куском колбасы и с бутылкой "крем-соды" парнишка поведал Камиллу то, что знал:
- Он из лагеря недавно освободился, живет на Алайском базаре, в сарае. Он говорит, что за картину 500 рублей дадут.
В те годы, когда буханка хлеба стоила шестнадцать копеек, а хорошие мужские туфли можно было купить за двадцать рублей, названная сумма была весьма немалой. Даже билет на самолет из Ташкента в Москву в то время стоил двадцать восемь рублей!
Солнце явно клонилось к вечеру. Камилл почувствовал голод. Старый друг Виктор уже, должно быть, вернулся с работы, надо ему позвонить, он, предупрежденный еще звонком из Москвы, наверное, давно ждет Камилла. Достав из портмоне монету и бросив последний взгляд на художника и на его картину, Камилл пошел к телефонной будке.
- Ты где пропадаешь! – возмущался Виктор. – Я сегодня с полудня дома, жду тебя! И Нона уже давно пришла с базара!
- Виктор, ты уж извини. Я пройдусь еще немного пешком, ты ж понимаешь… Буду у вас максимум часа через два. Привет Ноне!
Несмотря на ожидающее его у друга застолье, сейчас надо было перекусить. В ресторан заходить глупо. Где тут нынче шашлыки?
Камилл принюхался и определил направление, по которому следовало идти. По хорошо знакомому переулку он вышел к углу улицы Карла Маркса, где рядом с павильоном «Мороженое» сейчас жарили шашлыки и готовили замечательный лагман. Съев под кружку довольно прохладного разливного пива несколько палочек шашлыка, довольный и благостный москвич пошел по направлению к скверу, где стояли здания Университета – его alma mater. Вдоль дороги еще можно было видеть следы происшедшего здесь год назад землетрясения – обнесенные деревянной оградой полуразрушенные здания кинотеатра и универмага. От вида этих свидетельств бедствия градус радостной встречи с городом юности слегка снизился. Камилл перешел на другую, не разрушенную сторону улицы и отдался предвечернему очарованию южного города.
Приятно было идти налегке, в полураспахнутой рубашке по «плешке», с которой связано столько воспоминаний. Но эти воспоминания то и дело прерывались, потому что идущие навстречу девушки одаривали его, уверенного в себе молодого мужчину, кокетливыми улыбками, отвлекающими его от давнишнего и приобщающими к текущему. Камилл вспомнил, как впервые, еще в студенческие годы, приехав в Москву, он был очень удивлен равнодушными, проносившимися мимо взглядами шествующих навстречу московских красавиц. А ведь он был видным и вполне нормально упакованным юношей. Только потом, поразмыслив, понаблюдав и сверившись наблюдениями с московскими сверстниками, Камилл понял, что скользящие мимо взгляды северных красавиц есть следствие именно северного климата. И как теперь было приятно бывшему ташкентскому студиозу оказаться в желанной атмосфере взаимного, пусть и мимолетного, внимания и доброты. Не так уж он, видно стар, если юные незнакомые девушки ласково ему улыбаются, что, впрочем, ни в коей мере не свидетельствует об их легкой доступности. Для здешних прелестниц такая реакция на встречных молодых мужчин была элементом их самолюбования, – ты видишь, как я хороша в своем открытом легком платьице, я нравлюсь тебе, я рада, что доставляю тебе удовольствие видеть меня, - и ничего более! Это, если вообще говоря. Однако в частности могло произойти что угодно, и сие уже зависело от способностей мужчины…
Пройдя через сквер, где в цветочном павильоне он выбрал букет покрасивее для Ноны, Камилл сел в троллейбус, который минут за пятнадцать привез его к дому старого товарища студенческих лет. Встреча была трогательной. Нона, жена Виктора, родившая ему двух замечательных мальчишек, расплакалась - не виделись уж более пяти лет.
Пили в тот вечер только домашнее вино, мастерски изготовляемое с давних пор самим Виктором. Поэтому утром похмелья не ощущалось. Позавтракав за дружеским столом, Камилл отправился в Красногорскую экспедицию, откуда вместе с Войцеховской выехал поездом в Андижан.
После беседы с ответственным за подготовленную операцию андижанским полковником Камилл и Елена Александровна хорошо перекусили в чайхане-шашлычной, посидели в парке, пока не приспело время назначенной встречи. Зеленого цвета УАЗ подъехал к ним, когда они стояли, оглядываясь, на ступеньках здания вокзала. Два солдата быстро получили их багаж в камере хранения, погрузили в машину, и вот они уже вновь оказались у прикрытого посадками арчи здания. Тот же старлей проверил их пропуска, проводил в тот же кабинет, где улыбающийся полковник вручил им необходимые для прохождения на территорию закрытого рудника документы, а также предписание всем работникам спецслужб выполнять любое требование членов маленькой команды, должной проводить расследование чрезвычайного происшествия. Войцеховская пересела в другой УАЗ, специально переоборудованный для дальних поездок, а Камилла, вместе с поступившим в его распоряжение лейтенантом Федоровым, та же машина отвезла на спецаэродром, где их ждал вертолет Ми-8, уже под парами.
- Погодите, - сказал лейтенант Федоров встречавшему их возле вертолета офицеру, - давайте я смотаюсь за парой арбузов. В Хайдаркане я бывал, там с этим делом плоховато, - и вопросительно взглянул на Камилла.
«Кажется парень подходящий», подумал Камилл и рассмеялся:
- Чего же два, надо уж, по крайней мере, пяток, ведь не на один день летим….
… Вертолет сделал круг над городом и взял курс к горам на юго-восток. Горы были со всех сторон - Ферганская долина располагается между двумя ветвями хребтов Тянь-Шаня. Почти все эти горы Камилл исходил в свое время с рюкзаком за спиной, летел же над ними так низко впервые. Превосходно были видны глубокие сырые ущелья, освещенные солнечным светом откосы, поляны, на которых паслись овцы, овринги – узкие тропки с мостками на крутых склонах. Можно было заглядывать в скальные теснины, в которые не ступала человеческая нога, зияли трещины в ледниках, скрывающие, быть может, не одну своюжертву. Порой вертолет летел так близко от горной стены, что можно было увидеть головки тюльпанов, сохранившиеся к концу лета только на этих скалах, куда весна приходит в июле.
Перевалили через хребет и у подножия его увидели большой поселок. Вскоре винтокрылая машина приземлилась на посадочной площадке, на причастность которой к славному семейству аэродромов намекал только водруженный на шест возле белого домика большой полосатый сачок для ловли бабочек – флюгер.
