Айдын Шем - Нити судеб человеческих. Часть 2. Красная ртуть
И вот опасения ташкентского полковника, очень болезненно относящегося к шуткам по отношению к своей организации, воплощались. Ишь, как он не любит органы госбезопасности! Какие шпильки позволяет себе отпускать! Типичный крымский татарин! Вытурить бы его из священного здания, или, еще лучше, провести бы теми путями, какими проводили почти двадцать лет тому назад его папашу.… Но, оказывается, это уникальный специалист, замены ему нет…. Что ж, послушаем, что еще он скажет.
И хозяин кабинета вежливо ответил этому самоуверенному молодому человеку, который с милой улыбкой оглядывал чекистов и, казалось, читал их мысли:
- Мы ждали вас, высококвалифицированных специалистов. Вы немедленно выедете на место, любая необходимая помощь людьми и оборудованием вам будет обеспечена.
Мужчина в штатском добавил со своего кресла:
- Если вы имеете какие-нибудь соображения, то прошу вас кратко о них рассказать.
Камилл посерьезнел и кратко ответил:
- До сих пор не было обнаружено никаких аллотропических соединений ртути. Теория также не позволяет считать, что такие видоизменения этого металла могут существовать. Но в теорию можно внести поправки, если факты будут подтверждены. Срочно надо выезжать на место. Необходимые на первых порах приборы у меня с собой. То, что требуется от вас, я перечислил в этом списке.
И Камилл положил на стол лист исписанной от руки бумаги.
Полковник пробежал глазами список:
- На мой взгляд, все это мы можем вам предоставить. Я передам ваш список моему помощнику.
Он нажал невидимую кнопку, бесшумно вошел офицер, который без слов взял из рук своего начальника бумагу и немедленно покинул кабинет.
- Когда вы готовы вылететь в Хайдаркан? – спросил полковник, уже более доброжелательно глядя на молодого ученого.
- Надо вылетать немедленно, - ответил Камилл, - но вот Елена Александровна не может лететь, ее надо будет доставить на место в автомобиле.
Полковник вопросительно взглянул на Елену Александровну.
- Сожалею, товарищи, но это действительно так, - она не стала распространяться на эту тему, тем более что-то объяснять или извиняться, и это понравилось хозяину кабинета.
- Что ж, - он бросил взгляд на сидящего в кресле коллегу. – Вертолет готов и можете вылетать. Советую, однако, пообедать в узбекской чайхане.
Он лукаво взглянул на Камилла и спросил:
- Вы, молодой человек, знакомы с узбекской кухней?
Камилл громко рассмеялся, и чекисты не могли сдержать улыбок. Действительно, можно ли предположить, что прежде, чем принять московского гостя офицеры госбезопасности не изучили тщательно досье приглашенных. Только Елена Александровна, которая тоже все поняла, не смолчала, а недовольно произнесла:
- Товарищ Афуз-заде много лет жил в Ташкенте, и это вам известно.
«И эта нас не любит», равнодушно подумал чуткий хозяин кабинета.
- Через два часа, - он взглянул на настенные часы, - ровно в двенадцать, подъезжайте сюда же.
Он обернулся к Камиллу:
- Вас отвезут на аэродром, в помощь вам я назначил лейтенанта Федорова Сергея Николаевича. На месте вам могут представить по вашему требованию еще и других помощников.
Камилл согласно кивнул:
- Все ясно. Буду ровно в двенадцать.
Полковник обратился к женщине:
- Елена Александровна, вы тоже будьте здесь в двенадцать дня, вас будет ждать «уазик». Довезем вас в Хайдаркан со всеми удобствами. Багаж есть?
- Да, конечно, - ответила Войцеховская. – У меня два ящика, у московского гостя ящик с аппаратурой. Все в камере хранения на вокзале.
- Тогда так, - быстро сориентировался полковник. – К двенадцати часам будьте на вокзале. Наш человек найдет вас и привезет сюда. Здесь получите все необходимые документы. Вопросы будут?
Елена Александровна промолчала, Камилл же ответил за двоих:
- Вопросов нет, все ясно.
- Ну, до встречи! Познакомьтесь с узбекскими блюдами! – он улыбнулся и протянул две бумажки - разрешения на выход.
Гости шли по коридору. У выхода голубоглазый старлей взял у них пропуска и опять сверил их физиономии с фотографиями в паспортах. Пока он проделывал эту стандартную процедуру, Камилл пригляделся к нему. «Очень похож на Иванова, тот тоже был старшим лейтенантом», подумал он.
Камилл и Елена Александровна утренним поездом прибыли в Андижан из Ташкента, куда Камилл срочно был командирован из Москвы приказом по Академии Наук. На сборы ему был дан один лишь день. Камилл собрался по спортивному быстро. Возможность побывать в городе своей юности обрадовала его. В аэропорту Ташкента его встретила машина из Красногорской экспедиции и привезла его вместе с его аппаратурой на находящуюся в центре города и еще по прежним временам хорошо известную ему базу этого, якобы, сугубо засекреченного учреждения. После встречи и короткого обмена информацией с заместителем начальника экспедиции Войцеховской, вместе с которой он должен был выехать на место проведения чрезвычайного обследования, Камилл поспешил на улицы города своей студенческой юности.
Он шел по проспекту Навои, отмечая по пути места, с которыми были связаны невинные и всякие другие шалости студенческих времен. Вон в том доме проживала славная девушка Нина, а вот переулок, где еще и сейчас, наверное, живет его бывший знакомый, сын влиятельных родителей, подаривших своему дитяти многокомнатный дом, который немедленно был обращен в скромный вертеп юношеских развлечений для избранных. Хорошие были времена!
Камилл остановился на мосту через реку Анхор. Там внизу располагался большой тенистый парк, который когда-то в его компании назывался «Парком Столетия Парижской Коммуны». Интересно, что ни одна из множества девушек, которых друзья водили в этот парк, не усомнилась в достоверности такой юбилейной даты. Впрочем, неизвестно, кто при этом больше плутовал, - притворщицы-девицы или наивные парни? В парке-то в ночные часы можно было заниматься обоюдосладкими упражнениями!
Камилл ностальгически вздохнул, Что ж, блажен, кто вовремя созрел. Но почему-то захотелось вернуться в пору зеленой юности. Кстати, и сегодня еще название Парка не дотягивало до юбилейной даты. Когда она была, эта коммуна? В 1871-ом? Значит, через четыре года вполне корректным будет дать этому парку придуманное студентами наименование.
Он шел дальше и с удовольствием ловил взгляды встречных девушек. «Осторожнее, приятель, среди этих юных красавиц могут оказаться твои незаконнорожденные дочери!», шутливо предупредил он сам себя. Впрочем, действительно, с полной уверенностью исключать такую возможность он бы не стал…
На поздние свидания спешили,
Чтоб юных тел томленье утолить,
Дочурки дев, которых мы любили,
Иль, может быть, хотели полюбить.
Вот и площадь с фонтаном перед великолепным зданием Театра Оперы. Камилл оглянулся на трехэтажную гостиницу, мимо которой ему надо было пройти к фонтану, и опять грустно сжалось сердце. Здесь, в конторе «Интуриста», работала переводчицей его большая любовь… Теперь она в Израиле…
Посидев на обдаваемом брызгами фонтанных струй граните и полюбовавшись зданием Театра, Камилл прошелся по площади и заметил окруженного зеваками художника, сидящего на складном табурете перед полотном, прислоненным к водруженной на гранитный парапет тяжелой каменной мусорной урне. Холст был большой, метр на полтора, наверное. Художник писал картину не торопясь, тщательно ставя мазок к мазку. Мазки были маленькие, не больше зернышка риса. Узбекский парнишка лет четырнадцати сидел за спиной художника на гранитной балюстраде, ревниво не подпуская к художнику сильно любопытствующих и обругивая особенно рьяных критиков, которым явно не нравилась манера письма неизвестно откуда появившегося живописца.
Живописец появился здесь недели две тому назад. Сперва его нынешний опекун был среди критиканствующих «знатоков» – то, что проявлялось на полотне, никак не походило на привычные парадные изображения прелестей хлебного города Ташкента. Поэтому насмотревшийся на фотографически точные картины городов и весей, развешиваемые в различных учреждениях, на плакатные изображения счастливой жизни советского народа в кинотеатрах и других общественных местах, мальчишка был насмешлив, почти издевался. Потом, когда из красочных мазков «а ля Сёра» стал вырисовываться действительно очень профессионально написанный знойный куб огромного здания, в юном городском шалопае стал просыпаться художественный вкус, и теперь он заворожено следил за развитием событий на холсте.
Картина писалась медленно. На холсте из скупых тонких мазков (художник экономил краску) появлялся одетый в марево жаркого августовского дня Театр. Сам художник был в мятых полотняных штанах, в старой "ковбойке", - так почему-то называлась рубашка из "шотландки". Он был не разговорчив, особенно немногословен он был с благополучного вида зеваками, из-за его плеча глядевшими на создаваемую картину и бросающими реплики, свидетельствующие об их весьма поверхностном знакомстве с живописью, и то только по полотнам Шишкина или Герасимова. Но с богемного вида зрителями художник иногда обменивался парой фраз. С мальчишкой же, с тем самым, художник подружился, точнее - узбечонок уже души не чаял и в создаваемом шедевре, и в его авторе. Он отгонял "знатоков", близко подлезших под руку и позволяющих себе критиковать манеру художника угрозами:
