Урсула Кох - Розы в снегу
Но фигура Мадонны уже скрылась в тени.
***Перед вечерней молитвой Катарина первая проскользнула в церковь. С бьющимся сердцем приблизилась она к колонне и, привстав на цыпочки, заглянула Богоматери в лицо. Свет, льющийся из окна западного портала, освещал глаза Девы Марии. Катарина силилась вспомнить слова, которые заранее заготовила, а сейчас позабыла. Но в памяти всплыло только «Мать» и еще:
«Мати, как ты прекрасна.
Возьми Дитя свое, прекрасная Мати!
Радуйся Ему всегда, ты — лилия, ты — роза».
Катарина в молитвенном жесте подняла руки и попыталась прочесть ответ на каменном лице статуи. Внезапно что-то тяжелое опустилось ей на плечо. Девочка вздрогнула.
— Как хорошо, что ты приносишь молитву нашей любимой госпоже! Знаешь ли ты продолжение этого стиха?
Катарина молча покачала головой.
«Да взлелеет твоя целомудренная рука
Тело Новорожденного.
Напитай Его из своей груди.
Он нуждается в тебе в земной жизни своей».
Сестра Аделаида улыбнулась Катарине и скрылась на хорах.
— «Он нуждается в тебе в земной жизни Своей», — прошептала девочка, а затем повторила эти слова еще раз — уверенно и громко. И в это самое мгновение маленькой школьнице почудилось, что владычица ей улыбнулась.
За спиной Катерины распахнулась дверь. В церковь со щебетом впорхнули питомицы монастыря. На хорах зашуршали платья монахинь. Началась вечерня.
***— Катарина! Катарина! У кошки — котята! — Эльза и Маргарете вихрем промчались по огороду, схватили подружку за передник и потянули за собой через монастырский двор.
В дальнем углу хлева сидела пятнистая черно-белая кошка. Когда подруги приблизились, она тревожно замяукала. Сев на корточки перед кошкой-матерью, девочки попытались ее успокоить. Но их громкие голоса еще больше испугали животное.
— Да замолчите вы! — прикрикнула Эльза на подружек.
Девочки затихли, ожидая, когда кошка займется своим голым слепым выводком.
— Какие маленькие!
— Их пока нельзя трогать!
— Как мы их назовем?
— Ну, сделали открытие? — раздался за спиной девочек смех молодого монастырского работника Йорга. В руке него был мешок.
— А теперь посторонитесь, мне надо их забрать.
— Забрать? Куда?
Йорг громко фыркнул:
— В пруд, куда еще?
И, грубо отстранив онемевших девочек, склонился над кошачьим семейством. В одно мгновение кошка взлетела молодому человеку на руки и расцарапала их до крови.
— У-у, проклятая тварь!
Выпустив когти, кошка изготовилась к новому прыжку.
— Ты не имеешь права их убивать! — закричала Катарина.
— Не имею права? — разинув рот, Йорг уставился на девочку. — Почему это — не имею права?
— Но ведь они… — Катарина взглядом попросила у Эльзы поддержки и совета, но та опустила голову.
— Нет, ты не должен этого делать! — крикнула Маргарете и зарыдала. Катарина протянула руку к беспомощным мягким комочкам.
— А ну, брысь! — резким ударом ноги Йорг отшвырнул кошку к стене сарая. Оглушенная, она шлепнулась на солому. Тем временем работник принялся запихивать в мешок по два котенка сразу.
— Нет!
— Да! Вы что, хотите всех их выкормить?
И с этими словами он закинул шевелящийся мешок себе за спину, еще раз пнул подбежавшую кошку и поспешил вон из сарая. Девочки беспомощно смотрели на разоренное кошкино гнездо. Катарина глянула на кошку — та, тихо мяукая, крутилась у ее ног.
— Я бы лучше сражалась за своих детей! — заявила она ей с упреком.
— А я вообще не хочу иметь детей! — Маргарете вытерла слезы передником.
Девочки встали и медленно побрели по двору. На полпути Катарина повернула назад:
— Я расскажу об этом Пречистой Деве!
И, сорвавшись с места, бросилась к церкви. Покачав головой, Эльза посмотрела ей вслед.
Вбежав в храм, Катарина упала на колени к ногам Девы Марии и заплакала:
— Он хочет их утопить. Помоги же, Пресвятая Матерь Божия, сделай так, чтобы они жили!
Южная сторона церкви лежала в тени. Статуя была холодна, неподвижна, погружена в темноту.
— Сделай же что-нибудь, Пресвятая Дева! Я обещаю… Я буду… я…
Катарине ничего не приходило на ум. Тогда она поднялась с колен и, ища совета и поддержки, оглянулась. В церкви царила глубокая тишина.
— Будь я матерью, я бы не допустила этого! — высказала она Пречистой Деве и топнула ногой.
Мария по-прежнему держалась прямо, чуть склонив голову.
***— Катарина!
— Тсс!
— «Magnifikat…» — пели монахини.
— Катарина, ты знаешь? Элизабет выдадут замуж.
— Замуж?
Нарушительница порядка Эльза, получив тычок в спину, с задумчивым видом склонила голову.
«Anima mea dominum…»
Катарина смотрела на узкую спину Элизабет. Эта девочка (сейчас она стояла перед Катариной) ничем не выделялась среди подружек, разве что была на голову выше их.
«Замуж?» — подумала Катарина и попыталась представить, что же за этим кроется. Она вспомнила своих диких, необузданных братцев. Когда-нибудь они возьмут себе жен. Завидовать этим женщинам или жалеть их, девочка не знала. Вспомнились ей и служанки, с визгом убегавшие от работников. При этом они так высоко задирали юбки, что было видно то место, откуда растут ноги. Во время ужина, на котором питомицы монастыря обязаны были молча внимать чтице (правда, это удавалось девочкам не всегда, а сестра Гертруда, очевидно, страдала тугоухостью), Катарина между двумя ложками овощного супа поинтересовалась у Эльзы:
— Кто женится на Элизабет?
Ее подруга пожала плечами и покосилась в сторону стола монахинь:
— Точно не знаю. Вроде какой-то граф фон Мансфельд. Наверняка он не молод.
Девочки, отужинав первыми, отнесли свои тарелки на кухню и поспешили на улицу, в теплый вечер позднего лета. Во дворе им разрешалось разговаривать.
На улице громко перекликались работники и блеяли овцы. Катарина и Эльза устроились в укромном уголке, под выступающим навесом овечьего загона.
— Я знаю это от толстушки Анны. А она — от Гизелы…
— И никто не спросил Элизабет?
— Никто. Приглядись-ка к ней повнимательнее. У бедняжки такой вид, словно ее должны продать туркам. А ведь она станет графиней и будет носить красивые платья. Она сможет есть что захочет, ей не придется бесконечно поститься, и служанки будут одевать ее по утрам…
— Ты и впрямь веришь в такое?
Эльза промолчала. На самом деле она тоже не очень хорошо представляла, что значит быть замужем.
— Думаю, это прекрасно, — наконец проговорила она с нажимом.
— Не знаю… — протянула Катарина.
Недели две спустя, когда груженные продовольствием подводы, гремя по булыжнику, потянулись нескончаемой вереницей в монастырь (забота о пропитании благочестивых монахинь входила в обязанности окрестных крестьян), в ворота обители въехала узкая карета и начала с трудом прокладывать себе дорогу меж запрудившими двор повозками, животными и людьми. Затем из экипажа с важным видом выскочил посыльный и, растолкав любопытных крестьянок, поспешил в резиденцию настоятельницы.
На этот раз даже рассекающая со свистом воздух указка сестры Аделаиды не в силах была заставить девочек оторвать взгляды от окон и дверей. С открытыми ртами взирали они на поджарых коней и незнакомый герб, с великим усердием нарисованный на дверцах кареты. Украдкой поглядывали и на побледневшую Элизабет.
Один из слуг матери-настоятельницы стремительно пересек двор и, войдя в класс, что-то прошептал на ухо сестре Аделаиде.
Та положила указку на пюпитр и крикнула:
— Элизабет!
Девушка покорно отвернулась от окна, подошла к монахине и склонила голову. На мгновение наставница возложила руки на голову ученицы. Губы женщины дрожали. Затем сестра Аделаида отвернулась, и Элизабет последовала за слугой матери-настоятельницы. Немного погодя она появилась во дворе закутанная, несмотря на летнее тепло, в светлую накидку. Работник, несший за девушкой узел, помог ей сесть в карету. Элизабет ни разу не оглянулась. Карета развернулась и, оставив во дворе облако пыли, исчезла за воротами.
— Займите свои места, — приказала сестра Аделаида необычно мягким голосом.
Во время вечерней службы Катарина сложила руки и с мольбой глянула на статую Девы Марии:
— Пресвятая Дева, сохрани Элизабет от всякого зла, которое ей может принести замужество.
И почувствовала, как по спине пробежал озноб.
«Supplizes Те rogamus omnipotentes deus…»
«Смиренно просим мы Тебя, Всемогущий Боже…»
***Миновал День всех святых[5]; ветер швырял в окна снег с дождем. Девочки, дрожа от холода и кутаясь в тонкие накидки, склонились над книгами. Покрасневшие пальчики с трудом удерживали перья. Все медленнее складывались буквы в слова, все чаще нарушали тишину чихание и кашель.
«Miseratio hominis cirka proximum…»
«Сострадай, человече, ближнему своему…»
Зима в этом году пришла рано…
