Урсула Кох - Розы в снегу
— Мы надеялись увидеть вас раньше, кузен Ганс. Это ваша дочь Катарина? — И, не дожидаясь ответа, приказала сопровождавшей ее монахине: — Отведи девочку в спальню, сестра Барбара! — А затем спросила: — Где ее вещи?
Рука Катарины, сжимавшая затянутый шнурком узел, вынырнула из-под накидки. Настоятельница кивнула. Правой рукой она взяла девочку за подбородок. Сквозь пелену слез Катарина глянула в холодные голубые глаза. Узкие губы не двигались. С легким вздохом женщина отпустила голову ребенка и протянула вперед руку с кольцом на безымянном пальце.
— Встань на колени! — прошептал отец.
Катарина покорно склонилась над кольцом и поцеловала его.
— Попрощайся с отцом, — велела мать-настоятельница.
Господин фон Бора скривил лицо. Он сунул дочери руку и отвернулся. Катарина уставилась в его спину.
— Входите, кузен Ганс, нам надо кое-что обговорить. Я слышала, ваша вторая жена подарила вам еще одну девочку. Значит, ваши парни не останутся без сестры…
Следуя за матерью-настоятельницей, Ганс фон Бора покинул комнату через узкую дверь. Катарина пошла за монахиней. Достигнув ступеней, она оглянулась. Но сестра Барбара уже держала в руках связку ключей и нетерпеливо ими позвякивала. Катарина, спотыкаясь, неловко спустилась вниз по лестнице. Во дворе было пасмурно и серо. Прижав узелок к груди, девочка изо всех сил старалась поспеть за идущей впереди белой фигурой.
***— Как тебя зовут?
— Катарина. А тебя?
— Эльза.
— Тише! Вы должны спать, — послышалось шипение с соседней кровати.
В темном зале на своих кроватях, придвинутых почти вплотную одна к другой, лежали воспитанницы монастыря. В окна барабанил дождь.
Спустя время, когда по спокойному дыханию соседок Катарины можно было предположить, что они уснули, опять раздался шепот:
— Ты давно здесь?
— На Пасху было два года.
Катарина вздохнула.
— Это только поначалу тяжело, — прошептала Эльза. — Первое время я тоже много плакала. Но слез нельзя показывать. Ты должна быть гордой… Зато здесь можно учиться. Твои родители богаты?
Катарина опять вздохнула.
Она слышала, как ругался отец, открывая шкатулку с гульденами[3].
— По-моему, нет.
— Тогда будь довольна! Если ты небогата, замуж тебе не выйти.
— Хватит! Когда вы, наконец, перестанете молоть чушь?
— Спи сладко! — прошептала Эльза и повернулась на другой бок.
Катарина натянула тонкое одеяло на плечи. Холодно. В городе Брена, в школе, было теплее. Там в камине спальни всегда пылал огонь. Но сразу после Рождества объявился отец и, костеря святых сестер за жадность, забрал ее из школы. А дома новость: вторая жена отца. Братья говорили мачехе «муттер» и подшучивали над ней, если она призывала их к порядку. А Маргарете, старая служанка, обертывала озябшие ноги Катарины овчиной… Она не хотела плакать, конечно же, не хотела. Но ведь никто и не видит. А завтра она будет смелой, как Эльза и другие девочки. Завтра…
***«Pastor, Pastoris» — перо с легким скрипом скользило по бумаге. Пастух!
Над склоненными головами девочек жужжала муха. Под высокими сводами монастырской школы пока было прохладно. Но за ее стенами уже разгоралось лето. Коров выгнали на пастбище. Через трещину в ограде Катарина видела цветущий клевер и неподвижно стоящую посреди луга, будто погруженную в сон, овцу с ягненком. Пастух!
На лугах старого имения семьи фон Бора паслись летом большие отары, и дети выбегали из дому поиграть с овцами. Мальчишки затевали с этими пугливыми животными озорные игры. Самая младшая из детей (она, собственно, и не должна была еще уходить так далеко) сестра высокомерных мальчиков фон Бора, Катарина, охотно брала ягненка на руки, а добрый пастух показывал ей совсем маленьких овечек, таких мягких и нежных…
— Катарина, очнись! — сестра Гертруда погрозила поднятой указкой. Девочка испуганно сжалась и пристыженно уткнулась в тетрадь, испещренную латинскими словами. Сестра Гертруда вряд ли ударит. Ее указка всегда скользила по воздуху. По лицу женщины было видно, что она и палка не подходят друг к другу, что она стращает по обязанности. Впрочем, Катарина слушалась свою наставницу и без указки. В глазах этой монахини таилась особенная, непонятная девочкам боль. Они любили сестру Гертруду, хотя с трудом могли выговорить и написать латинские слова.
«Agnus» — агнец.
Катарина усилием воли взяла себя в руки. Надо быть примерной ученицей и забыть о том, какая это радость — гладить мягкую шерстку ягненка, ощущать прикосновение его влажных нежных губ.
«Agnus Dei», но если Иисус сам был агнцем, почему нельзя любить ягнят там, на лугу? И старого пастуха. Пригонит ли он нынче своих овец? Его борода наверняка стала еще длиннее. А шляпа у него — дыра на дыре. Никуда не годится такая шляпа, особенно в дождь.
— Катарина, где это ты весь день витаешь? — сестра Гертруда озабоченно глянула на тетрадный лист, усеянный чернильными пятнами: — Нельзя ли писать старательней? Ты насажала целое овечье стадо клякс!
Очень кстати прозвенел звонок на молитву. Он избавил девочку от необходимости отвечать.
***Под церковным сводом, меж уносящимися в небо колоннами, тесной группкой стояли девочки в серых передничках и слушали, как монахини на хорах высокими голосами славили Господа.
Катарина, понимавшая во всех этих латинских песнопениях лишь отдельные слова, с нетерпением ждала, когда прозвонит Ангелус-колокол.
«Lauda, anima mea, dominum:
Laudabo dominum in vita mea…»
«Славь, душа моя, Господа,
Славлю Господа в жизни моей…»
Наконец удар колокола возвестил о нисшествии ангела Господнего к Деве Марии.
«Ave Maria, gratia plena…»
С губ Катарины еле слышно слетело: «Привет тебе, Мария…»
Эти слова она уже могла повторять за монахинями, скрытыми за решеткой хора. Катарина мысленно нарисовала такую картину: небеса начинаются там. На светящихся облаках восседают монахини, вокруг их голов — золотой ореол. Она представила себе сестру Гертруду — с закрытыми глазами, вытянувшую губы, всю отдавшуюся пению. Но невольно вообразила и сестру Аделаиду, жестоко избившую вчера маленькую Маргарете. А ведь та не была непослушной, она просто ковыряла в носу… Катарина забыла об облаках и со страхом глянула на свои пальцы. Хоть бы с ней этого не случилось! Сестра Аделаида била палкой по пальцам — и больно было не только пальцам. Сердце надрывалось от этих ударов, и Маргарете вчера еще долго плакала.
Голос Ангелус-колокола отвлек Катарину от невеселых мыслей.
Нет, такой доброты и сияния, как там, на небесах, наверное, пока и не может быть в хоре монахинь. Она вздохнула.
Взгляд девочки блуждал по полутемной церкви — от одной колонны к другой. Они были серыми, гладкими, без резьбы и лепнины. Эльза, стоявшая рядом с Катариной, толкнула ее в бок и шепнула: «Слышала? Это наверняка сестра Элизабет фальшивит».
Дрожащий голос возвысился над гудением хора и оборвался. Эхо отразилось и смолкло под церковными сводами, канторша[4] начала сначала.
Глаза Катарины устремились на одну из колонн. С этой минуты хора для девочки больше не существовало. Луч солнца упал на стоявшее в южном углу церкви изваяние Мадонны.
Эту статую несколько недель назад подарил монастырю один благочестивый друг обители.
На голове у Марии — корона, под короной — покрывало, почти полностью скрывающее фигуру женщины. Дитя, сидящее на руках матери, слегка от нее отстранилось и протянуло ручки вперед, в церковный полумрак. Младенец улыбался — казалось, он радуется, в то время как его мать печально и спокойно смотрела в сторону, на алтарь, скрытый решеткой хора. Катарина пытливо вглядывалась в лицо Пресвятой Девы, освещенное скупыми солнечными лучами. Оно было круглым, пропорциональным и самым красивым из всех доселе виденных ею лиц. Однако на губах Пречистой словно бы застыл скорбный вздох.
Голова статуи была чуть опущена, точно ее клонило книзу какое-то бремя. Меж тем стан Богоматери был прям. Значит, не вес ребенка давил на Мадонну. Это была другая тяжесть.
Длинные волосы Пресвятой Девы свободно ниспадали на ее одеяние. Воспитанницам монастыря не дозволялось выставлять напоказ красоту своих волос. Под платком или вуалью прятала каждая женщина то, что, быть может, понравилось бы мужчине. А Мария не прятала. Дал ли ей на это позволение Господь? Она ведь желала только Ему нравиться.
Катарина вздрогнула. Торжественное «Аминь» проплыло и рассеялось меж колонн. Самые нетерпеливые девочки уже сгрудились у бокового портала, спеша пройти в трапезную — там в больших котлах дымился суп. Толпа увлекла Катарину за собой. Выходя, она еще раз оглянулась: может быть, Пресвятая Дева шевельнется? Может, даст знак маленькой Катарине?
Но фигура Мадонны уже скрылась в тени.
***Перед вечерней молитвой Катарина первая проскользнула в церковь. С бьющимся сердцем приблизилась она к колонне и, привстав на цыпочки, заглянула Богоматери в лицо. Свет, льющийся из окна западного портала, освещал глаза Девы Марии. Катарина силилась вспомнить слова, которые заранее заготовила, а сейчас позабыла. Но в памяти всплыло только «Мать» и еще:
