Иван Полуянов - Седьмой патрон
Р-раз! Еще и еще р-раз! Ничком высовываюсь, когда заношу весла. Откидываюсь назад и рывком подаю карбас вперед. Гребу отчаянно. Струной натянулась веревка, разогналось бревно, не сдерживает больше ход карбаса. Берег с кустами ивняка, с валами прибоя начал удаляться.
— Эй, юнга, что тебя не слышно?
— Озябла, — пищит Нюшка.
Держись бодро! Дома, комарик ты наш, тебя ждут горячая печка и кот Мордан, хвост трубой.
Над островом Бревенником вздымалась, росла черная туча. Ее полосовали зигзаги молний.
Дождь нам вообще-то на руку: авось, уляжется под ним волна.
Ставить парус или погодить? Погожу, отсчитаю хоть сто гребков… Раз! Еще раз! Греби! Жми, Серега!
Нет, пожалуй, время теряю. Под парусом мы за час берега достигнем. Еще скорее.
Катя, правь вразрез волне! Так держи!
Я подзамешкался, укрепляя мачту, и только взялся за парус, как от неожиданного толчка чудом не свалился за борт.
Ослепительно, во весь окоем, вспыхнуло, в пронзительном свете я успел поймать, как просверкнули иллюминаторы у буксира в устье Кузнечихи, и река, и небо, и берег провалились в тьму кромешную, до того оглушительно грянул гром.
Неужто молния в карбас угодила?
Э, хуже — это бревно, наплывшее сзади, поддало в корму и разнесло руль! Морока с бревном, и не бросишь — жалко.
— Катерина, бревно оттолкни… Бери весло! Веслом правь!
Не дожидаясь ее, сам схватил весло, рывком поставил карбас, как надо, и он занырял, клюя носом волны.
От руля один румпель цел. Ладно, и был трухлявый руль-то, все собирался его заменить. Бревно, приплавленное к берегу, оправдает ремонт лодки. Лес — он своих денег стоит.
Парус удалось поднять без помех.
Катю я заменил в корме. Нюшка перебралась с носа в середину лодки, жалась к мачте, дрожа и хлюпая носиком. Я бросил сестренкам пиджак, укрылись они и брезентом.
Стемнело, белый свет померк, и хлынул дождь — при ветре, с росплесками молний. Грохотал, раскатывался гром, точно пушки палили залпами.
Спустил бы я парус — рисково им пользоваться при шквальном ветре, — кабы карбас с сосновым кряжем на буксире слушался весел. Набрякший влагой парус отяжелел, лодка погрузнела, то и дело норовила черпнуть через борт. Одновременно стала она рыскливой: чуть оплошай, мигом развернется поперек волны и — моргнуть не успеешь, пойдешь ко дну камушком! Я взялся за шкоты, чтобы осторожно подавать карбас то вправо, то влево, с галса на галс.
Удается пока! Ничего, главное не теряться.
Волнобой, болтанка, молнии и гром, — ну и что, и похлеще бывало! Охотничья вылазка, к примеру. На Мечку. Льдом нас затерло, потащило в море — хоть матку-репку пой. Пурга выла, льдины громоздились, выжимая карбас, грозя его раздавить. Но — ничего, выкарабкались. И фарт был — отец с первой пули завалил северного оленя-дикаря. Жирен был олешек, до весны мяса хватило.
Дядя Костя, мамин брат, железнодорожник из Котласа, после говорил:
— Ну, Едемские, отчаянный вы народ, — натерпелся с вами страху, сыт по горло. К лодке вашей шагу не ступлю, забери ее водяной.
Сам и напросился, никто не звал в вылазку. Хотел олешков посмотреть. Вот и посмотрел кое с чем в придачу.
На берегу, честно говоря, тоже всякое бывало. Есть у нас с отцом за Юросом заветный глухариный ток. Охотились — сушь, теплынь. На обратном пути застигла непогодь. Снегу навалило по колено, ударил мороз. Двое суток добирались до дому, заблудились и вышли где-то у Экономии…
Ничего-ничего, главное, не теряться!
— Эй, бравая команда, живы?
— Ж-живы, — пискнула младшенькая из-под брезента. — Мокро только, Сережа.
— Громче, не слышу!
— Живы-ы! — напрягая писклявый голосок, повторила Нюшка.
Река кипела, белая от пены, и пену не успевало заливать дождем, хлеставшим вкривь и вкось. Берега исчезли. Рев ветра и грохот залов вместе с шумом дождя сливались во что-то отупляющее: заткнуть бы уши да залезть под брезент, и будь, что будет. Куда нас тащит — поди, разберись! Полоснет молния — ошарашенно таращишься, а следом за молнией гром, от грохота сердце в пятки ныряет.
Карбас вздымало на пенные горбы, он заваливался, ложась парусом к воде, в днище ухала набегающая волна. Внезапно мачта выпрямлялась, нас роняло вниз, пенные валы оказывались выше головы. И снова толчок вверх…
Вниз, вверх. Шкоты режут ладони. Волны заплескивают…
Катя принялась отчерпывать. Было заметно, что вода скорее прибывает на дне лодки, чем убывает.
Течь? Серега, отсохни твой язык… Что ты! Что ты!
Не может этого быть. На днях днище и борта проверены, каждую заплатку я выщупал, заново карбас просмолил.
Поливало, как из ведра, ветер до последней косточки меня вызнобил, — но все равно я почувствовал, как прошибло холодным потом: течь!.. течь!!
На карбасе весь спрос с кормщика, и этот кормщик — я. Раззява, лопух, как мог я допустить течь? Как мог?!
— Девочки, заливает. Катя, бросай!.. Брезент, корзину, посуду… За бо-орт!
Кричу я или только думаю, что надо облегчить карбас?
Я-то выплыву. Час-другой худо-бедно продержусь. Катерина, Нюшка, — они как?
Выступило сквозь стремительную пряжу дождя что-то огромное, черное, высокое.
Пароход!
Нас утащило к рейду. Свет в иллюминаторах. Зажжены штормовые огни на мачте.
Не колыхнется пароход, нипочем морскому речная буря. В тепло бы нам сейчас, обсушиться, согреться у огня в кочегарке, на камбузе чаю хватить горячего…
А-а-а! На помощь!
Перегнулся человек через поручни, вылил помои.
Понял я, куда нас бурей прикачало.
Суда, стоят на якорях суда.
В трюмах белая мука, яичный порошок, тушенка с бобами. Спасение города и губернии от голодной смерти… Спасение, да в корме-то полощется на ветру британский флаг!
Нас заметили. На капитанском мостике люди: штормовая вахта. Они видят нас. Видят полузатопленную лодку! Первый долг на воде — подать руку помощи терпящим бедствие.
Свешивались за борт головы.
Проблеснуло тускло, и в карбас полетела консервная банка.
Приняли нас за попрошаек.
Несло карбас, скрылось судно за стеной дождя…
Гнетущее равнодушие овладело мной, и, как должное, я воспринимал то, что вода, вырвав из-под ног настил, вспучилась горбом, мелькнула белая щепка, и все мы оказались на воле волн.
Комиссар
«Щепка? Белая? Откуда ей взяться — щепке, да еще белой?» — удивлялся я. Вода обжигала, была ржавой, вязкой и не страшной. Она влекла вниз, в ласковую и теплую пучину, а я ни на чем не мог сосредоточиться — мешала белая щепка, мелькнувшая, когда днище карбаса словно бы разъялось пополам и вода в нем вспучилась горбом. Нет-нет, откуда щепке-то взяться, раз я на днях карбас сушил и настил снимал, чтобы проверить шпангоуты, заново, для верности, просмолить швы?
Рядом юлило бревно, и я забыл о щепке, переключился вниманием на него. Тупой срез бревна походил на злорадное рыло: ага, Едемские… ага-а! Комлем сосновый кряж, тупым своим рылом, высовывался наружу, увесисто бил по волнам, вершиной уходил вглубь. К корме карбаса бревно привязано было, а карбас…
Я не додумал: некогда! Надо хоть бревно спасти, — тонут ведь, тонут верные денежки!
Нырнул — вытолкнуло назад.
Со второго или третьего захода удалось развязать узел, но веревка, как змея, оплела меня. Здорово я нахлебался, пока сорвал путы с ног. Кое-как выгреб на поверхность и ударился о бревно, рассадил плечо.
Тут только опомнился, что с нами и где я. Лег на бревно грудью, меня тошнило.
— Серега-а… — крик откуда-то издали.
Я замотал головой. В уши воды набралось, булькает.
— Сережа… — теперь голос ближе.
Живы. Все живы!
Когда захлестнуло карбас, Катя подхватила младшенькую и держалась из последних сил, а тут подвернулось освобожденное мною бревно. Думал о нем, как о деньгах, а оказалось оно куда дороже — хоть слабым, но все-таки шансом выжить.
Внизу вода, сверху вода — сечет, поливает.
Берег, где берег? Знать бы, в какой стороне ближний берег, стали бы подгребать к нему, авось, скорее очутились на суше.
Гроза схлынула. Ветер между тем не унялся, не улучшилась видимость. На смену ливню зарядил мелкий, как пыль, колючий дождь. Широкие потоки пены шипели и змеились по серым тяжелым валам, без устали ворочавшим бревно. Под ударами волн кряж вертелся, высовывал из воды свое рыло. Чтобы удержаться на плаву, нужно было постоянно перебираться по бревну окоченелыми руками.
Нюшка твердила:
— Домой хочу. Хочу домой.
От Кати я ее забрал, велел лезть ко мне на закорки.
Трясется и канючит:
— Домой хочу, домой хочу.
— Потерпи, маленькая, дождик пройдет, к берегу поплывем.
Чего бы я не сделал, только бы не обмануть Нюшку! Иначе казалось, лучше бы Нюшка ревела, хоть бы прикрикнул бы, все легче.
