Карин Эссекс - Фараон
Она воздела руки, словно пытаясь охватить все эти корабли.
— Богов они не одолеют — не одолеют и меня.
Аполлодор промолчал. Клеопатра снова вознесла безмолвную молитву к богине. Она уткнулась взглядом в колени, ожидая, пока на нее снизойдет вдохновение. На миг Клеопатра заблудилась взглядом в замысловатом узоре персидского ковра, который моряки в последний миг бросили в лодку, чтобы царице было на чем сидеть. Какой-то неведомый ремесленник потратил несколько лет жизни, подгоняя шелковые нити друг к дружке, ряд за рядом. Внезапно Клеопатра вскинула голову и присмотрелась к ковру повнимательнее, мысленно прикидывая его размеры. Его прекрасный шелк не повредит нежной коже молодой женщины, если вдруг ей захочется прилечь… Или если ее в этот ковер завернут.
Последние отсветы солнца угасли. В сумерках вырисовывалась глыбоподобная фигура спутника Клеопатры; Аполлодор сидел, беспомощно ожидая, пока царица примет решение, а лодку тем временем несло все ближе к берегу.
— Помоги мне, — велела Клеопатра, бросив ковер на дно лодки и устроившись на краю.
Аполлодор встал и недоуменно уставился на царицу: та лежала, скрестив руки на груди, словно мумия.
— Но твое величество задохнется! — воззвал он, протягивая к ней руки, словно надеялся, что с них на царицу прольется хоть капелька здравого смысла. — Нам нужно убираться отсюда.
Солнце село, и фигура Аполлодора превратилась в силуэт на фоне темнеющего неба.
— Немедленно помоги мне и не трать времени на вопросы, — приказала Клеопатра. — Юлий Цезарь ждет.
Когда коренастый сицилиец вошел в покои Цезаря и объявил, что должен положить к ногам великого Цезаря подарок от законной царицы Египта, солдаты диктатора обнажили мечи. Но Цезарь попросту рассмеялся и сказал, что ему не терпится увидеть, что же такое изгнанница сумела тайком переслать ему, миновав стражу своего брата.
— Ты совершаешь ошибку, господин, — сказал Цезарю начальник стражи. — Эти люди стремятся воспользоваться твоим добросердечием.
— Значит, им тоже пора усвоить урок, не так ли? — отозвался Цезарь.
Пират положил ковер перед Цезарем и собственным ножом рассек опутывающие его веревки. Пока Аполлодор медленно и осторожно освобождал содержимое свертка, Цезарь успел рассмотреть ковер и убедиться, что это — прекрасный образчик рукоделия, подобные которому можно найти лишь на Востоке. Цезарь так завидовал подобным вещам, когда в последний раз навещал дом Помпея в Риме! Внезапно из складок ковра показалась девушка — столь естественно, словно она сама была частью орнамента. Она уселась, скрестив ноги, и посмотрела на Цезаря. Личико девушки в избытке покрывала косметика, в густых темных волосах блестело слишком много драгоценностей, а повязанный вокруг тонкой талии аляповатый шарф выставлял напоказ гибкое тело — весьма неплохое, надо отметить. Да, у молодой царицы отменное чувство юмора, если она решила передать Цезарю в подарок эту пиратскую шлюшку. «Девчонка, конечно, не безукоризненно прекрасна, — подумал Цезарь, — но все же хороша». Губы у нее были полными — во всяком случае, насколько их можно разглядеть под густым слоем краски; уголки зеленых, слегка раскосых глаз приподняты к вискам. Девчонка повелительно смотрела на Цезаря, как будто он должен был представиться ей. Но первым заговорил громила-пират. — Приветствуйте царицу Клеопатру, дочь Исиды, владычицу Верхнего и Нижнего Египта!
Цезарь встал — скорее, по привычке. Он не поверил, что девушка — не подставная игрушка. Девушка тоже поднялась и тотчас жестом показала Цезарю, что он может сесть. На это определенно хватило бы самообладания только у царицы. Цезарь уселся, и девушка обратилась к нему на латыни, не давая ему возможности перебить себя. Она рассказала о том, как ее брат и его придворные засадили ее под домашний арест и вынудили бежать из Александрии и отправиться в изгнание; о том, что советники ее брата являются представителями антиримской фракции; о том, что сама она всегда продолжала традиции своего покойного отца и выступала за дружбу с Римом; и, что самое важное, о том, что она намерена сразу же после возвращения на престол вернуть крупный заем, который ее отец взял у римского ростовщика Рабирия и который, как она подозревает, и явился истинной причиной, по которой Цезарь следом за Помпеем отправился в Александрию.
Прежде чем Цезарь успел как-либо отреагировать на ее речь, царица сказала:
— Не могли бы мы перейти на греческий, диктатор? Это самый подходящий язык для торга. Ты не находишь?
— Как тебе будет угодно, — отозвался Цезарь.
С этого момента разговор пошел на родном языке царицы. Цезарь изъяснялся по-гречески, словно уроженец Афин. Он оценил хитроумный ход Клеопатры, позволивший ей одновременно и продемонстрировать владение его родным языком, и в то же время принизить латынь по сравнению с более изысканным эллинским. Никто не мог сравниться гордостью с греками, и эта девушка не представляла собой исключения.
Но она была умна и необыкновенно обаятельна, и Цезарь обещал, что вновь возведет ее на престол, в соответствии с волей ее отца и обычаями страны. Он поступил бы так в любом случае, но теперь он мог сделать это с особенным удовольствием. Он не только порадует юную царицу, но еще и доведет до бешенства евнуха Потиния, отвратительного типа, которого Цезарь презирал. Клеопатра же, со своей стороны, отдавала Цезарю большую часть ее сокровищ, чтобы он увез их с собой в Рим в счет долга Рабирию. Цезарь заверил ее, что будет счастлив расплатиться с этим старым болтуном и избавиться от него. Клеопатра рассмеялась: ей вспомнилось, как колыхалась огромная задница Рабирия, когда он удирал из Александрии.
— Надеюсь, тебе нравится наш город, — сказала Клеопатра. — Завладели ли мы тобою столь же успешно, как ты завладел нами?
Цезарь, не удержавшись, рассмеялся. Он рассказал девушке, как недавно посетил лекцию в Мусейоне, центре наук, о котором много слышал за эти годы. Клеопатра сообщила, что и сама обучалась там и что в изгнании ей больше всего недоставало не мягкой постели и не сотни поваров, готовивших для нее наилучшие яства на свете, а книг, хранящихся в великой библиотеке, и разговоров с учеными и поэтами, дававших пищу ее разуму.
Теперь, очутившись дома, в безопасности, Клеопатра вновь почувствовала себя хозяйкой. Она уселась поудобнее, закинув тонкие, изящные руки на спинку дивана и вытянув маленькие ножки, обутые в сандалии, и велела принести вина. Цезарь лишь поражался, глядя, как непринужденно она распоряжается в его присутствии. Но, в конце концов, это ведь ее дворец. Прежде чем Цезарь успел сообразить, как это получилось, они уже заспорили о философии власти. Цезарь выпил лишку и принялся восхвалять Посидония, а Клеопатра возражала ему буквально по каждому пункту.
— Посидоний ясно показал, что Рим, объяв все народы, превратит человечество в союз людей, объединенных общими интересами под властью богов, — объяснил Цезарь. — Через подчинение осуществляется гармония.
С губ Клеопатры невольно сорвался смешок.
— А разве Рим обнимает, диктатор? Не правильнее ли будет сказать «удушает»? — спросила она, и в ее широко распахнутых глазах заплясали искорки. Цезарь не мог понять: то ли она спорит с ним потому, что ее действительно волнует эта тема, то ли затем, чтобы возбудить его. Чарующий голос, звучащий, словно таинственный музыкальный инструмент, и чувственная плавность движений позволили Клеопатре преуспеть скорее во втором, нежели в первом.
— Может быть, Рим и удушает, но лишь ради общего блага, — сказал Цезарь.
— И какого же? — осведомилась она.
— В Галлии, где я провел много лет, племена, происходящие от одного корня, говорящие на одном языке, делящие общее наследие, соперничают с незапамятных времен, пытаясь уничтожить друг друга. Я вскоре понял одно обстоятельство. Хотя моя армия и воевала со всеми этими племенами, там постоянно попутно велась еще и тайная война, в ходе которой племена непрерывно сражались между собой. То же самое творится и в Иллирии, и в Дакии. На самом деле борьба за владычество Рима над миром — это средство насадить мир. Только через рабство племена обретают свободу от вечных междоусобных распрей. Первым шагом всегда является подчинение коллективной воли какому-нибудь проницательному и решительному человеку. Ты понимаешь, о чем я?
— Да, — с готовностью отозвалась Клеопатра, и это заставило Цезаря задуматься: уж не копит ли она мысли для того, чтобы нанести неожиданный удар? — Ты стремишься не удушать, а объединять.
— Ты слишком юна, чтобы знать Посидония, моя дорогая, но знакомство с ним было бы для тебя благотворно. Он много путешествовал, изучая искусства и науки по всему свету.
— Странно. Мы не видели его здесь, в Александрии, где, как известно, собираются величайшие философы, — ответила Клеопатра, к раздражению Цезаря. — Но как бы то ни было, это единство людей, которое ты описывал, диктатор, уместно лишь для тех, кого, как ты уверен, ты должен улучшить. А что оно может дать нам, грекам, цивилизованному народу, не нуждающемуся в улучшении? Как мы можем процветать под владычеством культуры, чье искусство и философия очевидно произошли от наших?
