Юрий Крутогоров - Повесть об отроке Зуеве
Вся Россия через подставу стекалась в столицу.
Однажды мимо караульной будки провели арестантов в кандалах. Раздались подводы, притихли извозчики. Звенели цепи, шаркали по деревянной мостовой истоптанные лапти.
— Осударевы ослушники, — услышал Вася.
В таежные остроги, в тридевятое царство, в тридесятое государство гнали их. Это царство и государство называлось Сибирью.
— Вот так и твоего деда, Марьиного отца, ни за синь пороха угнали в Сибирь, в Обскую сторону.
Вася долго ночью уснуть не мог. Что ж это за проклятая Сибирь?
Мать над ним наклонилась:
— Ты что, Васенька?
— А вдруг, мама, меня не за синь пороха продадут в Сибирь?
— Зачем тебя продавать? Выучишься — письмовником станешь. А хоть бы к благодетелю Саватееву в счетчики. Счислять денежки…
3Когда отец на параде в роте шагает — глаз не отвести! Гренадеры — одного роста, подбородки вскинуты, шаг чеканный. Знамя с лентами вьется, а на лентах слова: Потешные, Семеновские. И по красному полотну гордые шелковые буквы: СИМ ПОБЕДИШИ.
Трубы выпевают ликующий клич Петра I, ведущего русских солдат на неприятельские редуты; в согласной и в то же время рассыпчатой дроби барабанов, в звоне литавр победная поступь петровской конницы; далекий, то утихающий, то нарастающий гул канонады — сама Виктория предводительствует семеновскими ротами…
Васька с ребятами скачет вприпрыжку за полком, отца старается не потерять из виду.
«Сим победиши!» — сияют Васькины глаза.
В тот год исполнилось ему девять лет.
Мать перешила с отцовских плеч зеленый кафтан на красной подкладке. Любовалась: солдатик и солдатик.
Дядька Шумский собрал напоследок своих учеников, сказал, что нет у него более умения: что сам знал, тому и обучил.
Смешно говорил, эти слова надолго запомнятся Зуеву:
— Выучил вас, как старая лиса лисенят. И охотиться, дабы на пропитание корм достать, и норку новую найти. Да и то: лиса семерых волков проведет.
Подоспела осень, время собирать на огороде репу, свеклу, капусту, лук.
Солдатские огороды — за самыми крайними ротами Семеновского полка. Там бор начинается. Близок тракт на Царское Село, дорога господ и вельмож.
По тракту пронесется то золоченая карета с гербом, то мышастая кибитка, то протрясется груженая фура, а то прозвенит колокольчиком возок почтаря-форейтора. Сам на облучке, позади солдат с мушкетом. Лицо у почтаря важное, багровое. Как сургучная печать.
А то всадник промчится. Комья грязи — из-под копыт, с пути не свернет, расступись все живое! Не всадник — летящая депеша!
Лет шесть назад в Царском Селе выстроили дворец неописуемой красоты. Пруды, беседки, фонтаны, изваяния богов и богинь.
Туда и спешат господа и вельможи. На царицын бал-маскарад. Из колясок выглядывают, полями, лесом любуются, а Ваську с матерью во взгляд не берут.
В один из дней, когда собирали последние овощи, на тракте остановилась кибитка. Вышел из нее дородный мужчина, оправил камзол, поиграл пальцами по пуговицам кафтана.
— День добрый!
— День добрый, сударь!
Подбросил на ладони круглую репку.
— А уродилась репка-то, бока-а-стая.
— А на вкус так еще слаще. Очистить? У меня есть ножичек, — предложил Васька.
— Я лучше землицы поем. — Пригнулся, насыпал щепоть земли па ладошку, растер, взял на язык, причмокнул: дескать, вот как вкусна землица…
Чудодей! Откуда такой?
— Селитряная землица. Калий преобладает. Сколько раз проезжал тут, а все недосуг было испробовать…
— Да зачем? — поразился Вася.
— Надо, братец! — Отряхнул руку. — Рубаха-то, гляжу, с отцовского плеча.
— Отцовская. Отцу другая положена, он в цейхгаузе получит.
— Вот теперь, братец, я про тебя все знаю.
— Чего ж знаете?
— А то, например, что отец твой солдат лейб-гвардии Семеновского полка.
— А как узнали?
— Землицу для чего кушал? Знаю, чья землица — не обманула. Да и рубаха на тебе не батистовая, а холщовая. А вот лет тебе…
— И не угадаете!
— …десятый годок!
— А как видать?
— Веснушек у тебя на носу ровным счетом девять.
Судя по костюму, звания высокого, а ведет себя будто сто лет с Васькой и его матерью знаком, и ему без разницы, что они худородные.
— Вот как важно счет знать!
Марья погордилась за сына:
— А он тоже счет знает.
Незнакомец вытащил из кармана луковку часов:
— Который час?
— Четверть четвертого пополудни.
— Знаток, знаток, — развеселился незнакомец, — хоть и без порток.
— Я еще Месяцеслов читаю!
— Что ж вычитал оттуда?
— И про лето, когда будет, и про осень.
— Ну-ка!
— Начало лета, или летний солнечный поворот, сделается в Санкт-Петербурге июня 10 дня, после полудни, в 3 часа 12 минут, когда солнце вступит в знак Рака. И жители северной части земного шара должайший день иметь будут, — прошпарил как по-писаному Вася.
— Что ж про осень в сей книжице сообщается?
— Осень начнется сентября 11 дня в 4 часа 34 минуты поутру, когда солнце придет в знак Весов.
— Вот как просветил, а я тебе, простак, часики показываю.
— Еще про рыбу-кит читал. Теперь меня не обманешь, какая это рыба.
— Какая ж?
— Рыба вроде рыба, а жабер нет. Легкие у нее. Кит холодный, как ледышка, а кровь горячая.
— Убил наповал! Кто ж тебя учил?
— Дядька Шумский, чучельник из кунсткамеры.
— А-а-а, бородатый такой.
— Бородища до пуза, верно.
— Значит, борода ум вынесла.
— Знаете его?
— Маленько.
— Мое учение теперь кончилось. Шумский так и сказал: «Что знал сам — передал. А чего не знаю — тому не научишь».
— Что ж тебя учить? — рассмеялся незнакомец. — Вон знаток какой. Книжек много читаешь?
— Про путешествия.
— Так и надо, солдатское дитё.
Васька строго поправил:
— А вот, сударь, и неверно говорите.
Тот удивился.
— Дитя — по семи лет от рождения, а до четырнадцати — отрок.
— Впредь буду знать, что величать тебя отрок…
— Василий Федоров Зуев! Уж коли все угадываете, так имя сами бы угадали.
— Вот тут, братец, нету моего умения. Чего нет, того нет. — Незнакомец руками развел, винился, что нету у него такого умения. — А вот есть у меня племяш. Годами, как и ты. Далеко, правда, живет. Но имею намеренье выписать к себе. К учению приохочу.
Кто сам незнакомец, где его племяш живет? Но Вася твердо усвоил, что невежественно отроку вперед высовываться: спросят — отвечай, с расспросами не лезь. Соблюдай себя.
Незнакомец еще раз на луковку взглянул.
— Бывайте здоровы! Вот что, отрок Василий Федоров Зуев. А приходи-ка с отцом в Троицкое подворье. На углу пятнадцатой линии и набережной.
— Знаю, поди. Мы с гимназеями на кулачках дрались. Илюшка Артамонов сразу трех положил. Сукном его отец на Галерной торгует. Во сила!
— Кулак что? — Незнакомец щелкнул Ваську по затылку: — Звону нет, не пустая башка. Считай, братец, что первый экзамен сдал.
И, смеясь, заспешил к кибитке.
— Между прочим, запомни: в руках силу тоже небесполезно нагуливать. Напали как-то на меня трое разбойников. Скрутил да в участок доставил…
Вот так господин! Кто б это мог быть? Барин барином, а по обхождению чистый простолюдин.
Дома застали Федора и Шумского.
— А, крестник… — заулыбался чучельник. — Поди сюда, давненько не виделись.
— Кого сейчас встретили! — выпалил Васька. — Господина одного потешного. Ой-ё! Землю лопал. Селитряная, говорит. Крышку часов открывает — я ему точное время обозначил. Как есть. Он аж рот разинул. Потеха. Велел приходить на Троицкое подворье, в гимназию.
— Куда? — протянул Федор.
— И верно, что чудной господин, — сказала Марья. — Ваську по затылку щелкнул. Звону не услышал и сказал, что сдал первый экзамен.
— Разные причуды у господ, — значительно заметил Федор. — Вон императрица Екатерина взяла и назначила наследника генерал-адмиралом. А тому и десяти лет не исполнилось. Вот так. Гимназия. Ишь ты. Я так думаю: одному по плечу боярская шуба, а кому и дрянной зипун. По мне — так воинский кафтан. Ой, мужики, глупыя вы, глупыя. Говорил я, сынок, с откупщиком Саватеевым. Берет тебя в услужение.
— Счислять прибытки? — усмехнулся Шумский.
— Ну.
— Эх ты, Федор, простая душа. У Васьки по всем приметам виды на науку.
— Виды… От видов полушка не набежит, сам знаешь.
Шумский пил чай, чашку за чашкой. Лицо утирал полотенцем. В самоваре отражались его бурые щеки с бородой, высокий лоб, рот. Хитро посматривал на свой медный лик.
— Третьего дня, — говорил Шумский, — в «Ведомостях» читал: зовут разночинных в гимназию.
