Виктор Ахинько - Нестор Махно
— Мастерица хоть куда! — похвалил Махно. Недавно, возвратившись из России, он жил здесь некоторое время, скрываясь на чердаке.
В отличие от мужа, Ольга сразу насторожилась. Конечно, понимала, что приехал свой человек. Он горой стоит за их волю, защитит и поможет. Но чутьем угадывала, какую опасность носит с собой этот невзрачный, худущий Махно. Достаточно поглядеть в его малоподвижные, какие-то лютые глаза, чтобы содрогнуться. Такой не даст в обиду, но разъяренный — ни перед чем не остановится. Для Ольги в самом появлении этого незваного ночного гостя таилось что-то роковое. Не зря же, когда он с товарищами еще раньше совещался на чердаке, у соседей вдруг загорелась хата под соломой. Ни грозы тогда не было, никого чужого в селе. Кто ее запалил? Вот то-то и оно. А если варта с немцами нагрянет? Узнают, кого тут пригрели — шомполами забьют, а то и на старой акации среди улицы повесят, как собак. Думая так, хозяйка не подавала виду.
Пока мать встречала гостя, крутилась у печки, проснулся мальчик, юркнул под стол и прижался щекой к животу Нестора.
— Ах ты ж, головастик, — ласково сказал он, обнимая Клешненка. Так были приятны чистая детская доверчивость и тепло. А мальчик между тем с тайным восхищением ощупывал кобуру нагана.
Встреча глубоко тронула Махно. «Чего стоят все власти, партии, даже свобода без ЭТОГО? — думал он. — Я на Родине!» Что он видел? Сиротское детство, вонючий литейный цех, разбойная юность, аресты, допросы, камера смертников, Бутырки, бр-р-р. И только коммуна, да-а, там тоже было тепло. Крестьяне, вот и Захарий, Оля, радовались наконец-то отданной им земле, а он, Нестор, отмерял ее по совести, две десятины на душу дарил навечно, и Настенька ходила рядом, заглядывала в глаза, родная…
— Вы один? — спросил хозяин.
— Нет, простите. Еще товарищ там.
— Дэ? — забеспокоился Клешня.
— На огороде.
— Ой-йо-йой, пошли!
Когда уже все вместе сели за стол и выпили по чарке, и заговорили о детях, хозяйка всплакнула.
— Немец заходил. Сытый, в железной шапке. А Ванек, последний мой, у порога ползал. Солдат отодвинул его сапогом, як собачку, и не глянул даже. Они нас и за людей не считают.
Ольга вытерла слезы ладонью и вспомнила самое главное:
— Нестор Иванович, у вас, слышно, тоже сын родился. Первенец, а?
От неожиданности он не проронил ни слова. Неужто судьба-жлобина таки расщедрилась? Не может быть! Какая-то неясная, совершенно необъяснимая тревога, почти страх охватили его.
— Что ж ты молчишь, свежеиспеченный батько? — поразился Роздайбида, сидевший рядом. — Казак новый явился на свет. Ану наливайте по полной!
— Так слышно… или правда? — спросил Нестор изменившимся до хрипоты голосом.
— Брехать не стану — не видела, — сказала Ольга, в глубине души надеясь, что Махно уедет. Не может же он не поглядеть на первенца. — Но слухи ходят, что гарный хлопчик.
— Все они одинаковые — розовые, пока у сиськи, — заметил Захарий.
— Тоби то шо? — возмутилась жена. — А попробуй выносить и родить в наше проклятущее время! Эх вы, розовые!
«Уедет или нет?» — думала она. Нестор продолжал сидеть за столом, нахмурив брови, и Ольга побоялась открыть все то, о чем судачили. Куда там! Ребенок-то появился… с зубами! Никогда такого не видывали в этих краях. «Антихрист, не иначе, Господи, помилуй! — причитали бабы. — Ох и бед же натворит». Мало ли что калякают сплетницы. Но и зря все-таки не чешут языками.
Хозяин поднялся с рюмкой, хрустальной, с вензелями, явно из помещичьего буфета.
— Дорогие гости, разрешите…
— Не надо! — резко остановил его Махно, и всем показалось даже, что желтый язычок каганца заколебался, вот-вот погаснет. Наступила тягостная пауза.
— Я должен сначала увидеть его. Тогда и обмоем славно, — Нестор встал. — Еду сейчас же. И только!
— Куда ж вы так сразу? — всполошилась Ольга. Ей и правда было неловко отправлять гостя, не попившего узвару.
— Зато все дороги в сумерках гладки. Коня спрячьте, как обычно. А ты, Роздайбида, поспи на чердаке, — и Махно вышел, ни с кем не попрощавшись.
— Можэ, плащ дать? — заботливо предложил Клешня.
— Какой там!
Хозяин провел гостя в сад, к самому коню, и вдруг заявил:
— Не пущу вас!
— Что такое? — сердито озвался Нестор.
— Утро скоро. Не успеете доскакать, пидстрэлять, як зайця. Можэ, йих и дома нэма. Куда денетесь? — Захарий взял коня под уздцы.
Махно прикусил губу, не привык уступать. В это время в сараюшке пропел петух.
— Чуетэ? — обрадовался хозяин. — И вин нэ пускае!
— Ну, ладно, — согласился Нестор, внимая тревоге, что не затухала. — Пошел и я на чердак.
Вместе с Роздайбидой они проспали весь день.
Август дурновейный в наших краях — маятная кончина лета, и вскоре впереди, у Гуляй-Поля, загремело, засверкало угрожающе. Прижимаясь к горячей холке коня, Махно и не подумал остановиться, поискать укрытие. Он с детства любил грозу и, когда другие почему-то дрожали от страха и прятались — выскакивал на улицу, прыгал, смеялся от радости, что льет с небес и грохочет. Мать лупила его за дурацкие выходки. Он же ничего не мог с собой поделать: неодолимо тянуло к опасности.
Еще в школе, где с горем пополам успел закончить четыре класса, уроки не шли на ум. Хотелось, например, кататься по тонкому льду. Нестор провалился, чуть не утонул, обмерз и прибежал к родному дяде, куда вскоре явилась и мать с куском скрученной веревки.
Когда подрос, пас овец и телят у богатых хуторян, гонял в арбах помещичьих волов, зарабатывая 25 копеек в день. Потом таскал белье в красильной мастерской. Господи, думалось, неужели эта маята и есть то, что взрослые называют жизнью? «Она, проклятая, она, — обреченно отвечала мать-вдова, поднимавшая на ноги еще четырех сыновей. — Учиться б тебе надо, младшенький!» В Гуляй-Поле три гимназии, «высшее» начальное училище. А деньги где взять? О них Евдокия Матвеевна и не заикалась. Позже многие из состоятельных земляков готовы были помочь Нестору хоть тысячами кредиток, хоть золотыми червонцами, локти кусали, да поздно. Куцого за хвост не поймаешь.
Они уже ходили стаей по деревянным тротуарам: Александр Семенюта с братом, Иван Левадний, Назарий Зуйченко, Лев Шнейдер, Нестор Махно, Алексей Марченко, Петя Лютый — все разные, но нищие. С завистью и смутным желанием заглядывались на девушек и мечтали сотворить что-нибудь такое, чтоб те тоже обратили на них, чумазых, внимание. Тут и появился Вольдемар Антони и сразу определил им цену: «Провинциальная шпана». Он уже почитал Бакунина, Ницше, князя Кропоткина и с ходу спросил:
— Знаете Заратустру?
— Кого, кого?
— Из Екатеринослава, что ли? С тобой приехал?
— Эх вы, эрудиты. Это же великий человек прошлого и будущего. Он сверг самого Бога!
Хлопцы принишкли. Они не верили ни во что, но заявлять так открыто, на всю улицу о кончине самого Бога — это уж слишком.
— Ты кто такой? — Антони указал пальцем на малого Махно.
— В красильне работаю. Нестор.
— В краси-ильной, — с презрением сказал Вольдемар. — Ты еще добавь, что пролетарий, раб, ничтожество последнее. Копошитесь, как червяки, в этом дрянном Гуляй-Поле. Нашем Гуляй-Поле.
Сын чеха и немки, Антони тоже тут родился и вырос в бедности. Но губернский город Екатеринослав, куда он уехал на заработки, преобразил его, сделал анархистом-коммунистом. Высокий белокурый Вольдемар продолжал напористо:
— Ты свободный гражданин мира, Нестор! Запомни, жизнь дана, чтобы радоваться. Бери ее, суку, за бока, как говорил Заратустра. Не дают? А кто они такие, чтобы мешать нам: все ваши власти, попы, спекулянты и учителя? Кто? Дерьмо последнее. Для нас одно должно бьггь свято — Свобода! Как сказал Заратустра: «Государством зовется самое холодное из всех чудовищ, и оно врет: «Я — это народ!» Братья мои, любить дальнего, а не ближнего призываю я вас».
То было лихое, вещее слово, которого они ждали, воодушевлявшее на подвиги их «Союз бедных хлеборобов». Звучали, понятно, и другие посулы. Даже сейчас, на скаку, Нестор улыбался, вспоминая ту первую, все решившую встречу. Начинали легко и приятно. Любительский театральный кружок, пьески смешные ставили. Потом с холодком в сердце и дрожью в коленках разбрасывали всякие листовки, доставленные из Екатеринослава, почитывали Бакунина, Прудона. Вскоре появились волнующие лозунги: «Долой самодержавие!», «Владыкой мира будет труд». Наконец кто-то привез револьверы, деньги. Группа расслоилась на «боевиков» и «массовиков». Обычная история. Точно так же (Нестор об этом не знал) приступали к делу каракозовцы в России, карбонарии в Италии, анархисты в Америке, быстро теряя в подполье чистоту помыслов и наивность.
Потому вспомнилось и другое. Эх, Володька-Вольдемар, ловок: бес! Последний раз они встретились на вокзале в Александровске. Переглянулись, и Махно арестовали. Антони почему-то не тронули, дали запросто улизнуть. «Нас, бедных хлеборобов — на виселицу, на каторгу, а сам, сволочь, бежал! — возмущался Нестор. — В каких заграницах гуляешь теперь, Заратустра?»
