Борис Карсонов - Узник гатчинского сфинкса
В эти последние дни Росси был незаменим. Закупали необходимые вещи и провизию: сахар, кофе, чай. Не забыли и бумагу с перьями. Через Росси Коцебу установил связь с Киньяковым. По обыкновению, они записочками назначали встречу у какого-нибудь магазина и фланировали перед витриной, якобы привлеченные товарами.
В последний день, на встрече у роскошного магазина Корнильева, Киньяков заметил на противоположной стороне улицы, на деревянной скамье под старым тополем, некоего господина, лузгавшего семечки, с какой-то дворовой девкой. Господин этот, с лошадиным обличьем, одетый в поддевку простолюдина, показался ему весьма знакомым. Но где и когда он мог его знать? Потом он вспомнил, что когда-то видел его вместе с Катятинским выезжавшим из тюремного замка… Да, да! Сомнений быть не могло. Только тогда он был в синем мундире и на лошадиной голове его красовалась фуражка с двуглавым орлом.
— Август, — с напускным равнодушием спросил Киньяков, — говорили вы кому-нибудь о нашей встрече?
— Боже упаси! — горячо прошептал Коцебу. — Помимо Росси, о ней не знает никто.
— Конспиратор! — похвалил его Киньяков. — Кстати, я давно у вас хотел спросить: кто вам рекомендовал Росси?
— Губернатор. Я обратился к нему с просьбой найти такого человека, который мог хорошо знать здешнюю страну и русский язык. И он не ошибся. Росси для меня — настоящая находка…
— Дай-то бог вам удачи, Август, — сказал Киньяков, — только будьте трижды осторожны…
— Я знаю русскую пословицу: береженого бог бережет.
— Отлично, Август, именно это я и хотел пожелать вам! А книги я ужо пришлю.
Пришел государственный человек с большою медного бляхою на груди и сумкой желтой кожи на левом боку — сенатский курьер Александр Шульгин.
— Не забыл я проститься, Федор Карпыч. С богом вас!
Ах добрая душа! Ах простяга-парень!
— Вот пакет. В нем двенадцать писем: одно жене, другие моим самым преданным друзьям в Германии и России. Вручите его, пожалуйста, моему старинному другу, негоцианту в Петербурге, господину Грауману. Адрес на пакете. От него вы получите за свой труд 50 рублей.
— Не сумневайтесь, доставлю, — сказал Шульгин, и пакет исчез в его отощавшей сумке. (В скобках заметим, что он сдержал свое слово.)
По пути к переезду, к Коцебу подошла какая-то женщина.
— Господин драматург, я читала и смотрела ваши комедии.
— Весьма благодарен вам, мадам.
— Мне особенно нравятся…
— Извините, мадам, я спешу.
— Ах, прошу одну минутку! Я из труппы Тобольского театра и мне поручена роль великой жрицы в вашей пиесе «Дева Солнца». В каком одеянии должна выйти на сцену жрица? Какой костюм я должна себе сшить?
— Мадам, я государственный преступник! Я сослан в Сибирь, и мне нет дела до того, в каком одеянии ходили жрицы в Перу!
— Август! Август! — доктор Петерсон соскочил со своих дрожек. Коцебу бросился к нему навстречу.
— Вот вам лекарства, кои я обещал. Так, это книги Киньякова. Что еще? Чай?
— Благодарю, чай взял.
— Да, вы знаете, Щекотихин-то?
— Что? Что еще? — с испугом прошептал Коцебу, хватая доктора за рукав и притягивая к себе.
— Пустяки, Август. Он выезжает завтра.
— Ага! — закричал Коцебу.
— Да нет же! Все проще. Мужик пропился и ждал одного купца, которому пообещал даром довести до Петербурга по казенной подорожной, если тот возьмет на себя все расходы по его содержанию в дороге. Вот и ждал, пока этот купец завершит тут свои дела.
— И только-то?
— Да, Август. Иногда мы сами усложняем свою жизнь, — философски заключил доктор.
В «Сибирской Италии» наступило лето. Еще недавно стылый Тобол потеплел. Ближе к полудню жаркая хмарь, затоплявшая город, тянула к воде. В те далекие времена не было ни Бабьих, ни иных каких-либо песков. Берега Тобола были окаймлены густыми зарослями ивняка и дерниной. А купальным местом горожан служил отлогий, поросший травой и расцветавший в начале июня желтыми головками одуванчиков берег подле нынешнего Кировского моста.
По примеру курганцев, Коцебу научился пить тобольскую воду пригоршнями. Подходя к берегу, выбирал поглубже ложбинку, чтоб не замутить, и зачерпывал обеими ладонями. Вода была прохладна, чиста и вкусна. И он пил и пил ее, как советовал доктор Петерсон, и чуял в себе бодрость, и силу, и всякие хвори, расстройства и недомогания, кои еще совсем недавно одолевали его, исчезали.
Почти все жители Кургана пили только из реки, ибо вода колодезная была солоновата и для питья не пригодна.
Коцебу удивляла и умиляла простота нравов азиатов, и потому он, привыкший к европейской рафинированной условности, предпочитал купальные часы проводить на берегу Тобола. А чтобы не выглядеть нескромным более того, чем это полагалось по негласному народному допущению, он приглашал с собою своего друга и постоянного спутника Ванюшу Соколова. По обыкновению они усаживались где-нибудь в сторонке на обрубке бревна или старой перевернутой лодке, под тенью тополиного куста. В Записках своих об этом он скажет так:
«Развлечением служили мне долгие и частые прогулки по берегам Тобола. У берегов этой реки были особенные, платьемойные, места, к которым собирались мыть белье и купаться молодые девушки из города. Это купанье представляло собою настоящие гимнастические прелестные упражнения.
Купальщицы то переплывали весь Тобол без малейшего усилия, то ложились на спины и неслись по течению, то резвились, бросались водою, преследовали одна другую, ныряли, опрокидывали и хватали друг друга, — словом, проявляли такую смелость, что неопытный зритель должен был ежеминутно опасаться, что которая-нибудь из них непременно сейчас утонет. Все это делалось, однако, прилично. Из воды виднелись одне только головы, и трудно было бы различить пол купающихся, если бы по временам оне не обнаруживали свои груди, что их нисколько, по-видимому, не стесняло.
Прежде нежели выходить из воды после купания, оне просили любопытных удалиться; если им в этом отказывали, то женщины, стоявшие на берегу, составляли тесный круг около той, которая выходила из воды, и каждая давала ей что-либо из ея одежды, так что она быстро появлялась совершенно одетою».
— Народная жизнь — здоровая жизнь! — говорил Коцебу Ванюше Соколову, наблюдая краснощеких и упругих курганских девушек. — Чтобы тут прожить сто лет, для этого надо всего два условия: воздержание и хороший тулуп. Если провидению будет угодно вернуть меня на родину, брошу все, удалюсь к себе в Фриденталь, буду разводить пчел, колоть дрова и пасти коров. В остальное время читать книжки. Я не тщеславен, больше мне ничего не нужно. Понимаешь, мой несчастный Ванюша, разве не в этом смысл жизни? Ну скажи, скажи, зачем мне эта ожиревшая и развращенная Европа! Пропади они пропадом: и театры, и все эти герцоги и короли!.. Ах, только бы вырваться!
Казалось бы, все мыслимое и немыслимое переговорили. Правда, у Ванюши внешние события выглядели как-то плоско и скудно, особливо на фоне яркого фейерверка взлетов и падений его товарища по несчастию. С равным интересом рассказывал он ему о великом герцоге веймарском и полицейском Катятинском, о мудром бароне Гримме и варваре Щекотихине, о губернаторе Кошелеве и звонаре Сысое. Но о чем бы ни говорили, все сводилось к одному: что делать дальше в этом коловращении бытия? Смириться ли в покорности судьбе или все-таки, пусть даже в безрассудстве, броситься на борьбу с сонмищем ползучих и летающих гидр?
Сегодня наши пилигримы ударились не в болота Тобольной поймы, а на укатанную дорогу Челябы. С утра погромыхивало, но потом грозовая туча, обложившая запад, расползлась, небо очистилось. Прохладный ветерок овевал разгоряченные лица охотников, которые, закинув ружья за спину, бодро шагали по пустынной старинной дороге. Поначалу хотели было завернуть правее на заимку Павлуцкого, который намедни хвастался обилием уток на озерах подле его сенокосных участков. Но, поразмыслив, решили полазить на болотах за деревней Курганной, о которых много говорили, но никто из городских охотников не бывал: семь верст — не баран чихнул.
Не доходя до заимки Первухина, соблазнились безымянным чигиримом, змейкой выплеснувшимся из Тобола и терявшимся в непроходимых зарослях ивняка и клена. Там, за плотным зеленым валом, что-то плюхалось и плескалось в воде. Кричали чибисы, кулики, вспархивали едва ли не над головою какие-то большие серые птицы.
— Без лодки тут делать нечего, — сказал Коцебу.
Обогнув небольшое болотце, они вновь вышли на дорогу, и вдруг Ванюша, шедший впереди, остановился.
— Смотрите! — почему-то шепотом сказал он.
Слева от них шелестела березовая роща. Она была, как библейский мир: молода, зелена и кудрява. Она выходила откуда-то с низа, от самой реки, и шла все вверх и вверх, подступая совсем близко к отлогому зеленому кургану, подозрительно круглорукотворному. А в сотне саженей от него возвышался огромный черный крест. Он стоял на крутом берегу Тобола, как несокрушимый страж вечности. Позади него ничего не было, только небо.
