Сергей Решетов - Гильотина для Фани. Невероятная история жизни и смерти Фани Каплан
Уже в машине Адам рассказал ей о том, что на совещании обсуждался вопрос о составе израильской делегации на Всемирный фестиваль молодёжи и студентов в Москве.
– Я тоже еду и попробую что-нибудь выяснить о Доре. Шеф звонил в наше посольство в Москве и мы нашли вашего Якова Мойсе. Оказывается, он с 1948 года живёт в Иерусалиме и ребята из нашего отделения говорят, что он… как бы это сказать, в общем, ходит по городу с какой-то хреновиной, проповедует и несёт всякую чушь.
– Городской сумасшедший, – так это называлось в России, – сказала Фейга.
– Завтра едем в Иерусалим и попробуем на вкус вашего Якова Мойсе, узнаем, что это за фрукт. А через неделю наша делегация морем отбывает в Москву.
Фейга достала фотографии Натали, буклет с выставки Сергея Абросимова с портретом «Незнакомки» и отдала всё это Адаму.
– По приказу Хареля я должен вас охранять и остаюсь с вами, Фейга!
Сегодня он впервые обратился к ней так, как называл её много лет. Фейга улыбнулась, подошла и поцеловала его, тоже, как обычно.
– Я благодарна тебе, Адамчик.
Ночью, когда Фейга уснула, Адам опустил все жалюзи, ещё раз проверил замки на входной двери, заварил крепкий кофе, достал из заплечной кобуры пистолет, и положил его перед собой, спать сегодня ночью ему не полагалось. Он достал буклет с портретом «Незнакомки» и долго всматривался в него… Дора, как мне тебя найти?
Глава вторая
Москва
«Следующая станция Лесной городок», – прохрипел в полупустом вагоне неразборчивый голос из динамика. Дора ещё пару минут смотрела в окошко, потом поднялась, достала с полки свою спортивную сумку и пошла в тамбур. За ней потянулась ещё парочка пенсионеров с вёдрами, из которых торчали пучки неизвестной ей рассады.
С лязгом и скрипом электричка остановилась, и несколько человек вышли на бетонный перрон Лесного городка. Дорогу к даче Матвея Карловича она могла бы отыскать даже с завязанными глазами. Её детские и юношеские годы, все летние каникулы прошли здесь, под неусыпным оком «Папы Карло», так между собой «за глаза» звали сотрудники отдела старика. Дора, в отличие от них называла его ласково «Карлуша».
Сейчас она шла через лес только ей известными тропинками и думала о том, что, фактически, Карлуша и был всей её семьёй. «О чём он хочет поговорить со мной?», – думала она. Вспомнила зверское убийство Абросимова и нервно передёрнула плечами. Она так до конца и не смогла привыкнуть к виду крови и трупов, хотя старалась этого не показывать.
Дора остановилась у свежевыкрашенной в ярко-зелёный цвет калитки и жалобно, копируя вагонных попрошаек, запричитала тоненьким, детским голоском: «Дядечка, пустите на постой сироту, очень кушать хочется! Ну, дядечка, подайте Христа ради!».
Из-за кустов смородины появился её любимый Карлуша в резиновых сапогах и неизменном полувоенном френче. Он шёл к ней, радостно улыбаясь, и у Доры защемило сердце, она любила его, как родного отца. Они расцеловались и пошли в дом.
– Сейчас, дочка, я тебе кое-что покажу. Это был обычный ритуал, Матвей Карлович очень гордился своим садом, где у него росло буквально всё, даже виноград, который не успевал созревать до снега. Дора ходила за Карлушей по участку, ахала и восторгалась новыми кустами малины, удивительно плодоносящей чёрной смородиной, из которой получалась первоклассная настойка.
– А теперь, доча, смотри. В гараж, где стоял его волшебный «Опель-капитан» можно было пройти прямо из дома. Он купил его ещё до войны, ездил мало, в основном всё время ремонтировал, красил и бесконечно что-то менял. Ухитрился даже «вогнать» в него мощный движок от мерседеса.
– Смотри, какие зеркала я нашёл на Тишинке, новые, точно от такой же модели!
– Слава Богу, он хоть не сидит без дела, – подумала Дора.
В доме было тепло и уютно, она скинула свою куртку, сняла модные китайские кеды, надела свои с детства любимые войлочные «пимы» и принялась разгружать сумку. Это был спецпаёк, который она каждый месяц получала в МУРе. Колбаса, печень трески, икра, свежая печень и, наконец, настоящая тарань, она аж светилась и плакала, такой была свежей.
– Это тебе, Карлуша, от нашего дружного коллектива, к пивку.
На стол накрыли быстро и Матвей Карлович, кряхтя, полез в свою заветную тумбочку, которую он гордо именовал баром. Настойка у него была действительно волшебной – тепло разливалось по всему телу и слегка туманило голову. Матвей Карлович знал, чего от него ждёт Дора, налил ещё в гранёные стаканчики наливки и, наконец, решился.
– Я хотел рассказать тебе о твоей семье, точнее о матери, потому что об отце мне ничего не известно. Я видел твоё лицо, вещунья, там, в мастерской, видел, как ты ходила и пыталась вспомнить что-то. И сделала бы это рано или поздно и без меня. Ты родилась и жила в этом доме когда-то, ваша квартира была прямо под мастерской. Твоя мама – Натали Дюпре работала у Абросимова натурщицей, времена были голодные, а кормить тебя было нечем. Она была потрясающей красавицей и очень тебя любила.
Моя бригада приехала на место происшествия рано утром, слава Богу, ты была в круглосуточном интернате. Её труп лежал прямо под окном, а в квартире кто-то очень профессионально провёл обыск, даже полы были вскрыты. Короче говоря, среди вещдоков был шприц, я его утаил, не внёс в протокол осмотра. Потом ребята из нашей лаборатории сделали анализ. Точно было ясно только одно, в составе был сильный наркотик. Теперь я знаю – это была «сыворотка правды», изобретение конторы, они допрашивали Натали и явно что-то искали. Я знаю ещё несколько похожих случаев, когда работала контора, и те, кого допрашивали, почему-то выбрасывались из окна.
Дора сидела напротив Карлуши в каком-то оцепенении, не могла даже заставить себя вытащить сигарету из пачки. Руки, как и всё тело, не слушались. Цвет лица Доры ничем не отличался от белой, свежевыкрашенной стены за её спиной. Матвей Карлович понял, что должен остановиться.
– Где её похоронили? – ровным, бесцветным голосом спросила Дора.
– Это знают только в конторе, но тебе туда соваться нельзя. Тогда ночью я забрал тебя из интерната и увёз в Малоярославец, подальше от этих ребят из конторы. Моя сестра тогда работала в маленьком приюте, я оставил тебя у неё и записал на свою фамилию. Потом, уже после войны перевёз тебя в наш специнтернат МУРа, где воспитывались дети наших погибших сотрудников. Так ты и стала Дорой Шмитд.
Карлуша налил в гранёные стаканчики
– Раз такое дело, давай помянём твою маму.
Не чокаясь, выпили.
– Когда я пришла в этот дом, и поднималась на четвёртый этаж, – медленно заговорила Дора, – вдруг вспомнила и эту лестницу, стены, даже музыка у соседей звучала та же. Вспомнила подвал дяди Абраши, где он сушил и проявлял свои плёнки.
Сейчас она явственно увидела этот тёмный подвал, где горела только красная лампа, словно это была волшебная пещера Аладдина. Видела, как Абраша опускал в ванночки белые квадраты бумаги, потом шептал заклинания на непонятном, гортанном языке и, о чудо! На белых листочках начинали проявляться изображения людей.
Это врезалось в её память на всю жизнь.
– Смотри, какая цепочка получается, – продолжил Матвей Карлович, – сгинул Абрам, убита твоя мать, и, наконец, Абросимов. Давай подумаем, что заставляет их идти по трупам. Получается, что ты теперь последний носитель некоей информации, хоть и была тогда совсем ребёнком.
У Доры вдруг резко заболела голова. Матвей Карлович встал, обнял её за плечи
– Иди спать, вещунья, твоя комната готова, а утро вечера мудренее, завтра всё обсудим.
Дора рухнула на железную солдатскую кровать, на которой спала ещё с детства, раздеться не могла – не было сил. Прислонила руки к горячей стене, это была обратная сторона камина и заплакала. Боль постепенно уходила, будто камин забирал эту боль и её слёзы себе, и, уже засыпая, казалось ей, что это мать прижимает её к своему горячему телу.
Через час заглянул Матвей Карлович, стащил с её ног «пимы», заботливо накрыл пледом и поцеловал в лоб. Спать не хотелось, теперь у него со сном были проблемы. Матвей Карлович заварил покрепче свой любимый чай в старинном фаянсовом чайнике и вспомнил, как он навестил Дору в первый раз, в тихом приюте у сестры, через три месяца после гибели её матери.
– Сегодня приедет твой папа, – сказала воспитательница Паша. И когда Матвей Карлович вошёл и взял её на руки, она на ухо ему прошептала:
– Я знаю, ты не мой папа, но ты хороший и я тебя люблю.
А когда он, уже ночью, уложил её спать и рассказал все сказки, которые застряли у него в памяти с детства, Паша знаками вызвала его в коридор и, смущаясь, сообщила:
– Она у вас «вещунья». У нас тут во дворе сосна вековая стояла, огромная. Третьего дня Дорочка ваша вышла и, вдруг, говорит:
– Тётя Паша, сегодня она упадёт. И пальчиком показывает на сосну.
