Руй Кастро - Рио-де-Жанейро: карнавал в огне
В январе 1976-го с окон главного зала начали снимать витражные панели (одна из них, посвященная объявлению республики, была размером двенадцать с половиной квадратных метров). За следующие три месяца на глазах озадаченного населения сняли три бронзовых купола и львов из каррарского мрамора, лежавших у входа, двери из розовой древесины жакаранды, паркетный пол из перобы, панели из рижской сосны, кованую лестницу, статуи, мебель, ограду. Каждый раз, когда демонтировали и увозили очередной фрагмент здания, поступало все больше прошений остановить его разрушение. «Еще есть время спасти Монро», — провозгласили двести инженеров и архитекторов в своем манифесте. Но все впустую. И когда стены, сделанные из извести, кипяченой с китовым жиром, стали содрогаться под ударами чугунных баб и камнедробилок, стало понятно, что это конец. А если бы разрушение в тот момент и остановили, это бы уже не помогло, поскольку фрагменты здания давно разъехались в разных направлениях: правительство не пожелало их выкупить, и их распродали частным лицам со всей Бразилии и даже из Японии. Отныне они были призваны украшать рестораны, отели, мотели, офисы и загородные дома в самых отдаленных уголках страны. Даже сейчас, спустя столько лет после сноса Монро, его фрагменты все еще ходят по рукам. В 2000 году одна из дверей дворца, два с половиной на полтора метра и семь сантиметров в толщину, богато инкрустированная и украшенная барельефами, все еще сохранившая свои немецкие петли и замок, появилась на складе оставшихся после сноса зданий материалов в Сальвадоре (в штате Баия), в 1660 километрах от своего первоначального расположения. Ее купил на аукционе один мой друг, художник Леонель Буйнер, для студии, которую он строил в Баие. Не смея поверить в такую удачу, он не просто установил эту дверь — Леонель заставил архитектора переделать весь проект, чтобы студия была под стать двери. Из-за этого пришлось даже изменить высоту дома, к которому пристраивалась мастерская. Наверное, это единственное здание в Баие, созданное специально для двери. Но Лионель, который любит Рио и, подобно мне, считает себя сиротой после гибели дворца Монро, не мог поступить иначе. В его мечтах дворец все еще существует, он стоит на своем историческом месте, и в нем заседают честные, преданные своему делу политики, думающие только о благе страны.
Снос дворца Монро — одно из самых больших преступлений, совершенных против Рио. Может быть, военный режим хотел таким образом уничтожить политическую культуру города. Или еще мельче — у генерала, царствовавшего в тот момент, случилась размолвка с другим офицером, сыном инженера, построившего Монро. Никаких доказательств нет, в конце концов, это же была диктатура, — но считается, что для удовлетворения своей неистовой злобы Эрнесту Гейзел не нашел ничего лучше, как разрушить исторический монумент.
Вот поэтому городу приходится быть бдительным. Когда правители, инженеры и дельцы собираются поговорить, земля начинает дрожать, чайки кричат, море засыпает улицы песком, официант проливает пиво на поднос, а у меня по спине бегут мурашки.
Том Жобин говаривал, что лучший способ осмотреть Нью-Йорк — объехать его на больничной каталке. В Рио лучший вид транспорта — ваши собственные ноги, ступающие по асфальту или песку, и литература. Немного найдется городов, которые служили бы такими прекрасными персонажами, городов, чьи улицы названы именами муз и где рождается столько писателей-пешеходов. Какая жалость, что пишут они невидимыми чернилами — по-португальски, я имею в виду.
В 1862 году, вскоре после того, как Бодлер изобрел парижского flâneur[11], добродушный писатель-кариока Жоаким Мануэль де Машеду опубликовал свою книгу «Прогулка по городу Рио-де-Жанейро». Там был тот же бодлеровский бездельник, который так же бесцельно бродил по городу, — Рио вдохновляет на это не меньше, чем Париж. Хотя Машеду гулял с карандашом и блокнотом в руках, это идет несколько вразрез с правилами flâneur, по крайней мере так мне кажется. (И найдутся ли среди писателей истинные flâneurs, что прогуливаются по улицам с твердым намерением не писать?) В 1878-м он вернулся с «Воспоминаниями о руа ду Увидор», ограничив территорию своего flanerie одной-единственной улицей, но зато с трехсотлетней историей, — улицей, ставшей самым оживленным местом Бразилии. Рио, описанный Машеду, такой же кроткий и добрый, как и сам писатель, его почти невозможно узнать в этом образе. Может быть, потому, что Машеду ходил только туда, где ему не угрожала опасность испачкать брюки, а потому драки между полицией и мастерами капоэйра, публичные наказания рабов, француженки, танцующие канкан в низкопробных водевилях театра «Алкасар», — все эти происки дьявола не смели показываться ему на глаза. Но не стоит спешить с выводами — Рио, такой, каким видел его Машеду, тоже существовал, и, наверное, действительно было возможно жить, не сталкиваясь с его темной стороной.
Рио писателя и журналиста Жоау ду Риу был совсем иным. Улицы привлекали его не тем, что они демонстрировали, а тем, что они скрывали. В 1908 году он опубликовал книгу, название которой можно считать формулой, определением литературного flanerie: «Чарующая душа улиц». Вот только сама книга не вполне соответствовала своему заголовку, ведь душу эту автор искал не в нарядных, напоенных ароматами улицах Ларанжейраш, а в лабиринте темных, изогнутых, опасных переулков портовых районов. Жоау ду Риу проникал в самые темные притоны города и раскрывал на страницах своей книги человеческую флору и фауну уже не на первой стадии разложения — убийц, курильщиков опиума, наркоторговцев, адептов культа макумба, головорезов, профессиональных нищих, уголовников, мастеров по татуировкам, проституток, уличных подростков — завораживающая череда персонажей, которых рано или поздно производит на свет любой большой город, хочет он того или нет, чтобы хоть как-то компенсировать избыток приличных и законопослушных граждан. Жоау ду Риу, вероятно, с трудом удавалось проникать в эти места незаметным: он был толстым мулатом с гладко выбритым подбородком, тогда как обстановка требовала усов и бороды; гомосексуалист и денди, он повсюду разгуливал в ярком цветном костюме и с моноклем. Для него бродить по этой преисподней было пустяковым делом: в качестве репортера он постоянно спускался в эти катакомбы, а в частной жизни он был тайным ночным habitué[12] Праса Тирадентеш — тогда именно в этом районе собирались гомосексуалисты. А еще он пользовался огромной популярностью. Когда американская танцовщица Айседора Дункан приехала в 1915-м в Рио, он был ее гидом и им обоим аплодировали на улицах, куда бы они ни пошли. Немногие писатели жили такой же бурной жизнью и так же напряженно, как Жоау ду Риу, писали о том, что он называл «неврозом» большого города. В 1921 году, в возрасте сорока лет, он умер от сердечного приступа в такси, и жизнь в городе замерла на время его похорон.
В 1938 году еще один хроникер нашего города, Луиш Эдмунду, прогуливался по городу и вспоминал тот же город времен 1900 года. Его книга называлась «Рио-де-Жанейро в мое время», это бразильская классика в жанре flâneur. Во время публикации книги Луиш Эдмунду было уже шестьдесят, он много лет проработал журналистом и мог похвастаться великолепной памятью. Разумеется, он не обошелся без помощи серьезных исторических исследований, но его книга не была бы такой интересной, если бы он не помнил места и людей, о которых писал. Сам Луиш как персонаж заметно отсутствует в рассказе, хотя вполне мог бы сыграть в нем самого себя — в 1900-м ему было двадцать два, он был поэтом, жил богемной жизнью, был на короткой ноге с политическими и литературными «шишками» своего времени, любимцем «Кафе Коломбо» и ресторана «Ламаш» и большим мастером кейкуока, модного в то время танца. Если читатель позволит Луиш Эдмунду стать его гидом по прошлому, то ему предстоит долгое и насыщенное путешествие: вдвоем они пойдут бродить по улицам, присаживаясь на площадях, взберутся на холмы, прокатятся на трамвае, попробуют блюда в ресторанах, попадут в самые разные уголки города (и кое-где чуть не задохнутся). Писатель представит ему множество людей (как действительно важных персон, так и обычных пустозвонов), они услышат самые разные акценты. И так велико писательское мастерство Эдмунду, что он смог передать даже запахи города, от изысканнейших ароматов до самой ужасной вони.
С точки зрения flâneur любого города мира, никакой другой период не был столь благоприятен для здорового безделья и праздношатанья, как те мирные, лирические годы между 1890-м и 1914-м, что позже прозвали belle époque. Все благоприятствовало подобному времяпрепровождению. Города были меньше — среди них уже попадались метрополии, но до мегаполисов они пока не дотягивали. Улицы были довольно хорошо освещены и вымощены. Почти все здания были разумных размеров (в Нью-Йорке тогда выбивался из общего ряда только двадцатиэтажный «Утюг» на углу 23-й улицы, Бродвея и Пятой авеню, построенный в 1902 году). Машины были редкостью, они почти не существовали, отсутствовали и парковки, по улицам раскатывали коляски. А основной вид транспорта, трамвай, хоть и был электрическим, но катился вперед мерно, в гармонии с ритмом вашего сердца. И всякий приличный горожанин мог мысленно раздеть проходящую мимо женщину, не боясь ареста за сексуальное домогательство.
