Ференц Мора - Золотой саркофаг
– А мать ребенка, августа?
Император с горячностью объяснил: именно от матери нужно было с особой тщательностью хранить тайну. Материнское сердце неимоверно страдало от утраты ребенка, знать же, что сын жив, и относиться к нему, как к чужому, было бы августе совсем не по силам.
– А ты, государь?
– Я и сам боялся, что не выдержу. Шестнадцать лет не навещал сына, лишь бы не отдать его во власть злого рока.
– А теперь?
– Теперь пришло время вызвать его к себе и самому присматривать за ним. Близок день, когда он взойдет на престол. Я хочу, чтобы он, прежде чем облечься в порфиру, привык бы к ней, потрогал ее.
– Именно этого я и боюсь, – признался Бион.
Диоклетиан отрицательно покачал головой. Он вызвал сына не для того, чтобы предательской лаской погубить его. Он хочет подготовить его к правлению государством… Нынче вечером, впервые после шестнадцати лет увидев сына и почувствовав себя отцом, он проявил излишнюю слабость. Впрочем, если бы он даже стал ходить на голове или, стоя на крыше дворца, окликать звезды, – и это не было бы с его стороны несдержанностью. Но сын садовника больше не почувствует в нем отца. С завтрашнего дня император будет повелевать своему рабу.
– Ну, а Квинта с женой, – продолжал Диоклетиан после некоторого раздумья, – все-таки лучше удалить.
Он отправит их в Салону – пусть приведут в порядок дворцовый сад над развалинами их родной деревни, разрушенной землетрясением.
Теперь к Биону снова обращался император. Математик преклонил колена и ушел довольный тем, что сумел ответить императору, когда тот хотел его отблагодарить. Если повелитель изгоняет даже не подозревающих о тайне Квинта и Саприцию, то тем благоразумней ему самому отойти в сторону.
11
В большом триклинии Максимианова дворца, где был накрыт стол для всей августейшей фамилии, свет горел еще дольше, чем в рабочем кабинете императора. В начале ужина, однако, казалось, что, когда дойдет очередь до фруктов, есть их будет некому.
Обычное перед трапезой возлияние вином, водой, медом и маслом совершил от имени всего семейства Максимиан. Золотая надпись на передней грани мраморного алтаря предназначала большую и лучшую часть жертвоприношений Юпитеру.
Но вместо приглашенного на пиршество царя богов и смертных явилась незваная богиня Дискордия, поначалу никем не замеченная. Вежливо, но холодно поздоровавшись, все молча сели за стол. Закуску съели, не проронив ни слова. Так же молча подняли бокалы, когда август, встав из-за стола и отплеснув из кубка немного вина на мозаичный пол, провозгласил:
– Да пошлют великие боги благодать всему нашему семейству!
Только Максентий, сидевший в конце стола, против отца и рядом с Титаниллой, отозвался на этот тост:
– Да не забудут они и тех, кого еще нет с нами!
И для того, чтобы хоть Титанилла не поняла его превратно, Максентий, толкнув ее под столом коленкой, пояснил:
– Это я насчет своих будущих мамаш… Любопытно, какую-же все-таки старик выберет. Спроси он меня, я посоветовал бы квадскую девицу… Дешевле обойдется: меньше расходов на краски… И без того рыжая.
Максимиан, сидевший между Валерией и Теодорой, старался развлечь дам последними римскими сплетнями, он рассказал, что платья из прозрачных косских тканей носят теперь уже не только женщины легкого поведения, но и жены римских сенаторов. Говорят, одна матрона, по имени Нигрина, коротко остригла волосы и ходит в мужской одежде. А на форуме народ устроил настоящий триумф одной брачной паре за то, что мужчина женился в двадцать пятый раз и был у своей новой жены сорок шестым мужем. Эта новость вызвала некоторое оживление. В конце стола ее встретили громкими возгласами.
Однако Валерия, будучи второй женой восточного цезаря, вся залилась краской, а Теодора потупила взор и лишь украдкой поглядывала в сторону Констанция. Она видела, как дрогнули его губы, и знала, что при этом он вспомнил Елену.
Когда августу надоело развлекать женщин, он заговорил о делах государственных. Мало того, что моровая язва опустошила целые провинции: в западной империи распространилась мода на самоубийство. Один центурион из личной гвардии Максимиана похвастался, что убил в Африке необычайного зверя – камилопарда, похожего и на верблюда и на барса; а когда август усомнился в правдивости этого сообщения, центурион у него на глазах закололся кинжалом. Но это еще куда ни шло. А вот зачем центурионов слуга, увидев хозяина мертвым, бросился в Пад[87], это совсем непостижимо. Старые и малые, женщины и мужчины, безо всяких видимых причин, отказываются от жизни.
– Но среди них не найдешь ни одного безбожника! – стукнул кулаком по столу Галерий. – Кажется, скоро во всей империи никого, кроме христиан, не останется.
Максимиан подтвердил его опасения, рассказав, что на пути в Антиохию им попалось село, где были одни оборванцы-христиане.
– И властитель не повелел тут же всех их повесить? – запальчиво промолвил Галерий.
– Какое! Он приказал выдать им хлеба и одежду. А нынче вечером, когда мы уходили с форума, они кричали и размахивали руками уже здесь. Я узнал их главаря.
– Ничего не понимаю! – тряхнул головой Галерий. – Властелин – самый мудрый человек на свете, и все-таки находятся люди, способные ослепить его рассудок.
Максимиан рассказал историю отстранения придворного врача. Услыхав, что Синцеллий женат на дочери Тагеса, Галерий воодушевился.
– Ну, тогда все в порядке! Тагеса я хорошо знаю: уж он-то добьется, чтобы безбожникам стало жарко. А властелин с ним считается.
– Так-то оно так, да беда в том, что повелитель уж стар, а вы трусливы!.. Спросил бы он меня, какая тут нужна политика! – горячо воскликнул Максентий, потрясая кулаком в воздухе.
До сих пор Констанций не участвовал в разговоре, желая избежать ссоры с Галерием. Но молокосос в конце стола вывел его из терпения.
– Опоздал ты, малыш, со своей политикой, да и родиться тоже опоздал лет на сто, – сухо заметил он. – Сто лет тому назад ты, пожалуй, мог бы с пользой послужить империи: тогда еще имело смысл показывать варварским вождям кулак.
Побагровевший Максентий вопросительно посмотрел на отца. Тот, насупив брови, приказал ему молчать и сам вступился за сына.
– Нет, мой цезарь, кулак никогда не выйдет из моды. И я очень рад, что сын мой хорошо знает, для чего он и кому надо его показывать.
Галерий, тоже весь красный от возбуждения, загрохотал:
– Я тоже не боюсь за тебя, мой мальчик. Ты будешь неплохим гладиатором.
– Я? Гладиатором?! – разъярился Максентий, никак не ожидавший обиды с этой стороны.
– Ну, ну, малый, не больно брыкайся! Не только ты, я тоже, да и все мы сделаемся гладиаторами, коли властелин пожелает. Ведь все мы у него на ладони, и он может повернуть ее вниз, когда ему заблагорассудится. И кто знает, не решит ли он в один прекрасный день, что ему нужны одни христианские цезари… Разве не так, Констанций?.. На всякий случай, я уже приглядел себе другое занятие. Есть у меня знаменитый колесничий, тысячу призов выиграл на ристалищах. Вот вернусь домой, буду брать у него уроки… Что ты на это скажешь, Констанций?
– Да, вижу, вас сильно увлекло состязание, – пожал тот плечами. – Только мчитесь вы по скользкой дорожке.
Присутствие богини Дискордии становилось все ощутимее. Титанилла отошла подальше – в оконную нишу. Встала лицом к небу, спиной к собранию.
Привратник впустил перепуганную служанку, которая, вбежав, повалилась в ноги Теодоре, потом что-то залепетала ей на ухо. Теодора в растерянности поднялась с места.
– Что случилось? – в один голос спросили отец и муж.
– Минервина исчезла! Обыскали всю Антиохию – нигде нет.
– А кто это? – заинтересовался август, услышав женское имя.
– Няня Фаусты.
Константин, не выдержав отцовского взгляда, низко опустил голову. А Максимиан, глядя на сына, захохотал и погрозил ему пальцем.
– Нянька? Ну, ну!
Максентий побагровел от злости. Вцепившись руками в край стола, он проговорил нарочно громко:
– Я все-таки твой сын, отец! А в нашем роду не принято заводить себе любовниц среди челяди… ни во дворце, ни в таверне.
Наступила тишина, такая, что все слышали, как глубоко вздохнул Констанций. Но больше ничего не произошло. Только Константин резко отодвинул бокал.
Чтобы хоть чем-нибудь прервать зловещую тишину, Максимиан поднял свой кубок:
– За благоденствие отечества! Потом он обратился к женщинам: – А это уж ваше дело. Сами как-нибудь уладите. Мы-то вам не няньки.
Теодора в нерешительности смотрела на мужа.
– Пойдем, я провожу тебя, – с готовностью вскочил он.
Константин и Валерия тоже встали из-за стола.
– А ты, цезарь, не пойдешь с нами? – спросила Валерия.
Тот уставился на жену в недоумении. Что это с ней? За все время, пока он здесь, она впервые заговорила с ним сама.
