ГАРРИ ТАБАЧНИК - ПОСЛЕДНИЕ ХОЗЯЕВА КРЕМЛЯ
Довольно улыбался и Черненко. Его покровитель и собутыльник Брежнев стал кандидатом в члены Президиума. Впервые перед обоими, хотя еще и вдалеке, вырисовываются очертания Кремля.
Позднее один из тех, кого Сталин грозился выбросить из Кремля и кого оттуда выбросит сталинский ученик, расскажет о том, что Президиум был создан для того, чтобы ’’покончить со всеми старыми членами Политбюро... ввести новых людей, обладающих меньшим опытом, которые бы всячески превозносили Сталина”.
Самое интересное произошло сразу после съезда. Если заглянуть в вышедший в Москве вскоре после смерти Сталина энциклопедический словарь, то можно узнать, что после XIX съезда он больше не носил титул „генерального секретаря”, а был всего лишь секретарем ЦК. Значит ли это, что отставка, о которой он намекнул на кремлевском банкете в честь парада победы и к возможности которой вновь вернулся на первом после XIX съезда пленуме, была принята?
Но если его отставка состоялась, то как могло случиться, что выдвинутые им на руководящие посты, судьба которых зависела от его пребывания у власти, допустили это? Ведь все их надежды были связаны с тем, что его правление продлится еще какое-то время, достаточное для того, чтобы они укрепились на своих позициях? Последующие события, когда их убрали с политической сцены, как только диктатор отошел в иной мир, лишний раз подтверждают, что реальной силой они овладеть не успели.
Какой бы в действительности титул ни носил диктатор, он продолжал оставаться Сталиным и власть была в его руках.
Покровители Андропова это хорошо понимают. Они торопятся. Образуется своеобразный штаб по проведению новой волны террора. В него помимо Сталина входят: министр госбезопасности Игнатьев, его заместитель Рюмин, Суслов, Пегов, Андрианов. Андропов на ближайших подступах к штабу. Всего одной-двумя ступеньками ниже. Для создания необходимой для проведения террора атмосферы штаб решает развернуть антисемитскую кампанию. Сталин дает переведенному в Москву на работу Хрущеву указание раздать рабочим 30-го авиазавода, недовольными условиями труда, дубинки и направить их гнев на евреев.
Прием евреев в высшие учебные заведения ограничивается. В сталинской империи, как и в гитлеровском рейхе, все эти репрессии носят отвлекающий характер. Они должны скрыть тот факт, что готовящийся удар будет нанесен по всем слоям населения, включая партийный, государственный и военный. После такого удара должно освободиться много мест. Новое поколение, рожденное новым террором, целиком обязанное Сталину, займет вакантные места.
О том, каким было бы это новое кровопускание,дает представление культурная революция в Китае, проведенная верным учеником Сталина — Мао Цзе-дуном. И в СССР уже были готовы свои хунвэйбины. Один из них, философ, член Президиума ЦК Д. Чесноков,написал книгу, в которой обосновывал необходимость депортации евреев. Книга уже лежала на складах,и ждали только команды для ее отправки в магазины. Депортации отводилась важная роль. Она должна была явиться как бы кульминацией террора, каждая стадия которого была тщательно продумана.
Все должно было проходить как в хорошо отрежиссированном спектакле. Завязка его — арест врачей-евреев. Затем ’’убийцы в белых халатах” предстают перед судом. В то время, как внимание всей страны и мира было бы привлечено к процессу, уничтожаются сотни тысяч людей других национальностей. Затем выносится приговор. Приводить его в исполнение собирались на Красной площади, на стосковавшемся по казням Лобном месте. Для этого здесь воздвигнут невиданные со времен стрелецких казней Петра Первого виселицы. Казнь будет проводиться при огромном стечении трудящихся, у многих из которых к тому времени уже будут расстреляны близкие и многие из которых будут расстреляны сами. Но по ходу казни они, конечно, выражают свое бурное одобрение восторженными криками и, как полагается, по окончании зрелища бурными аплодисментами, переходящими в продолжительную овацию, славящую организатора зрелища и благодарящую его за заботу и за избавление от еврейской опасности. Наконец, среди всеобщего ликования раздаются голоса видных деятелей еврейской культуры. И они тоже благодарят! За заботу, за казни, за спасение и просят всемудрейшего отца народов снизойти к их всеподданнейшей просьбе и разрешить еврейскому народу покинуть города и поселиться где-нибудь, где на то будет его благосклонная воля. Такое обращение не только было заготовлено. Оно уже было и подписано.
Конечно, ’’отец народов” снизойдет. Милостивое разрешение последует. Поезда с депортированными евреями потянутся к берегам Биры и Зеи. Труд Чеснокова будет широко читаться и изучаться. Возможно, даже станет бестселлером у уцелевших, но наверняка займет свое место рядом с „Протоколами сионских мудрецов” и гитлеровским „Майн кампф”. Так Сталин отдаст дань памяти своему незадачливому союзнику и духовному собрату, о разрыве с которым всегда сожалел, говоря своей дочери: „С Германией мы были бы непобедимы”. Он имел в виду гитлеровскую Германию.
Завершив спектакль, Сталин удалился бы на свою дачу. Здесь в тиши подмосковного леса он отдыхает от трудов праведных, кормя птиц, что сплели гнезда среди старых пеньков. Он это делает регулярно. За этим занятием его застает генерал Штеменко. Он замечает также лежащий в углу веранды железный совок с отполированной от частого употребления ручкой и другие садовые принадлежности. Их диктатор использует для ухода за своими розами и высаженными по краю пруда яблонями. А в дождливую погоду, сбросив сапоги и натянув старые ковровые шлепанцы, сидит на веранде, читая своего любимого Щедрина. Как и сатирик девятнадцатого века, диктатор двадцатого уверен, что управляемая им страна — один огромный город Глупов.
СТАЛИНСКАЯ ЗАКАЛКА
У всех комсомольских работников в эти дни много работы, и Михаил Горбачев не исключение. Перед самым открытием XIX съезда 3 и 4 октября „Правда” публикует ранее напечатанную в сентябрьском номере „Большевика” работу Сталина „Экономические проблемы социализма в СССР”. В этой сразу же объявленной „гениальной и последним словом марксистской мысли” статье он обрисовывал свое видение социализма, что предрешало исход обсуждений, если бы таковые могли возникнуть, этой проблемы на предстоящем съезде. Но беспокоиться ему было не о чем. И на сей раз „партийные кадры, приученные принимать на веру все партийные сообщения и директивы, оказались неспособными даже к тени сомнения”. Появление статьи также предоставляло Сталину еще один повод к взбиванию очередной кампании по собственному восхвалению, которая, начавшись накануне съезда, должна была быть несомненно продолжена и на нем и, отвлекая от него, переносила внимание на всеобъемлющую мудрость всезнающего, обо всем всегда думающего вождя. Публикация „Правдой” до того появившейся в предназначенном лишь для узкого круга читателей партийном издании статьи указывала и на то, что сталинской работе придается значение директивного документа.
За изучение брошюры Сталина была усажена вся страна. Студент последнего курса юридического факультета Горбачев должен был разъяснять ее не только на семинарах, но и при выполнении общественных заданий.
От него нечего было ожидать обсуждения, скажем, к примеру, вышедшей еще в 1905 году работы Макса Вебера „Капитализм и протестантская этика”, в которой он убедительно доказал, что, вопреки Марксу, производство материальных товаров не является „базисом”, а, наоборот, „надстройкой”, уходящей своими корнями в религию и культуру, существенной частью которой является трудовая этика. Если он и был знаком с работой Вебера, что мало вероятно, ему бы и в голову не пришло оспаривать правильность сталинских теоретических изысканий и в качестве аргумента ссылаться на немецкого ученого, писавшего, что в соответствии с экономической теорией, рассматривавшей человека как расчетливого охотника за максимальной прибылью, увеличение оплаты труда всегда должно было бы вести к повышению производительности труда. На практике было не так. В некоторых странах привыкший к получению определенного заработка крестьянин, которому начинали платить больше за его труд, обнаружив, что он может зарабатывать ту же сумму, работая меньше, и начинал работать меньше, так как ценил свободное время больше, чем деньги. Понять капитализм и мотив извлечения прибыли можно, только поняв предпосылки для этого в сфере духа, писал немецкий ученый. К пониманию этого Горбачев приблизится через много лет, когда заговорит о демократических ценностях. Интересно было бы узнать, как встречаясь в качестве агитатора с избирателями, или выезжая на подшефные предприятия он, столь хорошо знакомый с жизнью деревни, наблюдавший послевоенную разруху, знавший о нехватке продовольствия, о тяжелых условиях, в которые поставлены крестьяне, расценивал высказывания вождя о дальнейшем урезывании возможностей развития крестьянского хозяйства? Понимал ли он тогда, подсказывал ли ему его крестьянский инстинкт, что это ведет к еще большей нищете? Лицедействовал ли он в очередной раз, с энтузиазмом пропагандируя высказывания вождя, или же не задумывался и слепо верил в то, что раз это высказано вождем, то другого не дано? Как бы то ни было, а разъяснять сталинские теоретические построения, даже и не очень понимая, о чем идет речь, было для него уже не новостью.
