Борис Поляков - Кола
Андрею представилось, как бы стал просить Афанасия. Вот бы уж тот повздыхал вволю.
— Еще чего...
— Притворись. Руку или ногу, мол, подвернул, боль нестерпимая. И жалуйся, не боись. Чай, язык не отвалится.
— Я и матерью не учен этому.
Все тело ныло. Андрей снова зашевелился, укладываясь удобней: господи, да где оно, это место, чтоб лечь и покой сыскать!
– Болит?
– Болит...
– В баньку бы тебе да попариться. Хочешь, поговорю с Суллем, чтоб велел истопить хозяйке? Он для меня что хошь сделает.
Смольков от Сулля на шаг не отстанет. Работа у него легкая, отъелся Смольков, порозовел. Даже хихикать стал реже.
– Поговорить? – переспрашивает Смольков.
– Уймись ты! Без вас с Суллем тошно.
Смольков обиделся и уполз вниз. Андреева еда стояла нетронутой.
Всю неделю лил дождь. Ветер северный, холодный, казалось, нарочно гнал на Колу тучу за тучей, чтобы они тут опорожнились. Даже на сеновале только и спасения, что шкуры постельные. По утрам из-под них не хотелось вылезать: сухой сменки не было, а посконный зипун и онучи не просыхали.
Поднимался Андрей, унимая дрожь, и, набросив зипун на голову, бежал через лужи в кузню. Шустро растоплял горно, грелся и завтракал тем, что хозяйка клала ему в узелок с вечера. Задрав ноги к огню, сушил лапти. Как ни берег их он, сколько ни латал, поизносились. Оставалась еще одна пара, праздничная, а что потом будет – Андрей не знал. Правда, Сулль обещал одеть на зиму, но когда это еще будет.
Афанасий стал приходить в кузню поздно, здоровался кивком, снимал с себя дождевик, встряхивал, его, аккуратно вешал на гвоздь. Надевая кожаный фартук, бросал на качалку короткие исподлобья взгляды и, отвернувшись, подолгу перемешивал уголь в горне.
Потом целый день Андрей мучился на качалке. Трудно она давалась. Но работа шла-таки. Былой дрожи от слабости уже не было, и тело больше не ныло, как от надрыва. Работа спокойно шла, неторопко. Сулль, говорят, подался в погост лопарский шить из шкур им одежду, давно не показывался. Смольков бездельничал: ел, спал или резался с хозяином в подкидного. За обедом жаловался Андрею:
– Вволю уж ем и сплю, а мясом не обрастаю. Видать, кость у меня особая, тонкая.
Он щупал свои бока и живот, сокрушался:
– Ну хоть бы чуть приросло, а то в слободку ходить никакой приятности нету.
Крестя рот в зевке, спрашивал, не слыхать ли о Сулле чего, и опять забирался на сеновал спать.
...Сулль пришел в кузню совсем неожиданно, со Смольковым. Поздоровался от ворот хмуро и стал там, как обычно, с трубкою, наблюдал. Андрей взгляд его даже ногами чувствовал. Смольков суетился за Суллем, что-то ему шептал. «Принесла нелегкая», – думал Андрей и чувствовал, как ноги под этим взглядом тяжелеют, не слушаются. Скорей бы уж слезть с нее, что ли. Но не успел подойти к мехам, как Сулль словно ожил: скинул малицу, схватил держак от метлы и подталкивает Андрея к качалке, сует ему в руки молот:
– Бей! Бей! Попадай сюда! – И пристукивает держаком по наковальне, водит туда-сюда. Сам ощерился, руки расставил, присогнул ноги, глаза блестят.
Андрею спешка Сулля совсем непонятна, но он становится на качалку, пружиня ногами, ловит взглядом держак на наковальне.
Дзиннь! – Сулль успевает убрать держак, и молот звонко отскакивает от наковальни, сильно прыгает в сторону. Андрей не может его сдержать и соскакивает с качалки.
– Плохо! Плохо! – кричит Сулль Афанасию. – Надо попадать палка! – Он машет ею у самого носа Андрея. – Палка! – И бегает раздраженно по кузне, и снова подталкивает Андрея к качалке: – Пошел! Пошел! Стой сюда!
Андрею шатко стоять, затея раздражает его непонятностью.
– Попадай палка! Попадай! – кричит Сулль и водит ею по наковальне, а сам впился в Андрея взглядом, готовый мгновенно убрать ее.
Дзиннь! – бьет молот по наковальне и летит в сторону.
Смольков смеется:
– Ты, Андрюха, как в зыбке стоишь.
– Что тут надо?! – бешено оборачивается Сулль.
Афанасий поднял кулак, цыкнул яростно:
– Пшел вон, зашибу!
Смолькова за двери словно ветром сдуло.
– Попадай! – орет Сулль.
– Ты спокойня, спокойня. Поехали, – говорит Афанасий.
Примерив глазами и выждав чуть, Андрей бьет.
Хрясь! – крошится держак в мелкие щепки. Молот не прыгнул, и Андрей снова посылает его на палку. Сулль не успел отдернуть, и она крошится с сухим неприятным звуком. Сулль лишь теперь успевает убрать ее, но и Андрей успевает сдержать молот.
Мгновение они смотрят друг на друга.
— О-о! – протягивает довольно Сулль. – Это хорошо. Хорошо!
И, отбросив смятую палку, хватает железный прут, опять щерится, не спуская с Андрея глаз, кричит:
– Еще попадай! Еще!
– Ты спокойня, спокойня, – говорит Афанасий.
Дзиннь! – мимо. Дзиннь! – мимо.
Андрей начинает входить в раж: страстно хочется одолеть Сулля, но Сулль ловок чертовски, в последний миг успевает сдвинуть прут.
– Попадай! Попадай!
Бац! – на мгновение молот приковывает прут к наковальне.
– Попадай! – орет Сулль.
Бац! – и снова прут оседает под молотом.
Может, хотел схитрить Сулль, а может не успел убрать прут, но молот настиг его почти на весу, по ту сторону наковальни: вылетел прут из рук Сулля. От боли Сулль крутанулся волчком, пряча руку под мышкой и приседая:
— О-о-о! Дьявол!
Андрей слез с качалки понуро и виновато. Афанасии хлопает по плечу Сулля, хохочет:
— Попадай, попадай! Ну-ка руку-то покажи, Сулль Иваныч. Кости целы?
Сулль держит руку под мышкой, разглядывает Андрея и кивает в его сторону Афанасию:
— Хорошо.
— Хорошо, – в тон ему вторит и Афанасий. – Сойдет лучше некуда.
Сулль осматривает ладонь, шевелит пальцами.
— Ничего, – протяжно говорит он, набивает табаком трубку и долго прикуривает ее от горна.
Андрей и Афанасий ждут молча.
— Будем грузить шняка, – медленно говорит Сулль.
— Сейчас? – изумляется Афанасии.
— Да.
— Может, завтра с утра?
– Нет, завтра будем уходить.
– Вот те раз! – удивляется Афанасии.
Сулль достает из кармана ключ и сует Афанасию.
— Это амбар. Там все хорошо готово. – И тычет в
Андрея и Афанасия. – Ты и ты. Надо носить на берег. Все носить! Шняка будет скоро.
Сулль надел свою малицу и ушел.
— Вот те раз! – опять сказал Афанасий.
Вверх по туломскому берегу у колян длинною улицей – амбары. На клетях поднятые от земли, чтобы пакость какая не заводилась, амбары стояли добротные рубленые, с навесами. Складывали коляне в них снасти на зиму, паруса от шняк, яруса рыбные, хранили и рыбу соленую, для себя и для продажи. Здесь же держали свои амбары и вешняки мурманцы, люди пришлые, что появлялись на Мурмане в летние промыслы из Мезени, Онеги, Кеми и прочих мест побережья Белого моря и лесистой Карелии. Тут же был и амбар Сулля.
Афанасий, наверное, знал его давненько. Подошел уверенно, не задумываясь. Андрей вошел следом – из амбара дух рыбный, густой. Подумалось: «Вон чего все амбары за городом».
В амбаре полутемно, но разглядеть можно: мешки, свертки из парусины, бочонки и бочки, шкуры оленьи, веревок кучи.
Афанасии кинул на берег взгляд, показал Андрею:
— Вон на те мостки носить будем.
— Они сюда приплывут?
— Чиво? – откликнулся смешком Афанасий.
— Говорю, Сулль Иваныч на шняке сюда приплывет? – Андрей старался сказать яснее.
– На шняке не плавают – ходят. Идут, значит.
Еще когда закрывали кузню и Афанасий прятал ключ в условное место, Андрей обратил внимание: как-то уж лихо больно перекрестился на дверь он: «Ну покуда прощевай, кормилица!» Закрыл кузню и словно оставил в ней же и сиплость свою, и угрюмость. Совсем другой человек. Даже разговор стал вести без превосходства, на равных будто.
– Запомнил?
— Запомнил, – сказал Андрей.
— А кротилку видел свою?
– Нет. Что это?
— Вон лежит, – нагнулся и подал Андрею деревянный молот с полпуда весом. Рукоять добротная. – Вишь, какая она, матушка-выручалочка.
— И что ей делать?
— Акул бить. Как из воды нос покажет – бей кротилкой пошибче. Тут она такой кроткой станет – что хошь с нею делай. Только поспешай знай, не мешкай.
– А дальше?
– Ну, ежели память ей отшибить ладом, дальше просто. Ляпом ее подхватишь – и на борт. Клепики братаня ковал – видел?
Андрей кивнул.
– Брюхо вдоль распластаешь: печень в обрез, шкуру долой – солить потом будем, а остальное обратно в море, товаркам ее на корм, значит.
Андрей побросал кротилку с руки на руку, поиграл ею. Легковата, пожалуй, а так ничего себе, ладная будет.
– Она – мне, что ли?
– Тебе.
Андрей отошел чуть, примерился, как бы мог ею ударить.
– А промахнусь ежели, как нынче в кузне? Или, часом, память не отшибу?
Афанасий ему:
— Может и осерчать акула. Тот год с Сулль Иванычем ходил один нашенский. Был случай, промахнулся, разинул рот.
