Эдуард Зорин - Большое Гнездо
— Мартирия!.. Мартирия сюды!.. — заорали мужики, собравшись у владычных палат.
Голос игумена перекрывал всех:
— Слышь, Мартирий, кличет тебя новгородский люд, — взывал он, повернувшись лицом к крыльцу, на котором грудились растерявшиеся вои. — Почто отгородился от своего стада? Выйди!..
— Выйди!.. Выйди!.. — кричал народ.
Бледное лицо владыки припало к зарешеченному оконцу и тут же боязливо скрылось.
— Выйди, пес! — повысил голос Ефросим. — Хощет говорить с тобой вольный Новгород.
— Выйди! — эхом откликалось в толпе.
— А-а-а! — протяжно взлетел исполненный муки крик: били послуха — по голове, по запрокинутому лицу. Тяжело дышали, злобно глядели на окна.
— Почто орете?..
На крыльце показался тысяцкий — рука на мече, гордый взгляд скользит над головами мужиков. Рот гневно скошен.
— Владыку нам, — сказал Ефросим.
— Владыка немощен…
— Врешь!
Толпа зашевелилась — к подножью крыльца выбросили окровавленное тело.
— Твой послух?..
Тысяцкий отшатнулся, осенил себя крестным знамением.
— Кличь владыку, — шагнул вперед игумен. Толпа придвинулась к крыльцу.
— Христьяне, люди добрые, да где ж это видано, чтобы послуха били?! Вовсе на вас креста нет, — взмолился тысяцкий. — Истинно говорю вам, немощен владыка…
Стихло над головами. Люди топтались растерянно. Глаза Ефросима блестели безумно.
— Покажь! — брызжа слюной, выкрикнул он.
— Бог с тобой, Ефросим, — сказал тысяцкий. — Почто срамишь святое место?
— Место это погано, — оборвал игумен. — Покажь!..
— Покажь!.. Покажь! — снова ожила толпа. Люди полезли на крыльцо, толкаясь и падая; обрушили перила, ввалились в переходы, в темные углы и закоулки палат.
Мартирий лежал на лавке, наскоро укрытый коричневой сукманицей [104], белый и прямой, как покойник. Вокруг него смиренно стояли, сложив руки на груди, испуганные служки. Свечи горели, воняло мочой и ладаном.
Ворвавшиеся в ложницу люди, самолично узрев скорбь и великую немочь владыки, отступили к дверям. Крики стихли, послышались жалостливые голоса.
Отодвинув в сторону служек, Ефросим приблизился к ложу Мартирия. Склонился над ним — лицо к лицу, уперся бешеными глазами в полуприкрытые дрожащими веками глаза владыки, про себя подумал: «Смердит, как навозная куча», откинулся, пригнулся снова, снова выпрямился. Сплюнул.
За окнами ударили колокола, сзывая новгородцев к вечерне.
— Чада мои, — сказал Ефросим. — Помолимся в святой Софии за господа нашего Иисуса Христа. Возвысим глас наш ко всевышнему, испросим у него прощения за грехи наши великие…
— Сам служи, отче, сам! — послышались голоса.
Вслед за Ефросимом покорная толпа направилась к собору…
4
В тот самый день, когда Роман получил известие от Рюрика из Киева, во Владимире в светлой горнице у князя Всеволода сидел старший сын его Константин и, рассеянно слушая отца, сжимал в кулачке только что пойманную большую зеленую муху. У двери, выставив одно плечо выше другого, переминался с ноги на ногу поп Четка. Глаза его преданно пожирали князя, корявые пальцы рук оглаживали поднесенную к груди книгу в тяжелых досках с позеленевшими медными застежками.
— Сколь уж говорено тебе было, — ворчал Всеволод, — княжича не баловать, проказ его не покрывать, а ежели нерадив, то и наказывать или же мне доносить…
— Сын твой зело сметлив, князь, — отвечал Четка. — А проказы его не от нерадивости и лени, а от живого ума.
— Вырастишь мне дурня, — сказал князь. — Дружки его, сыны боярские, одно только и ведают, что баловать. А после отцы их идут ко мне чередой с жалобами на своих чад. Срам!
— Тебе ли ровнять княжича с боярскими отроками? — отвечал Четка. — У тех уж девки на уме, до грамоты ли им! Констянтин же и Юрий, младшенький твой, преуспели и в латыни, и в греческом, читают не токмо Святое писание, но и Косму Индикоплова, и Георгия Амартола, и Романа Сладкопевца…
— Изрядно, — подобрел Всеволод, выслушав Четку. — Ступай покуда… А ты останься, — задержал он сына.
Вскочивший было Константин снова покорно опустился на лавку, смотрел на отца исподлобья.
Всеволод встал со стольца, приблизился и сел с ним рядом.
— Экой ты дикой какой, — погладил он Константина по жестким волосам. — Почто хмуришься? Аль не по сердцу мои слова?.. Аль дума какая закручинила?.. Погоди, уж не обидел ли тебя кто?
— Не, — мотнул Константин головой.
— Тогда почто отца бежишь, сердца мне не откроешь?..
Княжич промолчал, прислушиваясь, как бьется в ладони обезумевшая муха.
— Не ворона тебя в пузыре принесла, — грустно сказал князь, стараясь поймать сыновний взгляд. — Родитель я твой, и ты моя кровь. Помнишь ли, как сказано у прадеда твоего Владимира Мономаха в его «Поучении»: «Что доброго вы умеете, того не забывайте, а чего не умеете, тому учитесь; вот как отец мой, находясь дома, овладел пятью языками…» Давал ли Четка тебе книгу сию?
Константин отрицательно мотнул головой.
— Ишь ты, — улыбнулся Всеволод. — Ромеев выучил наизусть, а о прадеде и слыхом не слыхивал…
Он встал, взял со стола и протянул сыну тоненькую книжицу с окованными серебром уголками.
— Ромеи зело учены, немцы тож и угры. Но и отцы наши, и деды, и прадеды во многих премудростях преуспели и были почитаемы не токмо на Руси, но и на чужбине. Вот зри, что сказано у Мономаха…
Он развернул книгу и, строго взглядывая на сына, прочитал нараспев:
— «Велик ты, господи, и чудны дела твои, и благословенно и славно имя твое вечно на всей земле! Поэтому кто не восславит и не прославит мощь твою, твои великие чудеса и блага, устроенные на этом свете; как небо устроено, как солнце, или как луна, или как звезды, и тьма, и свет; и земля на водах положена, господи, твоим промыслом; звери разнообразные и птицы и рыбы украшены твоим промыслом, господи! Дивимся и этому чуду, как из праха создал ты человека, как разнообразны облики человеческих лиц; если и весь мир собрать, не у всех один облик, но каждый имеет свой облик лица, по божьей мудрости…»
— Книга сия, сыне, — сказал Всеволод, — всем нам во спасение, ибо начертана в ней праведная жизнь человека, какою ей должно быть…
Константин разжал ладонь — муха вылетела и громко забилась в стекла окна. Всеволод улыбнулся:
— Притомил я тебя нынче, но еще об одной книге не могу умолчать. Вот эта — показывал ли ее тебе Четка?
— «Слово о полку Игореве, Игоря, сына Святослава, внука Олегова», — водя пальцами по буквам, пробубнил Константин.
Князь могучий, Всеволод великий!
Прилетишь ли мыслью издалека
Постеречь златой престол отцовский?
Расплескать веслом ты можешь Волгу,
Можешь Дон ты вычерпать шеломом…
По ногате брал бы за рабыню,
По резане за раба-кощея.
Ты пускать живые стрелы можешь —
Кровных братьев, Глебовичей храбрых…
Вскинул Константин поголубевшие глаза на отца, открыл рот.
— Было, все было, сыне, — кивнул Всеволод с грустью. — Никому не ведомо, кто сие сложил — Святославов ли дружинник, или какой гусляр… А может, Игорев тысяцкий?.. Был такой книгочей, лихая головушка. И не все правда в книге сей — не был Святослав Всеволодович мудрым князем, и Игорь не без корысти ходил в степь… Но чем живу я и поныне — все здесь: пришла пора собираться князьям воедино, а не сводить родовые счеты. Что у себя проглядим, то врагам нашим на руку — знай…
Впервые говорил так Всеволод со своим сыном. Но не настала, должно, еще пора. Мал Константин, и Святослав мал, и Юрий. Однако время торопит — проснулся сегодня на зорьке князь, а встать с ложа своего не смог: свело ему левую сторону нестерпимой болью, железными обручами сдавило затылок. Встревожилась Мария, звала знахарей и дядек. Пускали знахари Всеволодову кровь, дядьки прикладывали к сердцу смоченные в горячей воде убрусцы… «Неужто призывает господь? — со страхом подумал князь, беспомощно лежа на спине. — Неужто не дано свершить задуманное?!» К полудню ему полегчало. Но звон в ушах держался до самого вечера, кружилась голова…
— Так все ли уразумел? — спросил Всеволод сына.
— Все, батюшка.
— Тогда ступай покуда и вели, чтобы кликнули Кузьму.
Ратьшич явился на зов:
— Звал, княже?
— Нет ли вестей каких из Новгорода? — спросил Всеволод.
— Нет, княже…
Ратьшич слышал уже о болезни князя, говорил тихо, боясь его потревожить.
— Не покойник в горнице, — нахмурился Всеволод. — Почто оробел?
— Дюже испугался я, княже.
— Под господом ходим, не по своей воле…
Кузьма сказал:
— Князь Рюрик доносит — ушел-де Роман в Польшу, ввязался в усобицу, ранен был…
