Бернард Корнуэлл - Рота Шарпа
- Это точно.
- Я люблю звезды.
- Как им приятно, должно быть, - Харпер был слегка удивлен: выпивка не так-то часто развязывала Шарпу язык.
- Нет, правда: ты любишь птиц, я – звезды.
- Птицы хоть что-то делают: летают, гнезда строят. За ними интересно наблюдать.
Шарп ничего не ответил. Он вспомнил ночи, проведенные в полях: голова на ранце, тело завернуто в стеганое одеяло, ноги в рукавах мундира, перевернутого наоборот и застегнутого на животе, как часто спали солдаты. Но иногда он просто лежал и глядел на искры в небе, отблески костров невообразимо огромной армии. Легион за легионом, где-то там, в небе, и он знал, что каждую ночь они подходят все ближе – и их так трудно было связать с тем, что описывали пьяные проповедники, иногда забредавшие в сиротский приют, где он рос. Звезды смешивались в его голове с четырьмя всадниками апокалипсиса, трубным зовом, вторым пришествием, восставшими из мертвых, и ночные огни казались кострами армии, несущей конец света.
- Мир не погибнет в воде – его прикончат байонеты и батальоны последней, черт возьми, великой битвы.
- Пока мы среди застрельщиков, сэр, я не против, - Харпер глотнул еще рома. – Надо оставить что-то на утро.
Шарп резко сел, вспомнив:
- Хэгмен подкупает барабанщиков.
- Это никогда не срабатывает.
Харпер был прав: мальчишки-барабанщики отвечали за порку, и друзья жертвы их частенько подкупали, но под суровым взглядом офицеров им приходилось бить изо всех сил.
Шарп поглядел на темную громаду Бадахоса, освещенную несколькими расплывчатыми огоньками. В одном из многочисленных дворов замка горел костер. Унылый краткий звон донесся от собора: колокол пробил полчаса.
- Если бы только ее там не было... – он запнулся.
- Что?
- Не знаю.
- Если бы ее там не было, - ульстерский акцент Харпера проявился сильнее: он явно пытался тщательнее связывать слова, – вы бы сбежали, да? Туда, в горы, сражаться среди партизан?
- Не знаю.
- Все-то вы знаете. Думаете, никто больше этого не хочет? – Харпер имел в виду себя. – Вы же умеете воевать не только в хорошую погоду.
- Скоро начнется дезертирство.
- Ага, если Хэйксвилла сперва не похоронят.
Из батальона давно никто не дезертировал. Другие батальоны теряли людей – каждый день десяток-другой ускользал в Бадахос. Перебежчиков в обратную сторону тоже хватало – Хоган как-то говорил Шарпу, что французский сержант-инженер даже принес ему план укреплений, в котором таилась пара сюрпризов – не считая подтверждения догадки, что западный гласис обильно заминирован.
Шарп сменил тему:
- Знаешь, сколько сегодня погибло?
- Сегодня? – Харпер казался удивленным. – Кажется, что уже неделя прошла.
- С нашей стороны около сотни. Французов насчитали сотни три, а еще есть те, кто утонул. Несчастные ублюдки.
- Французов всегда удваивают. А сами они, наверное, говорят, что у нас убитых до тысячи, - в голосе Харпера проскользнуло презрение.
- Ну, они не так-то много успели сделать.
- Нет, - французы надеялись продлить осаду на недельку-другую, заставив британцев по новой рыть целую параллель. А лишняя неделя могла бы дать возможность французской полевой армии прийти на помощь гарнизону.
Харпер открыл новую флягу:
- Атака будет непростой.
- Угу.
Дождь все лил, заставляя мокрую землю вскипать пузырями и монотонно барабаня по рогоже. Становилось холодно. Харпер предложил Шарпу флягу:
- Есть идея.
- Ну, рассказывай, - Шарп зевнул.
- Думаю, как бы вас поддержать.
- И что думаешь?
- Запишусь-ка в «Отчаянную надежду».
Шарп фыркнул:
- Не будь дураком, черт возьми. Жить хочешь?
- Я не дурак и хочу снова стать сержантом. Попросите за меня?
- Меня больше не слушают.
- Я говорю, попросите? – Харпер был упрям.
Но Шарп не мог представить Харпера мертвым. Он покачал головой:
- Нет.
- Для себя, значит, оставляете? – слова прозвучали резко. Шарп повернулся и посмотрел на здоровяка: отказываться было бессмысленно.
- Как ты узнал?
Харпер рассмеялся:
- Сколько мы уже вместе? Мария, Матерь Божья, думаете, я дурак? Потеряли капитанство – и что же? Лезем с воплями в какую-нибудь чертову брешь, размахивая своим палашом, потому что лучше умереть, чем потерять чертову гордость?
Шарп знал, что это правда, но просто так согласиться не мог:
- Ну а ты сам?
- Я хочу назад свои нашивки.
- Тоже гордость?
- А почему нет? Говорят, ирландцы – глупцы, но немногие осмеливались надо мной смеяться.
- Так это из-за твоих размеров, а не из-за твоих нашивок.
- Ага, может, и так, но я не дам им повода сказать, что я неудачник. Так что, вы записались?
Шарп кивнул:
- Да. Но пока командира не выбрали – и до атаки не выберут.
- А если выберут вас, возьмете меня?
- Да, - слова выходили неохотно.
Ирландец кивнул:
- Будем надеяться, они выберут именно вас.
- Молиться надо о таком чуде.
Харпер расхохотался:
- Нет, чудес нам не надо. Из них вечно ерунда выходит, - он глотнул еще. – Св. Патрик выгнал всех змей из Ирландии – и что же? Мы настолько обленились, что разрешили англичанам взять верх. Наверное, бедняга Патрик ворочается в гробу. Змеи-то явно лучше!
Шарп замотал головой:
- Если бы Ирландия была в пять раз больше, а Англия в пять раз меньше, вы бы с нами то же самое сделали.
Харпер снова расхохотался:
- А вот за такое чудо стоило бы помолиться!
Пушки бухнули справа, за рекой – форт Сан-Кристобель обстреливал параллель через Гвадиану. Длинные языки пламени отразились в темной воде. Артиллеристы в городе, не желая проигрывать заочный спор, дали залп, и воздух наполнился гулом.
Харпер поежился:
- И за еще одно чудо я помолюсь.
- Какое?
- За шанс достать Хэйксвилла, – он повернулся к городу. - Где-то там, в одном из этих маленьких переулочков, я отрежу ему его чертову башку.
- А почему ты считаешь, что мы вообще переберемся за стену?
Харпер усмехнулся без тени веселья:
- Вы ж не думаете, что мы упустим победу?
- Нет, - но он не думал и о том, что упустит капитанство, что упустит свою роту. И даже в страшном сне ему не могло присниться, что он однажды увидит, как секут Патрика Харпера. Холодная мокрая ночь барабанила по рогоже, заставляя сбыться самые дурные сны.
Глава 16
Дождь лил все сильнее, и к рассвету река вышла из берегов, она оставила хлопья белой пены на каменных арках старого моста – и, что было куда серьезнее, сорвала и унесла вниз по течению мост понтонный.
- Рота! – последний слог еще отдавался в воздухе, когда его перекрыли выкрики сержантов. – Смирно! Смирно стоять! Равнение вперед!
Послышалось звяканье уздечек и шпор: старшие офицеры батальона проследовали на свободное место в центре строевого прямоугольника. Каждую из двух его коротких сторон занимали три роты, оставшиеся четыре роты были выстроены по длинной стороне, лицом к деревянному треугольнику.
- Оружие к ноге! – снова и снова руки скользили по мокрому дереву, окованные медью приклады плюхались в навоз. Дождь косо бил в шеренги.
Сержанты промаршировали по грязи, вытянулись и отсалютовали:
- Рота построена, сэр!
Верховые капитаны, жалкие в своих плащах, доложились по начальству.
- Батальон построен для отправления наказания, сэр!
- Очень хорошо, майор. Вольно.
- Б’тальон! – голос Коллетта относило ветром и дождем. – Стоять... вольно.
Грязь конвульсивно плеснула.
Шарп, чья голова еще гудела после ночной попойки, стоял в строю вместе с легкой ротой. Раймер был смущен, но это место принадлежало Шарпу, так что даже желтое лицо Хэйксвилла не выразило эмоций, только жуткий шрам на шее сержанта запульсировал чаще. Дэниел Хэгмен, старый стрелок, перед смотром сказал Шарпу, что в роте волнения. Может, он и преувеличивал, но Шарп своими глазами видел, что люди стоят мрачные, злые но, больше всего пораженные. Единственной хорошей новостью было то, что Уиндхэм согласился сократить наказание до шестидесяти ударов: полковнику нанес визит майор Хоган, и, хотя инженер не смог убедить Уиндхэма в невиновности Харпера, ему удалось произвести впечатление послужным списком ирландца.
Батальон ждал под проливным дождем, полный холодного уныния.
- Б’тальон! Смирно! – новый всплеск грязи встретил появление Харпера в сопровождении двух конвоиров. Ирландец был раздет до пояса, открыв могучие мускулы рук и груди. Он шел легко, не обращая внимания на дождь и грязь, и улыбался легкой роте. Казалось, он – самый беззаботный человек на всем смотре.
Его запястья привязали к вершине треугольника, ноги раздвинули и привязали к основанию, потом сержант впихнул сложенный в несколько раз ремень Харперу между зубов, чтобы тот не прикусил язык от боли. Батальонный доктор, болезненный человечек, шмыгающий носом, наскоро осмотрел приговоренного и признал его здоровым. Вокруг пояса Харпера обвязали кожаную ленту, чтобы не отбить почки, доктор уныло кивнул Коллетту, майор обратился к Уиндхэму, и тот кивнул: «Начинайте!»
