Георгий Марков - Строговы
– Ты о чем? Ай у сватов опять что стряслось? – тревожно спросила Агафья.
– Нет, матушка. О Матюше я. В городе он остался. В должности. Все пойдет у нас прахом, все!
Агафья обняла сноху и, гладя ее по крепкой, широкой спине, стала успокаивать:
– Дурашка ты моя! Да разве стоит об этом плакать? Раз остался Матюша в городе – значит, нельзя иначе. Матюша, он тоже в омут головой не полезет. А ну как и верно война? Угонят его, изувечат, а то и убить могут. А теперь-то он тут, рядом. Пусть себе с богом служит. Зимой съездишь, попроведаешь. Да, гляди, он и сам вернется, ежели войны, бог даст, совсем не будет.
Анна успокоилась. Кажется, и в самом деле она понапрасну тревожилась, правильно рассуждает свекровь. Анна поцеловала Агафью и пошла распрягать лошадь. Любила она свекровь больше, чем свою мать. Агафья умела успокоить, убедить, вовремя обласкать…
3
Недели две Анна жила спокойно. Но неожиданно на насеку приехал Влас. Анна насторожилась. Влас никогда не приезжал без нужды.
– За коровой приехал, – сказал Влас. – Матюха корову дал. «Что ж, говорит, ребятишки у тебя без молока живут? Возьми с пасеки корову, все равно за ними ходить некому».
– Как это некому? – У Анны сердце зашлось от обиды.
Влас, конечно, приврал. В действительности дело обстояло иначе.
На другой день после поступления Матвея на службу в тюрьму Влас сказал ему:
– Ну, Матюха, выручил я тебя, всю жизнь будешь благодарен. Выручай теперь ты меня.
– Чем же тебя выручать?
– Деньгами. Торговлю расширять буду.
– Деньгами? Где же я тебе их возьму?
– Скот продай.
– Фи-и! – присвистнул Матвей. – У скота хозяин есть. Да и много ли у нас скота? Продавать совсем нечего.
Влас замолчал, но отступать и не думал. Дня через два он возобновил этот разговор, а спустя несколько дней стал просить корову.
Матвей понял, что от Власа не отвязаться, и сердито сказал:
– Поезжай на пасеку и проси у отца с Анной. Им виднее – они хозяева.
Услышав перевранные Власом слова мужа, Анна вышла на середину прихожей и, обращаясь к Захару, сказала:
– Как хочешь, батюшка, а я корову не дам! Матвей за коровами не ходил, и не ему ими распоряжаться.
Захар сидел на скамейке, опустив нечесаную кудлатую голову. Он переглянулся с Агафьей и понял, что думают они с женой одинаково.
«Конечно, может, и не стоило бы давать Власу корову. Он в хозяйство копейки не вложил. Но опять-таки он не чужой человек, сын родной, а главное – страдают без молока внучата».
Анна смотрела на свекра, ждала, что он скажет. Захар встал и решительно заявил:
– Отдадим Власу Буренку. Пусть ведет…
– Буренку?! – вскрикнула Анна и, будто на нее надвигалась смерть, повторила: – Буренку, Буренку!
Сорвав с гвоздя ватную кофту, она заметалась по прихожей, ища платок. Смуглое лицо ее раскраснелось, карие глаза расширились, заблестели.
– Не дам Буренку! Буренку я нажила, я выходила! – Она толкнула дверь и, не закрыв ее, выбежала во двор.
– Иди, старик, посмотри, как бы не натворила беды, – проговорила Агафья, – у нее на все духу хватит.
Захар схватил свой зипун и без шапки выскочил вслед за Анной.
Влас, покачав головой, тоже поднялся и, низко нагибаясь в дверях, вышел на улицу.
Анна с хворостиной в руках выгоняла коров из ворот. Она решила загнать их в пихтач, спрятать где-нибудь в чаще, но криком в прихожей она только напортила себе.
К воротам с уздой в руках подбежал Захар. Ветер рвал полы сто зипуна. Махая уздой, он кричал:
– Ты что, сука, делаешь? Убью!
Он закрыл ворота и, когда Анна попыталась их вновь открыть, ударил ее уздой по спине.
– Ну, что стоишь, как барин! – закричал он Власу. – Гони корову!
– Не дам! – в исступлении закричала Анна.
Разрывая на себе кофту и обнажая тугие груди, она подбежала к Власу и изогнулась перед ним.
– На, души меня, пей мою кровь, изверг! Грабитель, вор!
Влас отшатнулся от нее, растерянно попятился назад. Захар толкнул Анну в плечо, она споткнулась, упала на кучу соломы и зарыдала. Потом вскочила и побежала в пихтач.
С помощью Захара Влас запряг лошадь, привязал к рогам коровы веревку и торопливо двинулся в путь.
4
Вряд ли Власу удалось бы так легко провести доверчивого Захара и Агафью, если бы дед Фишка был дома. Но старый охотник был далеко. У него появились новые коварные замыслы против Зимовского, и, узнав, что Матвей остался на службе в городе, он решил осуществить эти замыслы, не откладывая дела в долгий ящик.
Придя в Сергево уже после захода солнца, дед Фишка переночевал у знакомого мужика и на следующий день с утра отправился ко двору. Зимовского. Ему надо было прежде всего проникнуть в лавку, собственными глазами, убедиться – так ли уж разбогател его недруг, как об этом рассказывал Кинтельян.
Зимовской жил в большом крестовом доме с белыми наличниками на окнах. Лавка его размещалась в специальной продолговатой пристройке к дому. Широкий двор был наглухо крыт жердями и соломой. Тесовые ворота по-городскому раскрывались на две половины и, кроме того, имели калитку с круглым железным кольцом щеколды.
«Эк, вражина, домище какой сгрохал», – подумал дед Фишка, подходя к лавке, и остановился в нерешительности: на двери висел замок. Ничего не оставалось, как войти в дом. Подосадовав, что не удалось застать лавочника врасплох, охотник решительно шагнул в сени.
Степан Иваныч и Василиса недружелюбно встретили старого знакомого. Но деда Фишку это мало трогало. Радостного приема он и не ожидал в этом доме.
– Здравствуйте! Приятного аппетита! – проговорил еще на пороге старик.
– Здравствуй, Данилыч! Садись, – ответили почти в один голос Зимовские.
За столом, кроме них, сидели Егорка – единственное чадо Зимовских – и плечистый пожилой мужик, – видимо, один из их работников.
– Спасибо, я сытый, – поторопился сказать дед Фишка и, когда сказал это, понял, что поступил необдуманно: на столе возвышалась стопка румяных, вкусно пахнущих блинов, стояли чашки со сметаной и маслом.
Поэтому, когда его ради приличия, нехотя пригласили выпить чаю, он не стал отнекиваться и, бросив картузишко на широкую деревянную кровать, подошел к столу.
– Ну, коли так, налей, Василиса. Так и быть выпью чашку!
Хозяева подвинулись, и дед Фишка сел у окна на лавку. Степан Иваныч грозно посмотрел на своих домочадцев. Дед Фишка усмехнулся про себя:
«Трусишь, вражина? Ну, я, милый мой, не сегодня рожен. Расспрашивать сейчас не стану».
За столом старик нарочно вел самые безобидные разговоры.
Зимовские недоумевающе переглядывались. Им хотелось поскорее узнать, зачем пришел старик в Сергево.
Когда запас бессвязных рассказов у деда Фишки иссяк, он стал расспрашивать Зимовского. Степан Иваныч прикрикнул на сына и работника, понуждая их скорее кончить завтрак и отправляться на работу. Те быстро допили чай и вышли во двор.
Хорошо позавтракав, дед Фишка решил наконец сообщить о цели своего прихода.
– Я к тебе, Степан Иваныч, с бедой.
Хозяин удивленно поднял голову, насторожился. Василиса остановилась с тарелкой посреди кухни.
– Рыбешку я, Степан Иваныч, на балагачевских озерах промышляю. Лов хороший, грешно и желать лучше. А соль вышла вся, ни крупинки не осталось. Собирался домой, потом прикинул, думаю – до Сергева все-таки ближе. Тут я, пожалуй, дневкой обернусь.
– Сколько тебе соли-то, Финоген Данилыч? – спросил Зимовской.
– Давай с полпуда, а то и больше: фунтов тридцать, – ответил старик.
Но хитрить умел не только дед Фишка. Зимовскому не хотелось показывать свой двор охотнику, и он выразительно посмотрел на жену.
– Поди, Василиса, в амбар, насыпь Данилычу соли. А свесим вон на безмене, – сказал Зимовской и, повернувшись к деду Фишке, пояснил: – Лавку-то я сегодня вовсе открывать не буду. На поля надо ехать, делов там пропасть!
Дед Фишка оторопел. Он понял, что карта его бита, но духом не пал.
– А мне только б посолонее была, – весело пошутил он, – а из каких закромов – не все ли равно?
Василиса взяла из его рук посконный мешок, вышла и скоро вернулась обратно с солью.
Дед Фишка вытащил деньги, расплатился и тотчас же, поблагодарив за угощенье, стал прощаться.
Зимовской, опасаясь, что старик задумает шарить по двору, проводил его парадным крыльцом прямо на улицу и стоял на пригорке у дома до тех пор, пока охотник не скрылся в пихтаче за деревней.
– Ну, слава те, унесли черти лешака таежного, – сказал он жене, вернувшись в дом, вытащил из сундука ключ и пошел открывать лавку.
А дед Фишка между тем лежал в пихтаче возле самых огородов сергевских мужиков, совсем не собираясь возвращаться на пасеку одураченным.
Не прошло и часу, как старик поднялся и, никем не замеченный, пробрался к огороду Зимовского. Егорка и работник сидели на-бревне и набивали широкие железные лопаты на свежеоструганные черенки.
