Анна Антоновская - Базалетский бой
Уже третий день, а именно с четверга, в ворота входят с распущенными знаменами персидские и княжеские войска и тут же устремляются к зубчатой стене, примыкаюшей к крепости. Идут тысячи пехотинцев, едут всадники с перьями на шлемах, громыхают пушки, тарахтят телеги с воинским грузом, величаво проходят обозные верблюды. Особенно многочислен отряд у Мамед-хана. Но хан в веселом полосатом тюрбане сумрачен и не обращает внимания ни на выкрики онбашей и юзбашей, ни на команду грузинских военачальников.
«Готовятся!» — улыбались горожане, усиленно украшая дома и лавки.
Особенно изумило тбилисцев пышное прохождение конного войска Зураба Эристави. Блестящие кольчуги, посеребренные шлемы, начищенные до ослепительного блеска налокотники, выхоленные кони. И… сколько их? Тысяча? Две? А может, все пять?
Нет, Зураб знал точно: полторы тысячи, и за ними длинный верблюжий караван с едой и вином.
Немалую борьбу с Иса-ханом выдержал Зураб, твердо заявив, что вызовет на смену уходящим в Кахети новые арагвские дружины. Он — владетель Арагвского княжества и, как уже сказал, должен предвидеть многое.
Иса-хан слишком хорошо знал, что такое коварство, чтобы не уступить. Притом князь прав: кто, как не он, может дать отпор Саакадзе?
И Шадиман скрепя сердце принужден был согласиться, ибо Зураб рычал, как пробудившийся медведь. Довольно кланяться до земли упрямцам! Он, Зураб, сам пошлет чапаров в замки Цицишвили, Липарита, Джавахишвили, Фирана Амилахвари и других, туго соображающих, как опасен Саакадзе для князей, если даже турки не придут. Но если слепцы и теперь не явятся в Метехи, то Зураб Эристави поодиночке их растрясет. Пора княжеству объединиться, пора восстановить блеск трона Багратиони! Довольно быть под пятой хищников!..
Этот и много других доводов, высказанных в гневе и запальчивости Зурабом, отвечали желаниям Шадимана и если не окончательно рассеивали подозрения, то подсказывали, что несвоевременно предаваться сомнениям.
И Шадиман любезно заверил князя Арагвского в том, что, лишь только минует опасность, Магдана прибудет в Метехи. А в знаменательный день, когда Саакадзе, живой или мертвый, будет закован в цепи, Зурабу будет вручена власть над войском Картли.
Якобы успокоенный обещаниями, Зураб зорко следил за прибывающими ханами и сарбазами, приказав Миха тайно проверять, не укрыты ли где минбашами сарбазы; указывал места для стоянок, ободрял заверениями о предстоящих царских наградах.
Горожане увидели, что персидские войска оттеснены к крепости, за ними сгрудились арагвинцы, а ближе к Майданной площади расположились марабдинцы и дружины Андукапара.
— Э-э, Вардан, все же грузинские войска впереди! Князь Зураб грузин и сильную руку имеет!
— Только руку, Сиуш?
— Вижу и удивляюсь, почему персы такое терпят? — негромко сказал Вардан.
— Говорят, Симон угождает католикосу: еще не венчан в Мцхета — выходит, не царь!
Строя всякие предположения, тбилисцы не заметили, как тысяча арагвинцев ночью вышла к Инжирному ущелью, как все улички и закоулки, примыкавшие к крепости, стали охраняться дружинниками Андукапара. А Мамед-хан со своей тысячей плотной стеной преграждал путь в Инжирное ущелье. Отборные дружины Шадимана и Андукапара обложили крепость, а все проходы из уличек к крепости охраняют сарбазы, подкрепленные десятками мушкетоносцев.
Ни один любопытный не мог проникнуть за живую изгородь, не мог приблизиться к тройной цепи.
В ночь на воскресенье до горожан долетели отдельные крики: «Победа князю Шадиману!», «Победа Хосро-мирзе!», «Да защитит аллах Иса-хана!»
«Проверяют войска перед царским смотром», — говорили тбилисцы, сладко позевывая в своих постелях.
Спит и Метехи. И еще слышнее снизу доносится рокот ночной Куры. Лишь в покоях Шадимана горит светильник, отбрасывая чудовищные тени на персидские и турецкие ковры. Шадиман углубился в послание. Сам не зная почему, он так подробно описал Георгию Саакадзе дела Тбилиси, предостерегал от неверного шага и не преминул похвастать, что без единой стрелы очистил Картли от лишних…
«Видишь, Георгий, — продолжал Шадиман, — я оказался мудрым правителем. Персы уходят до одного, даже стража царя Симона сейчас из грузин. Теперь тебе не с кем воевать. Скажешь: «А с князьями?» Не время! Надо защитить Картли… от турок также. Вспомни случай с ахалцихскими атабагами: тоже опрометчиво обратились за помощью к туркам. И чем кончилось? Раньше помощь стамбульцы прислали, потом сами пришли. Сначала заставили дань платить, потом ислам навязали, а еще позднее расположились, как у себя дома, забрав власть над Ахалцихским княжеством… И вот сейчас тебе, Великому Моурави, приходится подчиняться тому, что противно твоему духу. Я, во имя иверской божьей матери, убеждаю тебя: забудь вражду, приди в Метехи; будешь встречен с почетом! Вырази согласие подчиниться царю Симону и стань снова Великим Моурави. Клянусь святым мучеником Гоброном и ста тридцатью тремя его воинами, мои слова правдивы. Но если не доверяешь, напиши, на каких условиях примешь власть над войском четырех знамен Картли? Тебе же царь поручит воздвигнуть новые крепости и сторожевые башни на рубежах, сопредельных с Турцией и Ираном. Если пожелаешь, пойдешь войной и отторгнешь захваченные врагом земли. Князья? Все подобострастно подчинятся твоему мечу — мечу полководца! Обдумай, Георгий. Ты ведь знаешь, церковь против тебя, помощи неоткуда ждать. Да и, как уже писал, воевать не с кем. Видишь, как я доверяю Великому Моурави… да, Великому! Ты можешь погубить меня: стоит только отправить мое послание шаху Аббасу или… хотя бы Зурабу Эристави. Кстати о коршуне. Захочешь, выдам тебе… Все действия его как будто верны и полезны царству, но ты убедил меня, и я не доверяю честолюбцу, мечтающему воцариться над горцами. Безумец уверен, что я позволю ему придавить горскими цаги корону Картли. Как уже через Хорешани тебе обещал: если изменит, отплачу! До конца сокращенных дней запомнит, что со «змеиным» князем шутить опасно: может ужалить смертельно.
Итак, Георгий, жду твоего согласия.
Руку приложил Шадиман,
владетельный князь Сабаратиано.
Не нужно быть смиренным!
XIV круг хроникона, год 325»[1]
Свернув свиток и запечатав его голубым воском, Шадиман накинул темный плащ, прикрыл резную дверь, выходящую на балкон, погасил светильник и вместе с чубукчи спустился по лестнице и исчез в ночной мгле… Если бы семь тигров ворвались в маленький домик смотрителя царских конюшен, и тогда не так бы поразился Арчил. Растерянно оглянувшись на всемогущего князя Шадимана, он неловко опрокинул табурет и несмело попросил князя удостоить его честью и присесть на тахту, с которой спокойно приподнялся Папуна.
— Сам же просил тайно послание передать, — засмеялся Шадиман, — а сейчас смотришь, словно увидел на мне куладжу цвета сгнившей груши, отороченную мехом, похожим на крапиву. Э-э, веселый азнаур Папуна! Я готов поклясться, что болезнь твоя прибыльна Георгию Саакадзе: много полезного увидел здесь!
— Для тебя, князь Шадиман, мало.
— Это ты к чему?
— К твоей дружбе с черными бесхвостыми чертями. И еще знай: шакал ястребу не спутник.
— Ты слишком откровенен. Не опасно ли?
— Э, князь, я больше всего опасаюсь попасть в гости к дураку, остальное на земле бог устроил все по своему нраву.
Шадиман, искренне смеясь, отстегнул цепочку и сбросил алтабасовый плащ на чучело джейрана, стоящее в углу.
Заметив неодобрительную ужимку Арчила, хмуро отошедшего к окну, Папуна сказал:
— О-о, Арчил! Так ты принимаешь умнейшего из умнейших? Где то вино, за которым я сегодня гонял конюха в «Золотой верблюд»?
Шадиман сам не знал, почему охотно восседал на поданной ему подушке, почему выпил с Папуна, почему, несмотря на колючий язык азнаура, от души был доволен веселой беседой, и вдруг спросил:
— Скажи, азнаур, не хочешь ли при царе Симоне должность занять?
— О-э! Князь, разве у меня, подобно Арчилу, лошадиные зубы?
— При чем тут зубы?
— При многом, князь! Вот мой Арчил пятого царя дожевывает — и ни разу не пожаловался на боль в животе!
Шадиман чуть не задохнулся от нахлынувшего смеха. Чубукчи опасливо оглянулся на дверь: не хватает кому-нибудь обнаружить здесь князя. А Шадиман, словно вырвавшийся на свободу пленник, смеялся и потягивал вино из фаянсовой чаши, подарка Гассана, от которого Папуна узнавал немало полезного.
— Где, Арчил, такое вино достал?
— Светлый князь, разве посмеет хоть один духанщик прислать азнауру Папуна плохое вино?
— Не посмеет — из опасения, что, когда Саакадзе вернется, я воспользуюсь старыми клещами новой власти и оторву дерзкому винодателю голову.
— А ты думаешь, Саакадзе вернется?
