Ульрих Бехер - Охота на сурков
…Четыре с половиной года назад все случилось, осенью. Незадолго до того умер хозяин «Чезетта-Гришуиы», Тёна Клавадечер, вдовец, отец Пейдара и Мена. Пейдар был первенцем.
В ту пору Мен славился как один из лучших стрелков в кантоне — де Колана указал на стеклянную горку, в которой, казалось, вот-вот затухнет мерцание кубков. Но с того злосчастного дня он перестал участвовать в стрелковых состязаниях и ни разу не ходил на охоту, хотя был известен своим охотничьим счастьем и все ему завидовали; Мен целиком переключился на молочное хозяйство и рыбную ловлю.
В тот самый день, 12 октября, — адвокат знал дату из дела — братья Клавадечер вместе с любителем-охотником по имени Бенедет Кадуф-Боннар, владельцем небольшого кафе напротив полицейского участка в Санкт-Морице, отправились на охоту на Фуоркла-Сурлей.
— Если вы… м-м-м… находите вкус в консервированных улитках, рекомендую кафе Кадуф-Боннара «Д’Альбана».
Уже во время охоты Пейдар — заметим, кстати, что никаких споров между братьями не возникало, все трое, по свидетельским показаниям Кадуфа, были в прекрасном настроении, предвкушая удовольствие от охоты, — так вот, Пейдар отошел от них на одном из каменных склонов, где полным-полно сурков, и исчез из виду. Прозрачно ясный день. Вокруг красно-бурые горы. Красные? Да-да; сверкающе синее небо, белоснежные вершины и мох на склонах пламенной окраски. Вот как, стало быть: трехцветный флаг. Недурно, сине-бело-красный флаг верхнеэнгадинского октября. Трехцветный флаг, недурно.
И вокруг — свист сурков. Адвокат даже попытался воспроизвести свист сурка, но мешали космы усов, ему удалось извлечь две-три высокие ноты, скорее, пожалуй, шипенье, которым — в буквальном смысле слова — собаку из-за печи не выманишь. Да, отовсюду доносился остерегающий свист невидимок; один пост подслушивания сообщал другому о приближении охотника: издадут свист и точно проваливаются в расселины. Не шуточное дело подстрелить сурка. («Охота на сурков разрешена с 1 сентября по 15 октября».)
— Хм-ррум… а вы когда-нибудь охотились на сурков, Черно-Белый?
— Нет. Я не охотник.
Ты не охотник, Альберт Охотник-на-охотников? И тут я ощутил легкую тяжесть «вальтера». Очертания чучела на горке, что стояла в простенке меж окон, расплылись. Однако оно, да, оно, еще сохраняло красноватый отблеск, этакое пропыленное страшилище. И как не раз в эти дни, я на какую-то долю секунды усомнился в реальности окружающего мира. Видимо, одно из тех мгновенных выключений сознания, какими я долго страдал после ранения; позднее носттравматическое расстройство. Мпе никак не удавалось ОСОЗНАТЬ реальность мгновения, оно ускользало от меня, как ускользает порой связь последних страниц с прочитанной книгой.
Казалось, я вот-вот стану жертвой некой болезненной мании — «мании защиты». Окна, сквозь которые просачивалась ночь, обратились в моем сознании в настоящие бойницы. А бойницы существуют для боя. Меня так и манило вытащить пистолет Максима, снять с предохранителя, прокрасться к двери, запереть ее и лечь у бойницы, ивготовившись к бою… Секунды, мучительные, от которых меня избавила какая-то малость, нечто неопределенное, едва-едва слышное, какое-то короткое цоканье и скрип, да, они едва-едва слышные, но такие явственные, словно звучали В ЭТОМ зале.
Псы, видимо, тоже уловили шорох, обостренный слух не изменял им даже в дремоте, они уютно свернулись клубочком на иолу заспанное ворчанье послужило тому знаком; умолкло. Ни слова не говоря, я выбрался из-за стола, прошел мимо печки к двери, тронул щеколду.
Дверь заперта.
Следовательно, в том, что касается происхождения шорохов, я обманулся. Они не могли возникнуть в этом зале, скорее в комнате наверху или, что вполне возможно, в кухне… Я вернулся к столу, мимоходом убедившись, что заслонка на окошечке по-прежнему спущена, и протиснулся на скамью к де Колапе.
— Хи, — хихикнул я устало. — Травка в вашем аквариуме славно меня отравила.
— М-м-м, вам дурно, Черно-Белый?
— Вы полагаете, что команда «марш блевать» как раз теперь уместна? Нет, все в порядке.
Я позволил себе добрый глоток чуть теплого кофе с молоком.
— Стало быть, человек этот, у которого подают улиток… как его зовут?..
— Кадуф-Боннар.
— Верно, да. Так он, значит, пошел с Пейдаром Клаваде-чером. Извините, адвокат… кто из них отделился? Что-то я сейчас того, туго соображаю…
Нет: Кадуф остался с Меном, Пейдар пошел охотиться один. Долгое время оба оставшихся тихо-тихо лежали в засаде. Внезапно Мен подтолкнул спутника и шепнул:
— Вон, смотрите!
Свидетель Кадуф-Боннар сообщил впоследствии в окружном суде Малойи, что в трехстах шагах от них, из-за скалы, высунулось «что-то вроде рыжеватой шкурки», что-то, «что со всей определенностью можно было принять за сурка». В ту же секунду рядом с ним бахнуло ружье Мена.
Многократно прокатилось эхо выстрела, и за скалой, к ужасу Кадуфа, дернулся человек, из вскинутых рук выпало ружье, и человек мешком рухнул меж скал.
— Пейдар, господи, мой брат! — были слова Мена.
Тут я опошлил кульминацию драматического рассказа, гадав словно бы несущественный вопрос:
— А Меи хорошо говорит по-немецки?
Рассказчик буркнул что-то утвердительное. Мен в сопровождении Кадуфа как сумасшедший стал карабкаться на каменный склон. Там они и нашли Пейдара у подножия скалы. Он лежал на спине с пулевым ранением в центре лба, в самом центре лба.
— Точно то самое место, — зашептал де Колана, оживившись, — где у вас, Черно-Белый… где и у вас…
— Я это знал, — скромно напомнил я.
— Понимаете? Потому-то хозяйка… хмм… так… так странно глядела на вас.
Кадуф с Меном потащили труп через Ла-Мотту в долину. Обоих в Сильсе незамедлительно допросили жандармы. Мен дал официальное показание, что он «злополучнейшим образом спутал своего брата с сурком», показания обоих охотников совпадали в точности. На основании протокола, составленного жандармами, знаменитый стрелок был обвинен поначалу в убийстве по неосторожности. Но вскоре по приозерным деревням стали распространяться всяческие слухи. Эй, а не умер ли отец, Тёна Клавадечер, незадолго до этого? Эй, а не завещал ли он Пейдару, первенцу, все свое хозяйство, Мену же, напротив, всего сотню-другую франков и рыболовецкую концессию? Эй, а не вынашивал ли Мен идею эмигрировать в Америку? Если бы не Терезина… Терезина, дочь бергамского пастуха, зажиточного пастуха, который ежегодно проводил лето со своим громадным стадом шёрстных овец в долине Федозталь, над Изолой, арендуя там пастбище. А разве не оба они, Пейдар и Мен, ухаживали за Терезиной — в ту пору необычайно красивой девушкой, истинно деревенской красавицей? И тогда Мена Клавадечера обвинили в убийстве брата. Защищать его взялся адвокат-Гауденц де Колана, и благодаря свидетельству Кадуф-Боннара, уважаемого лица, добился полного оправдания от обвинения в братоубийстве; за убийство по неосторожности обвиняемого присудили к небольшому сроку тюрьмы, но ему зачли срок предварительного заключения и освободили.
Вот и все.
Да, одно еще. Через два с половиной года Мен привел в дом. Терезину.
— Вот вам история в духе Анценгрубера[66].
Тем временем в зале стало совсем темно. Протяжное, словно бы из-под земли рвущееся жалобное мычание коровы. Цоканье деревянных башмаков по лестнице, детский плач, утихший, когда хлопнула дверь. Далекое шуршанье шин. И вновь близкое, словно из-под земли, мычание. Я искоса глянул на высящийся рядом со мной темный силуэт де Коланы. Сигареты наши погасли. Светился только чирей на блестящем носу де Коланы, в последних затухающих отблесках дня он светился точно фонарь.
— Что вы на меня так коситесь, однокашник?.. Ааах! Ага. Вы думаете… Вы думаете, как такой старый… никудышный… про-ммм-пойца… хнг-хнг, как же он мог стать защитником в крупном процессе… да еще добиться полного оправдания, хэ? Нда… нда… Carissimo amico[67]… Четыре-пять лет назад, тогда… тогда я еще был… я еще был… Пять лет — срок долгий… долгий… хум, для такого человека, как я…
— Но я этого вовсе не думаю, господин адвокат, — зашептал я. — Вовсе нет. Правда же. Я вот что думаю… Вы… Вы были убеждены в невиновности вашего клиента?
Ответ заставил себя ждать, и в эти секунды ожидания мне опять послышался, точь-в-точь как прежде, какой-то шорох; на этот раз скорее едва уловимое посапыванье; но доносилось оно не со стороны де Коланы или собак, а скорее, да, ОТКУДА-ТО СВЕРХУ.
Я прислушался, обратив ухо к верхотуре неохватной печи. Не расположилась ли на печи кошка? Может, это кошка фыркнула? Исключено? давным-давно ее учуяли бы и облаяли собаки. Но доказательство, что слух меня не обманывал, нашлось: на стене за печью резко очерченная тень собачьей морды. А этот удивительно тихий шорох, как и тот, что смутил меня раньше, мог зародиться в отводной трубе, а может, в крошечной щели вытяжной трубы.
