Александр Ахматов - Хроника времен Гая Мария, или Беглянка из Рима
Школа Аврелия была расположена в северо-восточном углу города, близ храма Фортуны Примигении, неподалеку от Коллинских ворот, и занимала участок не менее двенадцати югеров, примыкавший к укрепленному валу, по гребню которого проходила городская стена. Аврелий, расширив свое заведение, доставшееся ему в наследство от отца, задумал построить здесь многоэтажную тюрьму с сотнями камер. Строительство ее уже шло полным ходом, но пока ланиста использовал старые полуподземные эргастулы, в которых можно было содержать от четырехсот до шестисот гладиаторов. Еще около трехсот учеников (главным образом новичков) ланиста разместил в подвалах строившегося здания.
Трапезная для гладиаторов находилась поблизости от ограды школы, тянувшейся вдоль Фортунатской улицы, как ее называли со времени постройки здесь упомянутого храма Фортуны.
Храм Фортуны Примигении был построен по обету, данному консулом Публием Семпронием Тудитаном[283] во время Второй Пунической войны. Долгое время эта часть Квиринальского холма почти не застраивалась. Этим и воспользовался отец Аврелия, выбрав это место для постройки своей гладиаторской школы.
В дни «свободных трапез» гладиаторскую столовую шутливо называли «триклинием» и старались придать ей праздничный вид — украшали цветами столбы, подпиравшие двускатный навес над ней, покрывали грубые закопченые столы и скамьи покрывалами, приносили бараньи шкуры, подушки, циновки, на которых гладиаторы могли развалиться и пировать почти с таким же удобством, с каким римские богачи веселились в своих роскошных триклиниях.
На это застолье гладиаторов приходили и завсегдатаи общественных зрелищ, состоятельные бездельники, занимавшиеся тем, что во время игр делали крупные ставки на сражавшихся бойцов, точно так же как при заездах колесниц в цирке. Общаясь с гладиаторами накануне перед боем, они получали возможность поближе познакомиться с тем или иным из них, узнать, сколько раз он выступал на арене, как он держится, не сковывает ли его страх перед завтрашним днем, другими словами, убедиться воочию, в какой мере можно рассчитывать на его силу и отвагу, стоит ли из-за него рисковать своими деньгами и биться за него об заклад.
Береника рассказала Ювентине о своем возлюбленном, непобедимом Сатире, который и собой недурен, и нравом не какой-нибудь варвар, и с которым ей вообще так хорошо, как не бывало прежде с другими гладиаторами, которых, каждого в свое время, у нее похитил неумолимый Орк.
— Вон он, смотри туда!.. Видишь, сидит, мой голубь, с завитыми волосами и с золотой серьгой в ухе, — улучив момент, шепнула она подруге, когда они уже бегали с подносами в руках вдоль длинного ряда столов, за которыми, украсив головы венками, пировали гладиаторы, окруженные своими поклонниками и даже поклонницами из свободного сословия.
Ювентина посмотрела в ту сторону, куда показывала Береника, и увидела этого знаменитого гладиатора, который, по словам гречанки, выдержал несколько десятков боев и ни разу не был побежден.
Сатир полулежал за столом на скамье, покрытой бараньими шкурами. Рядом с ним расположился уже известный Ювентине управитель школы Пацидейан (она видела его несколько раз — тот частенько бывал в альбанском имении вместе с Аврелием).
О Пацидейане Береника рассказывала, что он был непревзойденным гладиатором еще во времена Гракхов, потом получил деревянный меч[284] и стал преподавать приемы борьбы на арене в гладиаторской школе отца Аврелия, а когда тот неожиданно погиб, став жертвой своих взбунтовавшихся учеников, унаследовавший школу сын убитого назначил Пацидейана ее управителем.
Это был человек, отличавшийся большой телесной силой и громадным ростом. Береника говорила, что гладиаторов он держит в жестокой узде, приказывая за малейшее непослушание бросать виновных в карцер, где их били «скорпионами»[285] и пытали раскаленным железом. Только во время «свободных трапез» Пацидейан, которого по привычке всегда тянуло в среду гладиаторов, немного расслаблялся и вел себя с ними почти как с равными.
Сатир, возлюбленный Береники, и в самом деле не лишен был привлекательности — рослый, широкоплечий и широкогрудый, с сильными мускулистыми руками, покрытыми многочисленными рубцами и шрамами, следами смертельных схваток, в которых ему приходилось участвовать. Веселое лицо его с холеной бородкой, черные, завитые в кольца волосы и щегольский хохолок на макушке, какой обычно носили цирковые атлеты и подражавшие им гладиаторы — все свидетельствовало о его несокрушимой уверенности в собственных силах и в предстоящих испытаниях.
— Он совсем не смотрит в нашу сторону! Чего он ждет? — с беспокойством и обидой говорила Береника, помогая Ювентине расставлять на столе блюда с кушаньями и бросая сердитые взгляды на Сатира, который в это время увлечен был разговором с Пацидейаном. — Если я ему надоела, то и не буду напрашиваться! Очень мне надо! — злилась она.
Между тем Ювентина со страхом жалась к подруге и, как могла, увертывалась от тянувшихся к ней со всех сторон рук гладиаторов, пытавшихся ее схватить.
Она смущалась и краснела от обращенных к ней циничных шуток и непристойностей, с которыми они зазывали ее к себе.
Другие девушки-рабыни, давно привыкшие к обществу буйных учеников своего господина, вели себя смело и непринужденно. Многие из них знали гладиаторов в лицо и по имени. Они сами подсаживались к столу, требуя угостить их вином и закусками, несмотря на свирепые взгляды и окрики домоправителя, который исполнял обязанности распорядителя пира. Но он был бессилен перед этим своевольным и неуправляемым сборищем. Ему приходилось мириться с потерей прислужниц и замещать их рабами, трудившимися на кухне.
Сатир, наконец, увидел Беренику и позвал ее громовым голосом, картинно простирая к ней свои могучие руки:
— Береника, красавица моя! Приди ко мне, моя прелесть! Приди ко мне, моя ненаглядная!..
Молодая гречанка не заставила себя долго ждать и, радостно откликнувшись на зов милого, стала пробираться к нему через проходы между столами, увлекая за собой Ювентину.
Вскоре Сатир прижимал к широкой груди и целовал свою подружку, со смехом спрашивая ее:
— А эту глазастую зачем с собой привела? Или думаешь, что мне тебя одной будет мало? А может быть, клянусь Афродитой Фиалковенчанной, ты нашла себе другого, а мне на замену доставила эту? — грубовато шутил он и ласково поглаживал Беренику по крутому бедру.
— Чего там! Давай ее сюда! — крикнул Пацидейан, который уже был пьян.
— Убери-ка от нее свои огромные ручища, старая фусцина! — отважно сверкнула глазами Береника на грозного управителя школы. — Не про тебя эта девушка. Посмотрите, какая она молоденькая, нежная и розовенькая! Ей нужен кто-нибудь под стать, молодой и пригожий… Послушай, Мемнон, не правда ли, красивая девушка? — слегка хлопнула она по плечу сидевшего по правую руку от Сатира молодого человека лет двадцати пяти, который разговаривал со своим соседом, пожилым гладиатором мрачного вида, вернее, слушал или делал вид, что слушает его энергичные разглагольствования.
Молодой человек обернулся и посмотрел на Беренику спокойным вопросительным взглядом.
— Я пользуюсь случаем, дорогой Мемнон, чтобы сделать тебе приятное, — улыбаясь ему, продолжала девушка. — Помнишь, ты заступился за меня, когда мы были еще едва знакомы, и отколотил как следует того грубияна, который стал выкручивать мне руки? Я уж тогда, глупая, возомнила себе, что ты в меня влюбился и, признаться, была огорчена, когда поняла, что мои чары тебе нипочем. Но потом ты познакомил меня с этим превосходным парнем, которого я теперь ни на кого не променяю, — она обняла и поцеловала Сатира. — Может быть, мне удастся отблагодарить тебя, — продолжала она, вновь обратившись к Мемнону, — познакомив с самой красивой девушкой из фамилии нашего господина. Она здесь новенькая — только третьего дня прибыла в город из господского имения. Но ты не думай, она не какая-нибудь забитая и безграмотная деревенщина. Она и читать умеет, и по-гречески говорит, как по-латыни. Это я утверждаю так потому, что сама родом гречанка и еще не забыла родного языка…
Пока Береника произносила эту длинную речь, Мемнон и Ювентина успели несколько раз обменяться взглядами.
Гладиатор Ювентине понравился.
Черты лица его были правильны, мощью и красотой тела он не уступал Сатиру, а крепкие руки его с игравшими под тонкой кожей мускулами не были еще обезображены рубцами, как у милого дружка Береники.
— Она не просто красива, — приветливо и ласково глядя на Ювентину, сказал Мемнон. — Я нахожу ее прекрасной. Клянусь, она подобна вечно юной Гебе[286], спустившейся к нам с Олимпа!
— Верно сказано! — поразилась Береника. — Ты почти угадал ее имя. Ведь олимпийскую Гебу римляне называют Ювентас[287], а нашу красавицу зовут Ювентиной…
