Гюстав Эмар - Береговое братство
Благоговейно склонив головы, все трое осенили себя крестным знамением, потом простились со священником, который вошел в церковь, и сели на лошадей.
Они выехали из асиенды крупной рысью.
Когда они достигли подножия пригорка, дон Фернандо приостановил лошадь, оглянулся на мрачное здание и протянул к нему руку с угрозой.
— Я уезжаю, — хриплым от бессильной ярости голосом произнес он, — но даю клятву вернуться и открыть страшные тайны этого мрачного жилища, хотя бы пришлось заплатить жизнью за это открытие! В путь, друзья, надо наверстать потерянное время!
Они удалились от асиенды, и на этот раз вскачь.
ГЛАВА VI. Каким образом капитан Лоран, или дон Фернандо, проник в первый раз в Цветочный дом
Когда асиенда скрылась за пригорком, путешественники придержали лошадей и продолжали свой путь умеренным шагом.
Местность, по которой ехали теперь авантюристы, была едва ли не одной из самых живописных во всей Америке. Думаю, не ошибусь, если скажу, что она не походила ни на какую другую.
Все, что природа заключает в себе поразительного, величественного и из ряда вон выходящего, представлялось удивленному взгляду во всей своей красоте и внушающем священный ужас величии.
Направо и налево, на расстоянии, точно определить которое не представлялось возможным, возвышались мохнатые вершины Кордильерского кряжа, этого спинного хребта Нового Света, пики которого, покрытые вечными снегами, достигали страшной высоты, окруженные облаками, как светлым сиянием. Их склоны покрывали громадные и таинственные леса, склоненные над темными озерками, в зеленоватой воде которых они отражались. На пустынных берегах этих озер, как бы оставшихся неприкосновенными с сотворения мира, никогда не раздавалось человеческого голоса, не скользило по ним лодки, не было закинуто рыбацкой сети, и склоны исполинских высот, постепенно понижаясь уступами, наконец сливались с бесконечными равнинами, бесплодными саваннами и страшными пустынями, которые покрывали перешеек по обе стороны горной цепи необъятным океаном зелени.
На протяжении многих миль путь лежит под исполинскими сводами деревьев-великанов, сквозь которые полуденные лучи никогда не проникают или, как бы нехотя, едва светят; потом вдруг лес редеет, и перед глазами расстилается степь, темная, обнаженная, бугристая, где взгляд теряется в безграничной дали, и грусть охватывает сердце, затем снова идут долины вперемежку с холмами. То и дело путешественник поднимается в гору и спускается вниз, пробираясь с унынием, порой с ужасом, среди этой наводящей тоску дикой природы. Напрасно ищет он следов дороги или хотя бы протоптанной тропы, и по прошествии нескольких часов одинокого странствования, не видя исхода из этой страшной пустыни, даже самый твердый человек падает духом и страх овладевает им, он отчаивается достигнуть цели своего пути, продолжительный переход, который он сделал, кажется ему напрасным и как будто вовсе не приблизившим его к человеческому жилью.
Потом вдруг, без малейшего перехода, с вершины холма ослепленному взгляду открывается восхитительная картина: громадные вековые леса, прихотливо разбросанные букетами группы роскошных тропических растений, которые грациозно склоняют свои широкие зубчатые листья, когда их нежно ласкает легкий ветерок, реки, словно змейки извивающиеся бесконечными изгибами под сенью водяных растений, которые окаймляют их берега, и нередко, перекинув через журчащий поток воздушный мост из листьев и цветов, образуют зеленые арки, и, наконец, местами, под жесткой травой, коварные трясины или озерки с зеленоватой стоячей водой, убежищем кайманов и игуан15, лениво греющихся на солнце.
На протяжении около двадцати миль, то есть от Чагреса до Панамы, и миль на сорок или пятьдесят в окружности разнообразнейшие живописные виды сменяют один другой, но не утрачивают печати величия и дикости, которую наложил Господь на все выдающиеся создания природы.
Часам к одиннадцати путешественники остановились для отдыха на большой поляне в лесу, по которой протекал ручеек.
Они хотели переждать полуденный зной, а заодно дать лошадям передохнуть и накормить их, в чем бедные животные чрезвычайно нуждались.
Когда лошадям задали корму, путешественники подумали о себе.
Хосе взялся приготовить обед и дело это исполнил с ловкостью и проворством, которые снискали ему похвалу товарищей, с давних пор привыкших к кочевой жизни и потому прекрасно разбиравшихся в подобном деле.
После обеда, который был прикончен мигом, путешественники, как обычно, раскурили трубки и принялись беседовать.
Разговор завязал Мигель Баск, богатырски хватив себя по колену кулаком, так что в пору было свалиться быку.
— Что с тобой? — спросил Лоран, смеясь.
— Что со мной? Пропасть их возьми! — вскричал Мигель с блеском гнева в глазах. — Да то, что со мной поступили, как с желторотым птенцом, и если когда-нибудь эти мерзавцы попадутся мне под лапу, — прибавил он, протянув с угрозой огромную ручищу, словно баранью лопатку, — они узнают на собственном опыте, из какого теста я создан.
— На что же тебе жаловаться? — шутливо возразил товарищ.
— Как на что?! — рассвирепел буканьер. — Вот это мне нравится! Замечание бесподобно! Вы не понимаете, на что я негодую?!
— Я жду, чтобы ты объяснился более спокойно, если можешь.
— Постараюсь, но ручаться не стану.
— Попробуй все-таки.
— Для меня дело ясное: мнимое питье — просто наркотическое зелье. Этот изменник дон Хесус, как он назвался, хотел убить нас во время сна; по счастью, я запер дверь на задвижку.
— Ты абсолютно ошибаешься, брат, асиендадо к этому непричастен.
— Не может быть!
— Очень даже может. Более того, скажу даже, что он первый перепугался бы, если б только знал, что в эту ночь происходило в его доме.
— Вздор какой! А усыпляющее зелье, которое я выпил?
— Приготовлено было не им. Этот достойный муж не подозревает и о четверти того, что у него творится в доме. Асиенда, полагаю, двойная, если не тройная, и построена во вкусе старых богемских и венгерских замков, со множеством потайных ходов, опускных дверей в стенах, тайников и подземелий, которые перекрещиваются во всех направлениях. У меня есть доказательство, что нынешний владелец не имеет понятия обо всем этом.
— Как хотите, граф, — возразил буканьер, пожав плечами, — а я все-таки был усыплен, иначе не мог бы не слышать, что вы зовете меня на помощь.
— Это правда.
— И я, ваш преданный товарищ, почти брат, дал бы убить вас возле себя, не защитив!
— Чем же ты был бы виноват, раз спал?
— Эту-то дьявольскую шутку я и не прощу тем, кто проделал ее со мной.
— Мне не хотели причинить зла, напротив, со мной прекрасно обращались.
— Возможно, но могло быть иначе, и тогда я, Мигель Баск, остался бы опозоренным в глазах товарищей, которые не поверили бы ни единому моему слову из этой нелепой истории.
— Полно, утешься, старый товарищ! Разве ты не знаешь, как я люблю тебя?
— Знаю ли? Именно потому и бешусь!
— Итак, — сказал проводник, который внимательно вслушивался в разговор двух флибустьеров, — это правда, что в доме водится нечистая сила, как утверждают?
— Да, водится, но это существа из такой же плоти и крови, как и мы, которые вынашивают какие-то мрачные замыслы.
— Вы не думаете, сеньор, что это призраки потустороннего мира?
— Повторяю тебе, что это люди — решительные и грозные, правда, — но вовсе не привидения. Они обладают громадными возможностями наводить ужас и, вероятно, действуют под началом некоего умного и неустрашимого предводителя, но в том, что они исполняют, нет ничего сверхъестественного, хотя способ и результаты их действий превышают человеческое понимание.
— Тем они опаснее!
— Разумеется! Поэтому я и принял твердое решение открыть, кто это.
— Нас будет двое в этих розысках, — заметил Мигель.
— Нет, трое, — медленно сказал краснокожий, — у меня также есть важный повод стараться узнать, кто эти люди.
Капитан Лоран украдкой взглянул на проводника, но лицо индейца было спокойно и взгляд исполнен такого достоинства, что подозрения молодого человека, если таковые у него и возникли, мгновенно рассеялись.
— Хорошо, — сказал он, — принимаю твою помощь, мы будем действовать сообща.
— Я запомню ваше обещание, сеньор, — произнес проводник.
— Кажется, об этом предмете теперь сказано достаточно, — сказал Лоран, — да и говорить, вроде, больше нечего… Сколько миль осталось еще до Панамы?
— Около восьми, если ехать по окольной дороге, напрямик же не более пяти.
— Можно ли рассчитывать быть в городе до заката солнца, если ехать окольной дорогой?
