Владислав Бахревский - Разбойник Кудеяр
Вплывали сестрицы в горницу павами, что у старшей, что у младшей такая стать, что лешие раскоряками себя чувствовали. Покашливали от смущения, похмыкивали.
Столы в честь Кумах Федор Атаманыч накрывал как для иноземок. Все ложки, все тарелки лешаки за неделю облизывали и о башки лохматые терли, чтоб ни жиринки, ни соринки не осталось.
Угощения — мед, нектар, всякая духмяность, дуновение. Кумахи лишнего, ради стати своей, и не понюхают.
Федор Атаманыч был в алой рубахе, с рубиновой запоной, перстней нанизал по два на каждый палец.
Как только дверь распахнулась — заиграл он в гусли. Когда Федор Атаманыч на гуслях летом играет, у сыча из глаз слезы сыплются, играет зимой — всякая вьюга стоит на хвосте и мрет от счастья.
Кумахи вплыли под звон гуслей, сели рядком на лучшее место, под окнами, заслушались игры, запечалились ласково…
— Ах! — сказал Федор Атаманыч и слезинку с левого глаза коготком-мизинцем смахнул. — Ах!
И, отложив гусли, развел хозяйскими лапами, приглашая гостей отведать угощения. Лешаки тотчас принялись лопать и уминать, а Кумахи отрезали по кусочку купальского пирога, отведали.
Описать, что это за чудо купальский пирог, — книги не хватит, а если одним словом сказать — лето! Такими в светлице лугами пахнуло, такие блики пошли по стенам да потолку, что в омутах глаз у старшей Кумахи, у ее сестриц замелькали вроде бы кувшинки, вроде бы стрекозы крылышками затрещали.
— Люди думают, что это они живут. Знать бы им про наше житье! — хвастливо молвил Федор Атаманыч, чтобы раззадорить Кумах на беседу пристойную, умопомрачительную, ибо иной беседы у лесного народа не бывает.
— Поиграй нам, Федор Атаманыч! — молвила наконец словечко старшая Кумаха.
Федор Атаманыч поклонился, взял гусли да и грянул по всем-то струнам, сверху донизу, и кругами, кругами да щипо́чками.
Кумахи из-за стола выступили, пошли, пошли хороводом, как их гусли повели. Ножками с носка на носок, замираючи, глазами на косматых лешаков давно глядючи. И пошли-пошли-пошли, кружась, да так, что изба с места сдвинулась. Платья у Кумах — серый вихрь, вместо лиц — кольцо, топотанье ножек переменчивое, переступчатое, и все круче, круче, круче круги, и уж всё — омут, и одна только белая рука Кумахи, как из пучины последний взмах.
— Э-эх! — вскричал Федор Атаманыч. И так брякнул ногою в пол, что молния снизу вверх сиганула, и дым тут, и гарь, и всеобщее невезение.
Ни Кумах, ни деревни, только прах да смрад.
2Перепуганные лешаки сгрудились вокруг Федора Атаманыча.
Среди бела дня полыхнула лесная деревня, развеялись колдовские чары. Остались лешаки лешаками: лохматы, голы и страшны.
— Что стряслось-то, Федор Атаманыч, объясни?
— Безверием сожгло, — ответил главный леший.
— Куда ж нам теперь?
— Дурней искать, у коих страх не перевелся.
Лешаки поохали, потоптались, взвалили котомочки на плечи и поплелись друг за другом.
Федор Атаманыч шел последним. На повороте оглянулся на пепелище, слезою снег прожег.
— Эх, Ванюха! И надо же было тебе человека полюбить!
Часть 8
Зверь бежит на ловца
Глава 1
В пустой избе для пиров за пустым дубовым столом сидели ближайшие люди Кудеяра. Им было велено думать.
Сидели Аксен Лохматый, Микита Шуйский, Холоп, сидел приехавший на совет кузнец Егор, сидел Ванька Кафтан, приведший с Белгородской черты полсотни молодцов, сидела промеж думных мужиков атаманша Варвара.
Кудеяра не было. Кудеяр загадал загадку и сгинул.
Охранял покой великого совета Вася Дубовая Голова. Новой жизнью Вася был предоволен. Спал сколько мог, работал по охотке — один на весь стан дров наколол, — ел сколько лезло, на праздниках выпивал по ведру вина. Ну а коли воевать приходилось, выхватывал врагов из строя, будто сорную траву с грядки. И ничто бы его не заботило, когда б не матушкино наставление: матушка-то посылала Васю к атаману Кудеяру за женой, но жена все не находилась.
А загадочка Кудеярова вот какая была. Спрашивал атаман совета, как дальше жить. Идти ли тайно в Москву и там поодиночке перебить бояр? Только ведь бояре, царь да Разбойный приказ тоже дремать не будут. Или идти по России, кругом Москвы, собрать всех недовольных и уж потом ударить на боярское войско? А сколько их, недовольных? А победишь ли одним гневом обученное стрелецкое войско и дворянскую конницу? А может, сначала податься на юг, к Белгородской защитной черте, там за Дон и уж с донцами в союзе, забирая большие и малые города, окружить и взять Москву? Но поднимется ли донская вольница? Одно дело — боярина обобрать, другое дело — захватить город. Мало захватить, его и удержать надо.
— Дон можно всколыхнуть, особенно если поманить казаков деньгами да зипунами, — сказал Ванька Кафтан.
— А по мне, — сказал Микита Шуйский, — надо пробраться в Москву, в Кремль, — и гурьбой в царевы палаты. Царя — по башке! Сел на трон и правь.
— Опять ты за старое, Микита! — засмеялся Холоп. Холоп только что вернулся из похода. Пригнал стадо скота и заважничал. — Думаешь, как сел на трон, так все тебе в ножки и покланяются? Не только бояре и дворяне поднимутся на тебя, но и все заморские цари потому поднимутся, что будешь ты самозванец, а царь — он от Бога!
Посмотрели на Аксена Лохматого, тот руками развел.
— А на какой это ляд идти-то нам, выпучив глаза, за кудыкины горы? Плохо нам живется на стане, чтоб бежать, задрав штаны, ища погибель себе?
— Право слово! — воскликнула Варвара. — Живете вы любо-дорого — и живите, пока не трогают. На малую вашу силу — силу малую пошлют, а вот на большую — большую! Тогда уж не отвертишься!
— Не каркай! — ударил кулаком по столу Шуйский. — Сколько ни поживем — все наше. Волков бояться — в лес не ходить. А собрались мы в лесу не для отсидки. Что скажешь, Холоп?
— А что я скажу? Как решит Кудеяр, так и будет. Верность он нашу испытывает, вот что!
— А ну говори, кто против Кудеяра! — просунул в дверь голову свою Вася.
— Ты что подслушиваешь?! — накинулись на него.
Ванька Кафтан хлопнул Васю по спине.
— С такими стыдно в лесу хорониться!
— Ну и рука у тебя! — восхитился Вася. — Приходи в баню, веничками похлещемся. А то тутошних попросишь похлестать — хлещут и сами же потеют, а меня не пробирает. Похлещи, будь другом.
Загыгыкал совет, на том гоготе и иссяк.
2По дороге слухи катятся, как ветер по ржи, как волны на реке. Быстра ямская гоньба, а слух все равно впереди. Седок на коне, слух на тройке. Седок на тройке, слух цугом.
В то утро в кабачке о хлебе говорили. По весне, мол, хлебушек вздорожает. Да и как не вздорожать — война. Про войну говорили, про Кудеяра. Разбойник, мол, до того разошелся, самого хана крымского ограбил.
Кудеяр послушал-послушал байки да и встрял в разговор:
— Брехня! До Бахчисарая далеко.
— Далеко-то далеко! — возразили. — А что делать? В России денег кот наплакал, а Кудеяру, чтоб оделить всех бедняков, сколько нужно серебра-то!
— Сказывай сказки! — крикнул только что прибывший ямщик. — Защитника нашли! Через Покровское, имение Собакина, ехал нынче — плач стоит в Покровском. Третьего дня нагрянул Кудеяр, забрал всю скотину и был таков.
— Врешь! — Кудеяр вскочил.
— Чего мне врать-то. Сам видел. Да вон седока моего спроси, он монах, зря уста враками сквернить не будет.
— Истинно, — сказал черный, не русского вида монах.
Кабацкий народ, поглазев на монаха, принялся обгладывать, как собака кость, самую свежую сплетню.
— В монастырь к Паисию от самого Никона ученого грека прислали. Тот грек все монастырские книги собрал и велел сжечь. Во всех книгах тех анафема завелась. Оттого и беда и напасти. Не Бога молим по книгам порченым, а темного царя!
Тут ямщик, привезший монаха, аж на пол плюнул.
— Ну что врете!
— Это почему же мы все врем — один ты правду говоришь? — подступился к нему обиженный рассказчик.
— Врете! Хоть мне молчать велено, да перед таким враньем устоять невозможно. Соблазн в твоих словах. Вот он, ученый монах, еще только едет книги считывать, а вы уже сто коробов наплели. Скажи им, отче!
— Истинно, дети мои! — Монах перекрестил сидящих в кабаке. — Закройте уши перед лживой молвой. Это сатанинский соблазн и наваждение.
Кудеяр встал и пошел к дверям.
Во дворе покрутился возле саней ямщика, привезшего монаха, сел в свой легкий возок и укатил.
3Кудеяр едва шевелил вожжами. Лошадь не торопилась, и мысли у Кудеяра были тяжелые и медленные.
«Назвал себя человек Холопом, видно, знал, что холопская у него душа. Поднимешь ли с такими крестьян на царя? Бояре грабят, а дворяне пуще. Бежать бы от грабителей к свободному человеку Кудеяру, а он тоже грабит! Берегись, Холоп!»
