Владимир Короткевич - Колосья под серпом твоим
– Пойдем по правой, – сказал Кондрат. – Ну ее к дьяволу, церковь. Раубичевы говорили – стоит, как гроб.
Тропинка спускалась по склону наискосок и вскоре вывела на открытый с двух сторон выступ пригорка. Здесь густо росли деревья, а между ними серело узкое строение, похожее на церковь без куполов. Это, видимо, была старая башня при доме. Таких в то время много было разбросано возле приднепровских замков. Всегда расположенные немножко поодаль от новых домов, старые прибежища рода на случай войны, теперь уже никому не нужные, холодные, как подземелья, потому что солнце не успевало за лето прогреть и высушить двухсаженную толщу стен, они медленно разрушались, роняя из кладки на траву источенные каменным слизняком валуны. Со временем стены начинали напоминать черно-желтые соты, мертвую вощину без пчел.
Когда-то были пистолетные выстрелы, когда-то были осады и пчелиное гудение стрел. Теперь – ничего, кроме разрушения.
Дети, медленно продвигаясь вдоль левой стороны башни, увидели овраг, рассекавший ложбину, а за оврагом господский дом. Дом был совсем темный – ни одного освещенного окна.
– Откуда же свет? – шепотом спросил Павлюк.
Андрей пожал плечами. И как только они зашли за угол башни, такой, казалось, неживой, такой безнадежно мертвой, они увидели отблеск этого света на кроне дуба-богатыря, который рос у стены.
…Светилось окошечко в верхнем этаже башни. Светилось неживым, синим, каким-то дрожащим светом – иногда сильнее, иногда слабее.
– Заглянуть бы, – прошептал Кондрат.
– Потом на дуб полезем, – сказал Андрей. – А теперь обойдем башню. Черт его знает, где тут дверь. Вдруг кто выйдет и схватит… Я же говорил, нечисто здесь.
Они двинулись дальше, медленно обошли уже три стороны постройки и теперь должны были выйти на четвертую – к обрыву.
Двери не было и здесь, словно тот, кто зажигал огонек, залетал сюда по воздуху. Но зато здесь было окно на уровне земли, видимо пробитое позже в глухой стене, и из этого окна падал на обрыв красноватый свет.
Они увидели этот свет и одновременно услышали негромкое и редкое постукивание железом о железо, почувствовали сладковатый серный смрад.
С замирающими от любопытства и ужаса сердцами они поползли к этому окну. Павлюк остался с Яней в зарослях, а ребята поползли все ближе, ближе. Красноватые вспышки делались ярче, постукивание тревожнее и отчетливее.
Стук-пых… Стук-стук-пых-х…
Окно было зарешечено, и сквозь решетку они увидели огромное подземелье с каменным полом и сводами. Все стены его, кроме одной, тонули во мраке, а та одна была освещена сверкающими вспышками горна, над которым нависал черным грибом колпак. У горна стояли каменные столы с удивительными инструментами из стекла и металла.
Стук-пых… Стук-стук-пых…
В подземелье было четыре человека. Один сидел за столом возле горна и держал над жаровней что-то похожее на сковороду. Это со сковороды временами полыхало винно-красное пламя, и тогда человек снова сыпал на нее черный порошок, качал головой и продолжал калить.
Второй сидел поодаль. Перед ним дрожала зажатая в тиски металлическая полоса. Он постукивал по ней небольшим остроконечным чеканом.
Стук-пых… Стук-стук-пых-х…
Двое других сидели, закутавшись в грубые суконные плащи, и смотрели в огонь. Все четверо были чем-то похожи; угасала красная вспышка, и тогда даже в свете горна можно было заметить фарфоровую бледность лиц.
И все молчали, как будто слова между ними были совсем не нужны.
Пламя вспыхивало все чаще. И вот человек у горна вынул из чугуна круглую бутылку с узким горлышком, встряхнул какой-то осадок и показал человеку с чеканом. Тот утвердительно кивнул.
Трепетало красное пламя.
Человек подал полосу одному из сидевших. Освободил вторую полосу, крутой дугой выгнутую между тисками, и подал соседу первого. Те сбросили плащи и, оставшись в суконных штанах и белых сорочках, начали молчаливую и страшную своей молчаливостью игру во вспышках красного света: по очереди начали бить полосой о полосу, по-разному держа их. Затем один бил по полосе другого, воткнутой одним концом в отверстие между плитами. Потом второй бил довольно толстой кувалдой по полосе первого.
Один из ударов сломал металл. И владелец кувалды молча, с мрачным лицом развел руками.
И тут вспышка небывало красного густого пламени осветила подземелье. Человек с жаровней стоял и скалил зубы в потоках красного света, которые змеились все выше и выше. Руки его были победоносно подняты вверх.
Это было так страшно, что мальчишки бросились прочь и опомнились лишь за углом башни.
– Что видели? – спросил Павлюк.
– Вызывали кого-то, – коротко ответил Андрей.
– Кого?
– Не знаю. Но не к добру. Пошли отсюда.
– А огонь? – напомнил Кондрат.
– Да, огонь… – У Андрея упал голос.
Они подняли глаза к окну и увидели, что синий огонек погас. На его месте теперь темнел провал окна. Обычный мертвый провал. Больше ничего.
И мальчики сразу почувствовали, как страх уступил место разочарованию. Столько раз видеть искру над кронами парка, решиться наконец идти сюда, натерпеться страха, увидеть огонь вблизи, такой изменчивый и синий. И все испортить.
– Пошли, – сказал Андрей.
Снова тропинка, на этот раз с уступа в обход небольшой подковы озера. Снова запах грибницы и студеная роса.
Мальчики шли молча, с опущенными головами. Было холодно и неуютно под кронами деревьев. Хорошо еще, что хоть Яня не плакала, потому что ей было все равно, так она хотела спать. Андрей снял с себя свитку, и они подвязали девочку на спине у Кондрата, смастерив что-то наподобие мешка, в котором было тепло и уютно. Кондрат теперь мог освободить руки, ему стало легче.
– Придем еще сюда? – тихо спросил он у Андрея.
– Придем, – подумав, ответил Андрей. – Надо прийти.
– Кого же они все-таки вызывали? – спросил Кондрат.
Андрей не ответил. Да и что можно было ответить?
Мрак. Глухие шаги. Сонное посапыванье Яни на спине у Кондрата. Начинает пробирать холод, тот сонливый холод, когда челюсти раздирает зевота и человек мечтает как о наивысшем благе о копне сена, в которое можно забраться и уснуть.
Они миновали озеро, с которого тянуло влажным холодком и рыбной сыростью. Парк снова сделался густым, – не парк, а какие-то дебри с кучами валежника, с редкими глухими тропинками.
По одной из таких тропинок они шли довольно долго. Шли и почти не надеялись, что когда-нибудь ей будет конец. Но тропинка привела их к небольшой поляне. Поляна тоже была темная, потому что над ней склонялись, закрывая шатром небо, ветви могучих деревьев. А под шатром, занимая почти всю поляну, стояла самая удивительная постройка, какую им довелось видеть за свою короткую жизнь.
Постройку окружал частокол из заостренных бревен. Над частоколом поднимались лишь два-три венца стен да трехъярусная крыша из грубой обомшелой щепы. На коньке верхнего яруса неподвижно возвышался "болотный черт" – вычурная коряга, которой ветры и гнилая вода иногда придают сходство с уродливым идолом.
В венцах стен кое-где тускло поблескивали слепые окошечки с резными наличниками. Такие же резные ворота разрывали в одном месте частокол. Колья его венчали побеленные непогодой лошадиные черепа с темными провалами глаз.
Дети не знали, что это была баня Раубича, выстроенная в "сказочном" стиле, но, дрожа, чувствовали это сказочное и страшное. Видимо, сюда, к этим воротам, должны были приезжать, чтоб погибнуть: вечером – светлый день, а перед рассветом – черная ночь.
Из темного туннеля дороги долетел редкий стук копыт, а потом появилась сама ночь, как ей и надлежит, на черном коне и в черном плаще.
Конь шел мерной поступью, а всадник сидел на нем, склонив голову, и длинный черный плащ, похожий на обвисшие огромные крылья, прикрывал репицу животного.
– Вот кого вызывали, – шепнул Кондрату Андрей.
Мальчики не удивились, узнав ночь в лицо, узнав эти длинные усы, эту рукоять пистолета, которая выглядывала из переметных сум.
Всадник подъехал к частоколу и с минуту постоял перед ним. Потом, не поднимая головы, медленно снял ружье и трижды, с большими интервалами, стукнул прикладом в доски ворот.
…Не ожидая больше ни минуты, дети в страхе бросились бежать.
Они не помнили и не знали дороги, не обращали внимания на усталость, от которой резало в груди, не помнили, где перелезли ограду. А может, ее и совсем не было? Они бежали и опомнились только на знакомом перекрестке, от которого до Загорщины было не больше двух верст.
* * *
Было темно. Пахло березовыми вениками. Потом вспыхнул огонек. Рука с железным узорчатым браслетом на запястье поднесла "серничку" к толстой восковой свече. Потом к другой. К третьей.
И тогда другая рука, загоревшая до горчичного оттенка, сняла со стола украшенный серебряными насечками пистолет. Спрятала под стол.
