Виктор Ахинько - Нестор Махно
— Держись! Рваная лава! — крикнул Яков. Лицо его преобразилось, стало непреклонным. Дубовая лодка задрожала, вроде в ознобе, и это передалось тем, кто в ней сидел. Справа и слева торчали острые ножи скал. Ледяные брызги, пена летели в лицо.
— Господи Исусе… Господи… — шептал в замешательстве Федор Щусь. Он представил, что сейчас пропорют дно или борт. Крышка же! Каюк!
— Не греби! — шумел Пивторак, мощно управляя одним стерном. А Григорий вцепился в борт руками. Слезы застили глаза, но он все-таки заметил новую полосу бурунов.
— Лава Служба! — донесся до него голос лоцмана. «Сколько же их?» — потерянно соображал Василевский. Берега исчезли. Тянуло низ живота, и, когда лодка слетала с гребня лавы и падала в пену, Григорий с отвращением и жалостью к себе сжимал колени.
— Гострэнька лава! — и через несколько минут или секунд Пивторак опять вещал: — Булгарська лава!
Теперь уже и Нестор побелел от охватившего его трясуна. Не было никаких сил противостоять гудящей, свистящей, улюлюкающей стихии, что несла, кидала их, словно перышко.
— Рогата лава! Грэбы! Грэбы! — кричал Щусю лоцман и яростно махал кулаком. Федор догадался, что скоро они минуют этот ад, и налег на весла. Но лодка и так летела стрелой. Поверхность воды опустела: ни скал, ни белых бурунов, ни даже волн — лишь стремительный темный поток. Щусь сидел спиной к порогу и не мог видеть, что самое страшное — впереди. Он почувствовал сладкий, гибельный озноб и услышал рокот падающей реки, который поглотил все звуки. А Нестор и Григорий в полном смятении затаили дыхание.
Лодка взлетела, некоторое время висела в воздухе и наконец со звоном ударилась, провалилась в ледяную клокочущую бездну Ненасытца. Сердце Федора зашлось. Он в ужасе закрыл глаза и заорал. Взвыли и Махно с Василевским. Когда они пришли в себя, лодка-дуб уже спокойно скользила по течению.
Вытерев пятерней лицо и перекрестившись, лоцман с удивлением заметил, что глаза Нестора Ивановича широко раскрыты, а рот улыбается. «Наш чоловик, — решил Пивторак, и это было высшей похвалой, на которую он был способен. — Та и ти двое молодци, хоть, можэ, и наклалы в штаны. Подывымось, чи побижать на острив».
На берег, однако, никто не попросился.
Пулеметы с трудом, правда, но были нащупаны и подняты якорями — восемь штук. Смазку с них смыло, да не беда. Их погрузили на подводы и увезли вместе с лодкой в Васильевку. Предварительно все, кто плавал, переоделись. Лютый даже по стопке им налил.
— Оцэ хозяин! — похвалил его Пивторак.
В селе оружие осмотрели, смазали, разделили.
— Трэба погриться, Нэсторэ Ивановычу, а то як бы лыхоманка нэ схопыла, — сказал Яков. — Прошу до хаты всих.
Выпили, завтракали, делились впечатлениями.
— Вы хоть слышали про лаву? — спросил Василевский, хитровато прищурившись.
— Когда сотня-другая на тебя с саблями полетит, Гриша, познакомишься, — отвечал Вакула, сладко опохмеляясь.
— То ерунда, Иван. В порогах лавы — чуть не обхезался, — с этими словами Василевский выскочил из-за стола.
— Дорогу герою! — хохотал Вакула.
— А откуда ваше село взялось? — поинтересовался Махно из уважения к хозяину.
Тот вытер усы, приосанился.
— Ци наши зэмли царыця отдала полковныку Синельникову. Можэ, чулы? А у його був сын — Васыль. Його имэнэм и названо.
— Так и станция, выходит, того полковника? — удивился Петр Лютый.
— Шо та станция? — небрежно махнул рукой Пивторак. — На тому боци Днипра, бачылы, палац стойить. Дворец, по-вашому. Там його родычка и зараз жывэ, Малама фамилия. У нэйи дви золоти булавы и сидло с самоцвитамы самого гэтьмана Украйины. Йим циньг нэма. А вы про якусь станцию балакаетэ…
Тут Якова позвали. Он вышел и возвратился озабоченный.
— Выбачайтэ, будь ласка. Хозяйин мэльныци у двори, — объяснил. — Ваши люды, Батько, на його контрыбуцию наложылы. Тры тыщи рублив.
— Кто? — рыкнул Махно.
— Тэмно було. Вин нэ знае.
— Что за дрянь? Не может того быть! — Нестор выскочил из хаты. Во дворе ждал дядя в добротном кожухе, без шапки.
— Это у вас взяли деньги?
— У меня.
Лицо Нестора передернулось. Этого еще не хватало. Затеяли революцию, чтобы грабить! Анархия называется. Высшее проявление Свободы. Не-е. Мы этого не потерпим!
— Дежурный!
— Я же здесь, — Алексей Чубенко стоял рядом. Что с Батькой? На нем же лица нет.
— Построить отряд. Немедленно!
Когда повстанцы собрались, Махно спросил:
— Все тут? Тогда слушайте. Кто-то из нас… ночью… самовольно… ограбил вот этого человека. Взяли три тысячи, якобы контрибуцию за мельницу. Я хочу знать: кто… посмел? Шаг вперед!
Никто не шелохнулся.
— Мы — армия освобождения Украины или шайка разбойников? — ярился Нестор. — Я вас спрашиваю!
На ближнюю хату села сорока и сухо, по-зимнему застрекотала.
— Та-ак. Мало того что напакостили — нет духу признаться. Куда же подевалась наша честь борцов за свободу?
Повстанцы смотрели на Батьку сурово. Они, добровольцы, не привыкли ни перед кем отчитываться. Кроме того, думали многие, велика ли беда: мельника пощипали. Так ему, кулаку, и надо! Говорят, Махно и сам когда-то начинал с грабежей. Видишь ли, ему можно было. А нам — нельзя! Ради чего ж воюем? Ермократьев при всех сказал: «Не только воля, но и доля, елки-палки». То-то же. А долю важно пощупать. Она вроде сороки в руках.
Вдалеке неумолчно гремел Ненасытец. «Неужели и мы ненасытны? — мрачно размышлял Нестор, покусывая губы и прохаживаясь перед строем. — Тогда и революция дрянь! Обречена. Грош ей цена. Не-ет, врешь!» Он не мог признать это. Надежды и старания, кровь и бессонные ночи, самоотверженность — всё летело бы кувырком коту под хвост. Порадовались бы генералы, помещики, банкиры. Вот оно, плебейское загребущее нутро! Точно такое, как у нас. Никакой разницы. За что бьетесь?
От этого позора, от страха, испытанного в пороге, и от самогона у Нестора заболело сердце. Что же предпринять? Если сейчас не найти негодяя, он и дальше будет бузить, других соблазнять. Они уже вон как вызверились. Авторитет Батьки повис на волоске. Он подозвал к себе членов штаба и велел ледяным тоном:
— Снять шапки!
Никто ничего не понял. Зачем это? Но повиновались. Нестор перещупал каждую.
— А теперь проверьте у всех! — чутье подсказывало ему: деньги спрятаны в одежде. Больше негде, скорее всего в шапках. У кого?
— Тут, кажись! — воскликнул Пантелей Каретник. Махно быстро обернулся. Шапка была… Ивана Вакулы. Этого еще не хватало! Сотский, отчаянный богатырь. Пантелей разорвал подкладку и вынул пачку' кредиток.
— Ты… Иван? — изумился Нестор. Вакула онемел. — Иди сюда, — Махно подозвал хозяина мельницы. — Твои деньги?
— Мои.
— Точно? Ану приглядись. Если врешь, сволочь…
— Чего смотреть, Нестор Иванович? Николаевские. Потрясите над ладонью. Видите, видите — мука!
Всякие сомнения отпали. Сорока все стрекотала.
— Кто был с тобой? — спросил Махно Вакулу беспощадным тоном. Он был настолько возмущен жадностью и скрытностью, казалось бы, верного соратника, что не пощадил бы и брата. О том, что повстанцы могут быть другого мнения, а то и защитят виновного, взбунтуются — не думалось. Нестор просто не принимал это в расчет. А если бы дрогнул — не быть ему Батькой.
— Дружок Федора Щуся! — с вызовом ответил Вакула, указывая на повстанца из Дибривок. То был тоже испытанный в боях, худой и озлобленный парень, у которого, помнится, сгорела хата. Смотрел он на Нестора волком.
— Ану рвите и его шапку! — приказал Батько.
В ней тоже оказались деньги. С мукой. Члены штаба молча наблюдали эту тягостную сцену.
— Сдайте оружие! — потребовал Махно.
Вакула и его приятель подчинились. Они еще надеялись, что пронесет.
— Предлагаю… расстрелять мерзавцев, — обратился Нестор к членам штаба. — Если этого не сделаем — грош цена революции.
— Да ты что?! — Щусь даже отшатнулся. Сорока примолкла.
— Семен, говори!
Каретник, оскалившись, тёр подбородок большим пальцем.
— Я — «за», — сказал сурово.
— Марченко!
Алексей покраснел, закурил, не мог вымолвить ни слова.
— Говори, люди ждут, — глаза Махно с расширенными зрачками не оставляли надежды.
— «За», — выдавил наконец Марченко.
— Лютый!
— Я воздержусь.
— Ах ты ж, виршеплёт. Калашников!
— «За».
— Чубенко!
— Тоже «за», — никто из них не хотел произносить страшного слова «расстрел». Они впервые должны были казнить своих, и это казалось чудовищным. Но что же делать? Спорить на глазах у взвинченного отряда? Митинговать? Да разорвут же на части или перестреляют друг друга.
— Значит, так. Кто «за», те и приведут приговор в исполнение, — жестко подвел итог Махно. Потом обратился к повстанцам: — Отряд, слушай! Вот эти двое опозорили наше святое дело. Вина их твердо установлена. Мало того, что занялись разбоем, — затаились, бросая грязную тень на каждого из вас. Мы этого ни сейчас, ни впредь не потерпим. Заразу выжигают каленым железом. Штаб принял решение… — Нестор осекся, дыхание у него перехватило. Все стояли без шороха. — Расстрелять перед строем! — крикнул Махно, и передние ряды повстанцев напряглись в изумлении. Люди явно не ожидали такого исхода. — Товарищ Каретник, приступайте!
