Григорий Мирошниченко - Юнармия
Атаман сидел за столом, а прямо перед ним стоял Васька, сбоку – Илья Федорович.
У дверей и окон выстроились казаки с винтовкой к ноге.
Атаман медленно читал бумажку:
– Мы, станичники, сего марта тринадцатого дня во время дождя… около станции… железной дороги обнаружили шпиёна, у которого обнаружен в правом кармане штанов револьвер, коего система неизвестна, а на вид белый, одноствольный, пятизарядный, заряжается при посредстве разлома рукой. Что подписью руки заверяем. Станичники Петрусенько, Юдин, Дериземля, Новохатский, Бородюк.
– Что скажешь! – спросил атаман у Ильи Федоровича. – Вот тебе документ, а вот и само вещественное доказательство. – Атаман выдвинул ящик стола и достал оттуда Васькин смит-и-вессон. – Теперь вопрос: откуда у несовершеннолетнего огнестрельное оружие? Проще сказать, откуда он его достал?
Илья Федорович пожал плечами:
– Да почему я знаю, откуда он достал? Может, ребята ему дали, а может, он в поле нашел. Мало ли их там валялось! Делать ребятам нечего, вот они и рыщут, хоть к черту в трубу залезут.
Атаман сидел, откинувшись назад, и тер желтыми от табака пальцами впалые рябые щеки, крючковатый нос, острый, гладко выбритый подбородок.
Время от времени он поглядывал на меня воспаленными глазами, будто что-то вспоминал.
Вдруг он стукнул кулаком по столу. Пузырек с чернилами так и подпрыгнул.
– Так вот оно как? Револьверы в поле находите? Чтой-то мне не случалось находить. Верно, мне счастье в руку не идет. А тебе, Поликарп Семенович, попадался где-нибудь на лужку стейер какой-нибудь или там маузеришко какой?
– Никак нет, – ответил бородатый казак басом.
Другие казаки загоготали.
– То-то что нет. Кабы оно валялось на дороге, так и оружейных заводов не нужно бы. Посылали бы баб, вроде как по ягоду-живику. Собирай, мол, в торбу. Тут же на кусточке и патрончики растут, а глядишь – и пулеметик, что грибочек, из-под земли вылез. Так ведь? Ну, чего молчишь, говори, много ли ваши дедовские пулеметов да винтовок после дождя насбирали?
Илья Федорович нахмурился и махнул рукой.
– Чего зря время терять! – тихо сказал он, не глядя на атамана. – Позвали как по делу, а сами сказочки рассказываете. Либо отпустите, либо допрашивайте.
– Отпустить? – спросил атаман, хитро улыбаясь. – Я бы тебя отпустил, на что ты мне сдался? Да как бы они тебя у двери не задержали!
Атаман кивнул головой на казаков.
Казаки, как по команде, грохнули об пол прикладами.
– Не пустят, говорят, – сказал атаман.
У Ильи Федоровича так и заходили скулы. Но он ничего не ответил. Да и что было отвечать!
На этот раз продержали нас у атамана долго. Меня и Ваську почти совсем не допрашивали. Одного Илью Федоровича мучили. Он даже вспотел весь, но держал язык за зубами, не горячился. С того места, где стоял он, хорошо было видно виселицу.
Вдруг атаман выпрямился во весь рост.
– Так ты ровно ничегошеньки не знаешь? А кто большевикам отступать помогал? А кто из комендантской винтовки потаскал, знаешь?
– Не знаю, – сказал Илья Федорович.
Атаман вышел из-за стола и подошел к Илье Федоровичу.
– А кто телеграфиста в мазуте утопил, тоже не знаешь?
– Не знаю.
– Так. А кто платформу на броневик спустил? Кто в мастерских народ баламутит, через фронт к большевикам рабочих переправляет? Это ты знаешь?
Илья Федорович только шевелил побелевшими губами.
Атаман замолчал и шагнул к нему еще ближе.
– А кто в буксы песочек сыплет, знаешь? Стерва ты этакая большевицкая!
Атаман схватил со стола Васькин револьвер и, размахнувшись ударил Илью Федоровича по глазу.
Илья Федорович и Васька закричали разом.
Илья Федорович сразу утих, а Васька кричал долго, топал ногами, мотал головой.
– В конюшню их! – крикнул атаман. – К стенке!
У Ильи Федоровича широкой полосой текла по лицу кровь. Он вытер ее рукавом и вместе со мной и Васькой пошел к дверям.
– Стреляйте троих сразу! – крикнул атаман вдогонку. – А перед смертью покрепче допросите. Может, еще сознаются, тогда по домам пустим.
Нас пригнали в пустую темную конюшню, завязали глаза, провели шага два-три и остановили.
– Расставляй, – кричат, – ноги шире!
Я не успел расставить ноги – мне их раздвинули силой.
– Становись! – скомандовал бородатый.
Это не нам он скомандовал, а казакам.
– Заряжай!
Затворы щелкнули.
«Неужели уже расстреливают? А допрос?» – подумал я.
– Залп! Пли!
Грохнуло.
Я качнулся вперед, но устоял на ногах. «Жив, что ли?» – спрашиваю сам себя и не верю. Щупаю руками живот, грудь, плечи. Думаю, в крови у меня все. Нет. Руки сухие. И не болит ничего. Может, это вгорячах не чувствую? Может, у меня нога не действует? Двигаю правой ногой, поднимаю левую. Значит, жив и не ранен. Промахнулись. А как, думаю. Илья Федорович и Васька? Может, лежат оба? Ведь рядом Васька стоял, когда нам глаза завязывали. Дай-ка его ногой пощупаю.
Протянул ногу вправо, – а Васька тоже меня ногой толкает.
– Ну и стрелки! – говорит бородатый. – Под самым носом человека убить не могут. Значит, счастье ваше, товарищи деповские! Перед второй смертью, может, еще поговорите?
Сняли у нас с глаз повязки и стали опять допрашивать.
Опять никакого толку от нас не добились.
– Расстреляем! – кричит нам бородатый. – Ей-богу, расстреляем! Первый раз мы вам, по совести сказать, промеж ног стреляли, а теперь прямо в лоб метить будем. Сознавайтесь лучше загодя.
Долго еще морочил нам голову казак. Уговаривал, пугал. То к стенке опять ставил, то полено в руки хватал и грозил Илье Федоровичу раскроить темя. Мы ко всему привыкли.
Ясно было – пугают они. Кабы в самом деле собирались расстрелять, давно бы расстреляли.
А то так – волынка какая-то. Стращают, выпытывают. Только не дождаться им от нас ни черта. Ничего такого они про нас не знают, а сознаться – мы ни в чем не сознаемся.
Держимся все трое крепко.
– Ну черт вас забери, – сказал бородатый. – Поживете денек в тюгулёвке, а завтра расстреляем.
Прожили мы в тюгулёвке день, и два, и три, и четыре.
Про нас будто забыли.
У Ильи Федоровича рана под глазом оказалась неглубокая. Аким Власов отодрал от своей старой рубахи рукав и перевязал ему глаз.
А Васька совсем переменился. Нервный стал. Чуть что не по нем – дергается весь и плачет, как маленький.
– Чего ты тут слезу пускаешь? – подтрунивал над ним Илья Федорович. – Под винтовками стоял – не ревел, а тут из-за коня соломенного расстраиваешься. Эх ты, герой!
На пятый день после пытки вызвали нас к атаману.
Атамана самого на этот раз в правлении не было.
Черноусый моложавый казак сидел за его столом.
Когда мы вошли, он протянул Илье Федоровичу бумагу и сказал:
– Распишись о невыезде со станции и ступай себе домой. Да смотри, чтоб в мастерских все в порядке было. Говорят, ты мастер хороший, а нам такие люди пока что нужны. А этих хлопцев дома на привязи держи. Если что – ты за них отвечать будешь. Ну, до свиданьица.
Казак приподнялся и протянул Илье Федоровичу руку с бирюзовым перстнем на пальце.
Мы вышли из правления и минуту постояли у крыльца. Не верилось даже, что нас вправду отпускают домой.
– Ай да хлопцы! – сказал Илья Федорович. – Теперь, значит, сто лет проживем – расстрелянные. А этим гадам я наработаю в мастерских. Уж поблагодарят!
Глава XXIII
СТРЕЛЯНЫЙ ЖАВОРОНОК
Дня три после тюрьмы просидели мы дома. Матери и за порог нас не пускали, плакали. Зато кормили нас вовсю. Лепешки всякие пекли нам, чуреки из кукурузы, молоком нас поили. Да я этих дней и не помню: проспал я их. Только после узнал, что Андрей ко мне два раза заходил, но моя мать его и в коридор не пустила.
А потом отъелся я, отоспался и сам пошел к Андрею за новостями.
Весна уже на полном ходу. Пыль туманом стоит, деревья над заборами шелестят крупными, жирными листьями.
Ребятишки по всей нашей улице носятся, подбирают сбитые альчики, ищут в пыли свинцовый биток. Я и сам в прошлом году такими же делами занимался, – у нас лет до семнадцати парни в альчики играют, – ну, а нынче мне не до того.
Шел я к Андрею и думал: не свернуть ли сперва в плавники, на Кубань, окунуться разок или лучше уж потом с ребятами всем хороводом отправиться?
Да нет, раньше сбегаю к Андрею.
Расспросить его надо, как тут без нас ребята жили, где Порфирий, что про Красную Армию слышно. Да и мне самому есть что рассказать: про тюрьму, про атамана, про конюшню. Не всякий ведь из-под расстрела жив выходит.
Толкаю калитку, а она закрыта. С чего это Андрейка днем запираться стал? Может, и его куда увели? Или, чего доброго, он на фронт махнул и бросил нас?
Стукнул я кулаком раза три, поворочал железное кольцо. Наконец слышу – дверь хлопнула, шаги.
– Кто там? – спрашивает Андрей.
– Свои, – говорю. – Чего запираешься?
