Петр Бородкин - Тайны Змеиной горы
— Многие лета беспечальной жизни и крепкого здоровья, господин управляющий!
На приветствие никто не ответил. На лице управляющего — презрительная, брезгливая ухмылка. Сидоров верно прочитал в ней невысказанное желание: «Изыди вон, пьяная образина, с глаз моих».
Управляющий и раньше пользовался слухами о наклонностях бывшего приказчика к неумеренному бражничеству. Почему-то мимо ушей пропускал такое. Теперь воочию убедился, что людская молва — не пустой звук, и твердо заключил: «Хотя сегодня и праздный день, а горным чинам большим и малым не пристало своим хмельным видом совращать работных. Надобно пресечь дурной и посему заразительный пример».
Через два дня появился очередной указ Змеиногорской рудничной конторы:
«…усмотрено, что оной Сидоров в то невоздержное пьянство, а отсюда и нерадение, давно вдался сколько по собственной своей к оному наклонности, столько же и по недостатку надлежащей от команды строгости, от того отвращаем не был, а предано было то молчанию и терпению… В отвращение от оного порока других людей и поименованного Сидорова, как позволяют его преклонные года и здоровье, перевести на рядовую службу или уволить от оной вовсе…»
Пришибленный горем Сидоров пришел к одному бергайеру. У того была гульная неделя, и он в день своего тезоименитства пробавлялся кружкой кислого квасу и краюхой ржаного хлеба.
— Нешто пристойно в сей светлый день брюхо пустотой тешить! Беги к винному целовальнику, рома да пристойного харча прикупи. Понял?
Деньги, полученные от Сидорова, бергайер истратил без остатка, ворох покупок выставил на стол. Сидорова обуяла жалость по истраченным деньгам. Сам стал разливать вино. Хозяину — чарку, себе — две. Хозяину — кусок похуже, себе — послаще и побольше. И все в страшной спешке, будто за спиной кто грозил отнять недопитое и недоеденное. Хозяин поражался редкой прожорливости гостя. «Куда лезет только? Готов лопнуть, чтобы добро не пропало впусте».
Крепко хмелея, Сидоров громко и бессвязно бахвалился:
— Я еще покажу, как демидовским слугой помыкать… Да я… я… во где они все сидят у меня… — Сидоров не дотянулся рукой до шеи, мешком сполз с лавки.
В предчувствии неладного, хозяин подхватил гостя. Свинцовая тяжесть тела, разливы густой синевы- на застывшем лице говорили сами за себя. Вызванный лекарь Гешке нашел, что Сидоров «излишне воспринял горячего вина».
В формулярном, или послужном, списке похштейгера Сидорова появилась сухая, казенная запись:
«Волей божьею помер. Через безмерное пьянство разбит болезнью апоплексиею…»
Старая кержачка всю жизнь горе мыкала, а теперь жалко стало мужа. С его смертью предчувствовала и свой конец. На иссохшую грудь старухи сорвалась горькая слеза.
* * *Приближался праздник Покрова. Змеевский пруд оделся в легкий ледяной панцирь. На реках появились острозубые забережники. Сверху сеяла мелкая и колючая изморось — предвестник первого снега.
Федор возвратился домой с образцами найденных руд. Рудничная пробирная подтвердила высокое содержание металлов в них. В канцелярию Колывано-Воскресенского горного начальства полетели доношения о новых рудных открытиях.
Месяц спустя по накатанной зимней дороге с попутным рудным обозом Федор поехал на Барнаульский завод. Вновь вызывал его сам Беэр.
Дорога от Змеиногорского рудника до Барнаульского завода называлась Змеиногорским трактом. Пролегал тракт на двести пятьдесят верст по степи, глубоким логам, лесной чащобе. Зимой и летом дорога и деревья по ее обочинам были густо припудрены рудной и угольной пылью. Не только поэтому, рудовозы тракт прозвали черным. Немало из них погибло во время свирепых снежных буранов, трескучих морозов. Иные находили смерть под тяжелыми возами, что опрокидывались на глубоких промоинах. Попадались среди рудовозов и такие, которые за непочтение к проезжему начальству лишались зубов и прежде времени по-старчески шамкали ртами. Кое у кого от ударов увесистым кулаком на переносице образовалась глубокая седловина.
Почти всю дорогу Федор шел пешком. Не привык он сидеть сиднем. Сворачивал в лесок, промышлял зайца, лису и прочего мелкого зверя.
В пути Федору пришлось не раз выручать из беды рудовозов. На дорожной рытвине однажды круто накренился рудный ящик. Подбежавшие рудовозы не дали ему упасть, но и не могли поставить в прежнее положение. Под тяжестью круто, как жидкие ленточные пружинки, изогнулись спины рудовозов, вот-вот сломаются. Федор вовремя подоспел из леска. Уперся плечом в боковину ящика, громко скомандовал:
— Отходите в сторону!
Ящик дрогнул, сошел с мертвой точки. Глухо стукнул о дорогу, заскрипел санный полоз под тридцатипудовой тяжестью.
К Федору подошел старый рудовоз, сухой и высокий, еле переводя дух от натуги.
— Смолоду имел и я силу. Но такой, как у тебя, не доводилось видывать. Мы впятером не могли, а ты один одолел. На доброй опаре заквашен. Спасибо тебе, молодец! — Дед обнажил голову, отвесил низкий поклон. В бороде хрустальными подвесками зазвенели настывшие ледяшки.
— За что спасибо-то? — смущенно спросил Федор.
— Продлил век старику. Чую, не ты — не видеть бы мне бела света. А на моей шее двое сирых внучат-малолетов.
Стояла безветренная морозная погода. Дед так без шапки и шел по обочине дороги.
Рудовозы не были постоянными работниками, набирались из приписных крестьян, которые освобождались от уплаты подушной подати, но отрабатывали ее на царских рудниках и заводах. Нередко постоянные работные не знали даже имен рудовозов.
— Как прозываешься-то, дед?
— Силантием.
У Силантия уши сморщены, формой и цветом точь-в-точь петушиные гребни.
— Отчего такие уши? — спросил Федор.
— Ишь зацепился: отчего да почему, — добродушно отозвался дед и охотно пояснил: — С морозцем целовался. Мы, жители Белоярской слободы, первыми приписаны к заводам. На Демидова робили, теперь на матушку-императрицу. Инда за тридевять земель едем работу исправлять. В пути больше пропадаем, чем дома. А в дальней дороге всякое случается…
С приездом на Барнаульский завод Федор тепло распрощался с рудовозами.
Беэр, получивший к тому времени генеральский чин за успешную выплавку золота и серебра, встретил Федора сдержанно, не потчевал обильно, с первого слова дал понять, что он большой начальник и относится к рудознатцу покровительственно.
— Наслышан об открытии тобой новых руд. Сие похвально. — Беэр раскрыл знакомый Федору ящик, отсчитал серебро. — За месторождения, которые сыскал ты минувшим летом… за Лазурское тебе десять, за Юрканское пять рублев. И впредь старайся. Без милости и внимания не оставлю. Езжай обратно с богом и помыслами о труде на благо ея императорского величества.
Идя к Беэру, Федор ожидал большего, думал, что сейчас получит обещанную награду полностью. Он облюбовал в лавке барнаульского купца Пуртова добротные подарки для Феклуши: валенки алые, юбку бухарской выбойки, платье из вишневой китайки, шаль с белыми цветами по красному полю, серьги серебряные с позолотой, белыми вставками и зелеными подвесками. Около двадцати пяти рублей стоили вещи.
И рухнула мечта. Отсчитанных Беэром денег едва хватит на уплату долга Соленого за лошадь. В душу закралось сомнение: вручит ли когда-нибудь генерал сполна обещанную награду? Так и не купил ничего Федор из задуманного. Только и повез домой два фунта сахару на подарок семье к светлому празднику.
Брала липучая досада на себя за несбывшееся. Чтобы не терзать душу, Федор старался думать о другом. Почему-то встал перед глазами дед Силантий, захотелось повидать его. «Где-то он сейчас? Уехал, поди…» При мысли а Силантии теплело на душе. И о себе Федору думалось по-иному: «Чего кручиниться-то? Какое мое горе? У других погорше судьбинушка».
С отъездом Федора Беэр потребовал от секретаря и бухгалтера Василия Пастухова шнуровой журнал учета рудных месторождений. Долго и внимательно перечитывал убористые, ровные строки. Генерала надолго сковала задумчивость. Немигающие бесцветные глаза казались незрячими. Потом от неожиданной и яркой вспышки в мозгу окаменевшее лицо прояснилось, по нему пробежала бойкая улыбка.
Против названия каждого рудника в журнале пролегли многие графы. В одной из них давался ответ на вопрос: «Кем и когда открыт?»
Беэр снова вызвал Пастухова. Тот по веселому голосу начальника угадал в его душе перемену к лучшему.
— Надобно заново заполнить журнал. Против Змеиногорского рудника напиши, что открыт еще при Демидове его людьми. После принесешь оба журнала ко мне. Понял?
Под пальцами Беэра хрустнула раздавленная сургучная печать, скреплявшая старый журнал. Пастухов искренне недоумевал, какая надобность в новом журнале. Тайна генеральской затеи раскрылась много позже, после его смерти.
