Вячеслав Перевощиков - Воевода
– С богами, – хмыкнул десятник. – Где ж они, эти ваши боги?
– Они везде и повсюду, – князь развел руками. – В травах, в реках, в тучах и ветре. Они помогают нам силой своей.
– Так прямо и помогают? – Губастый с сомнением покачал головой. Хмель развязал ему язык, и он брякнул: – Если б они тебе помогали, то у тебя был бы боярский терем, а не небесный шатер.
Русана, понимая, что десятник сказал грубость и его надо строго одернуть, чтобы не обидеть Куелю, вдруг вместо этого не удержалась и рассмеялась. Она была раздосадована на Куелю за выходку с колдуном. Отроки засмеялись следом за ней.
– Вы все, – глазки князя злобно блеснули, – еще будете в моем доме. «Но только совсем в другом качестве», – договорил он про себя, а вслух продолжил: – А сейчас я покажу вам силу наших богов.
Куеля снова два раза хлопнул в ладоши и громко крикнул что-то своим слугам на кангарском языке. Печенежские воины забегали, засуетились и вскоре установили на лугу напротив гостей столб с восьмиконечной звездой, длинные лучи которой были сделаны из скрученных сухих стеблей тростника.
– Этот обычай прославляет бога Ярулея, который посылает нам животворный свет, дающий нашему народу силы для жизни, – заговорил князь хриплым тягучим голосом, пристально глядя на Русану. – И силу эту мы получаем через зажигание священного огня и то, как наши воины, повинуясь божественной воле, переносят этот огонь на священный знак бога Ярулея.
– Так это ж Ярило! – вставил десятник, улыбаясь голубыми наглыми глазами.
– Ярулей! – сердито отрезал Куеля и, не дожидаясь ответа, махнул рукой своим воинам, тесно обступившим странное сооружение из жердей.
Воины расступились, и Русана увидела сооружение, похожее на шалаш: стоящее вертикально толстое бревно, заточенное внизу, упиралось острым концом в другое бревно, лежащее плашмя на земле. Верхний конец вертикального бревна был закреплен между связанными жердями, которые упирались распорками в землю и не давали бревну упасть. Посередине бревна была намотана грубая и толстая веревка, концы которой расходились в разные стороны к двум группам обнаженных по пояс воинов.
Вышел колдун и, бормоча заклинание, трижды обошел посолонь вокруг бревна, размахивая при этом пучком дымящейся травы. Наконец служитель древнего культа остановился и сыпанул что-то в небольшое углубление, куда упиралось острие стоящего вертикально бревна. Загремели барабаны, воины дружно потянули веревку, и бревно со страшным скрипом завертелось на месте, а старый колдун тоже закрутился вокруг невидимой оси, беспрестанно ударяя в свой бубен и оглашая окрестности странными криками.
– Он исполняет танец огня, – пояснил Куеля изумленным гостям. – Чтобы боги услышали нас и послали нам священный огонь.
Прошло какое-то время, и от вращающегося острия повалил густой белый дым. Барабаны забили еще быстрее, ускоряя ритм движения воинов, вращающих бревно. Десятки рук напряглись в одном яростном порыве, и вот, наконец, пламя полыхнуло из-под клубов белого дыма, и радостный вопль множества голосов рванулся в черное ночное небо к испуганным звездам. Колдун тут же схватил пучок сухой травы и выхватил им пламя из его тесной колыбели. И едва он сделал это, как огонь, вспыхнувший между бревнами, погас, а воины перестали вращать бревно. Они были настолько утомлены, что тут же повалились на землю, как пьяные, и лишь немногие остались стоять на ногах. А колдун с горящим пучком травы подошел к шалашику, сложенному из хвороста, и поджег его. Пламя стремительно рванулось вверх, выбрасывая, казалось, к самим звездам красные жгучие искры, и священный луг озарился его багряными отблесками.
– Так от божественной искры загорается священный огонь, – печенежский князь обвел всех торжествующим взглядом. – Который наши воины через бога Ярулея вернут на небо, к богам, дабы сила его осталась в их руках.
– Как это «его сила останется в их руках?» – удивилась Русана.
– Очень просто, – Куеля с довольным видом высокомерно улыбнулся. – Любимое оружие бога Ярулея – это копье, именно огненным копьем он прогоняет тьму, когда ведет за собой день, и именно копьем наши воины должны вернуть ему священный огонь, зажигая каждый луч восьмиконечной звезды Ярулея.
– Да Ярилы же, а не Ярулея, – снова вставил десятник свое слово.
– Копье полетит, как луч света, над горящим огнем, – не обращая внимания на десятника, возбужденно заговорил Куеля. – Чтобы очиститься от прикосновения человеческих рук. И каждый воин кинет свое копье с сорока шести шагов, которые обозначают сорок шесть дней. И кинет он его на полном скаку, и попадет в один из лучей звезды Ярулея, ибо сила бога будет направлять его руку, и никто другой, не связанный с божественной силой, не сможет сделать такого броска.
Князь замолчал, подняв над собой руки с растопыренными пальцами, словно хотел ухватить и для себя кусочек божественной силы.
– Священный огонь перейдет с копья на звезду Ярулея, – вновь заговорил он. – А сила бога останется в руке воина, который повиновался ей!
– А почему сорок шесть дней? – заинтересовалась Русана.
– Именно на столько дней священная звезда Ярулея делит год, – снисходительно пояснил Куеля.
– Если сорок шесть взять восемь раз, – девушка лукаво прищурила глаза, – то будет триста шестьдесят восемь, а в году триста шестьдесят пять дней.
Князь от изумления даже раскрыл рот, не менее его удивился и десятник, никак не предполагавший в легкомысленной головке милой госпожи каких-либо познаний. Русана довольно улыбалась произведенным впечатлением, подумав, что не случайно батюшка ей учителя-грека нанял.
– Дни равноденствия и самый короткий день, когда умирает год, считаются священными и не подлежат исчислению, – переведя дух, ответил Куеля, продолжая таращить на свою собеседницу изумленные глаза.
Тем временем воины зажгли от костра со священным огнем факелы и стали втыкать их в землю по три через каждых два шага. Видимо, это тоже имело какой-то смысл, но Русана не стала больше ничего спрашивать, завороженная необыкновенным зрелищем. И действительно было чем восхищаться: огненная дорога, протянувшаяся от столба со звездой, оживала от малейшего дуновения ветерка всплесками пламени: то дикого и непослушного, стремительно взлетающего вверх, то робкого и застенчивого, едва стелющегося над землей. И над всей этой огненной дорогой подобно сказочному змею извивалось облако красноватого дыма, принимавшего самые причудливые очертания. Казалось, то ведьма высунет свою костлявую руку из облака дыма, то оскаленная пасть невиданного зверя, то взмахнет крыло таинственной птицы. Но эти призраки из дыма являлись, видимо, не случайно, и причиной этому были особенные факелы. Девушка это поняла, когда почувствовала острый сладковатый запах, от которого стала немного кружиться голова. Она попыталась бороться с этим дурманом, незаметно проникающим в ее сознание, и собрала всю свою волю, или, скорее, ее жалкие остатки, чтобы остаться в здравом уме. «Надо заставить себя что-то делать», – колотилась в ее мозгу упрямая мысль, и она стала считать факелы, а потом печенежских воинов, стоящих вокруг. И это помогло; туман в голове немного рассеялся, и она даже приметила в конце огненной дороги воинов с копьями, выставленными наклонно вперед. Спросила об этом князя и почувствовала, как странно звучит ее голос, словно долетает до нее издалека. Но усилия, потраченные на вопрос, не пропали даром: голова ее окончательно прояснилась, и ответ князя она уже слышала в полном сознании.
– На эти копья упадет тот, кто не почувствует силу бога, – так отвечал ей Куеля, искривив губы в странной улыбке. – Этим людям жизнь будет больше не нужна.
Похоже, дурманящий дым действовал и на князя: он говорил медленно и глаза его смотрели рассеянно. Но вот вновь загремели барабаны, и вперед выехал печенежский воин, обнаженный по пояс с красной повязкой на лбу. В его руке было короткое копье с длинным клинком, больше похожее на небольшую рогатину. Это было любимое оружие древних кочевых народов, ибо им можно было рубить, как длинным мечом, колоть, как копьем, и метать так же далеко, как и сулицу. И, в отличие от дорогой сабли, оно было доступно любому воину. Теперь печенег подъехал к колдуну, и тот обмотал наконечник копья какой-то тряпкой. Воин поднес копье к костру со священным огнем, и тряпка, намотанная на его наконечник, загорелась голубоватым пламенем. В тот же миг всадник поднял копье высоко над головой и помчался туда, где огненная дорога оканчивалась торчащими копьями. Проскакав мимо смертоносных клинков он нырнул в темноту, и было видно только, как голубоватая искра пламени уносится вдаль. Казалось, еще немного, и она оторвется от земли и улетит в небо, превратившись в одну из бесчисленных звезд. Но этого не произошло; искра остановила свой полет вдаль и стала стремительно возвращаться, приближаясь с нарастающей скоростью. Мгновения пронеслись стремительно, и вот из темноты снова вынырнул всадник. Копья в его руке не было видно, но тело его быстро и упруго изогнулось, и в тот же миг с руки его сорвалась голубоватая искра и пущенной стрелой полетела вперед. На лету она разгоралась все ярче, и вот она уже не искра, а сноп голубоватого пламени, брызжущий искрами. Еще секунда, и это пламя ударилось в основание верхнего луча звезды, и только тут стало видно, что за этим пламенем тянулось древко копья, дрожащее от невероятного напряжения деревянным дребезжащим звуком. В тот же миг огонь радостно побежал вверх по тростнику, из которого был сделан луч звезды. Вскоре он весь был объят пламенем, но горел не сам тростник, а какое-то вещество, которым он был пропитан, потому что огонь лишь скользил по стеблям голубоватыми языками, а не пожирал их жадно в своей ненасытной испепеляющей пасти, как это должно было быть. А воин, пустивший копье, отвернул своего коня перед самыми копьями и исчез в темноте. И так повторилось еще три раза. Теперь на священном лугу горел крест, и оставалось поджечь еще четыре луча, но Русана вновь изменила ход древнего праздника.
