Александр Солженицын - Красное колесо. Узел III. Март Семнадцатого. Том 2
И так жгли до двух часов ночи – и никто не нагрянул. И уже стало так поздно, что можно было надеяться на покойный сон.
Но утром позвонила родственница и сообщила ему горестную новость, что громят и грабят его частную квартиру на Николаевской. Ужасное терзающее состояние: знать, что грабят твою квартиру, и не мочь вмешаться!
Опять он по телефону советовался с Григоровичем. Тот благополучно отсиживался под охраной в морском штабе – и ему советовал для безопасности всё-таки переходить в Главный. Это было верно! – тем более, что и на Мойке против ворот собирался, кажется, подозрительный народ. А днём в Главном Штабе – не схватят.
Надев попроще шинель без погонов, нахлобучив большую фуражку, Беляев через чёрный ход и другой двор ушёл – незаметный, маленький, ещё съёженный, никем не узнанный, – и по Морской быстро достиг Главного Штаба.
А там он ощутил себя уже гораздо смелей и рассудил так: он – никакой не преступник перед новой властью, он – честнейший человек, но ошельмован в ходе общей политической кампании. Во время войны он выполнял колоссальную работу на пользу родины и это должно быть ему зачтено. Ему – 54 года, и он подлежит увольнению со службы с большой пенсией. Он даже очень охотно отрясёт от себя прах власти – и как бы хотел теперь начать жизнь частного человека! Если нужно – он может дать подписку о невыезде. Но надо просить охрану себе и спасать квартиру на Николаевской, откуда он ещё никаких ценных вещей не успел перевезти на казённую. И с таким настроением, с этими мыслями он сел после трёх часов дня за телефон и стал дозваниваться в Государственную Думу, до какого-нибудь ответственного лица. Подошёл Некрасов.
– Я бывший военный министр Беляев. Я никаких препятствий вам не чинил и не буду чинить. Дайте только возможность мне поскорей превратиться в частного обывателя. И защитите меня самого и мою квартиру, которую громят… Я могу дать подписку о…
– Я вам советую, – ответил Некрасов, – как можно скорей самому отправиться в Петропавловскую крепость.
– Как? За что? Позвольте, я – честнейший…
– Там, в каземате, вы будете лучше всего и защищены.
Всё упало. Но ещё успел пискнуть бессердечному насмешнику:
– Тогда лучше арестуйте меня, пожалуйста, в Таврический дворец!
265
Политехнический институт в Лесном. Над белым, как дворец, зданием – красный флаг. Вокруг толпа. Внутри у раздевалок уже нет больше служителей, не раздеваются, грязь по лестницам, коридорам. На дверях аудиторий надписи: «социал-демократическая фракция», «социал-революционная»…
* * *
Морской кадетский корпус на Васильевском острове извне казался мёртвым, все ворота и двери наглухо заперты, у окон никого. Толпа, однако, не уходила, шумела, угрожала. С той стороны ворот служитель узнал условия: корпус должен в полном составе, с офицерами и музыкой, пройти: по городу и тем показать солидарность с революционным народом.
Условия приняли. Юнцы построились во дворе и вышли с музыкой. Толпа весело приветствовала.
* * *
В разных местах по городу произносятся речи – со ступенек подъездов, с балконов, с пьедесталов памятников, с грузовиков. Публика перебраживает, слушает, соглашается с последним оратором.
Все интересуются: а что царь? что – с царём теперь будет?
Наклеено на стене дома большое объявление, один читает вслух. Вдруг за спинами недалеко пальба. Обернулся:
– Что это?
– Да не обращайте, товарищ, внимания, читайте!
* * *
Офицеры уже могут показываться на улицах, без оружия.
Почтенный полковник шёл по Каменноостровскому проспекту с радостным лицом и красным бантом в петлице.
Солдаты иногда надевают через плечо поверх шинели не пулемётные ленты, а широкие генеральские – станиславские, анненские.
* * *
В офицерскую квартиру пришли с обыском. Хозяева наспех бросили шашку в сундук, еле закрыв тряпьём, револьвер – в книжный шкаф, за книги. Обыскивающие ворвались с заряженным оружием. Офицер отпускной, отвечает: оружия нет. Не верят. Отвечает: шашку сдал в починку, револьвер остался на фронте, воюю там, а не здесь. Начали обыск, не выпуская заряженных винтовок (неловко с ними обращались, запасные) и всё время следя за офицером.
Искали нелепо: в шкапчике с безделушками, среди рюмок в буфете, в бельевом шкафу жены. Когда стали осматривать книжный – хозяин отвлёк, предложил осмотреть письменный стол. Так на лезвии… По просьбе жены не входили в детскую.
Хозяин настоял дать ему расписку, что обыск был и ничего не нашли. Старший нацарапал, подписался: «член партеи леуцынеров Семёнов».
Обещали прийти обыскивать ещё раз.
После их ухода шашку перепрятали в печку и заложили дровами.
* * *
В коридоре многоквартирного дома стучат в одну дверь – никто не открывает. «О-о, знать крупный сазан!» – и стали ломать дверь штыками. С кряком вывернули с петель – а там стенная кладовая, и в ней колбаса, окорок, другое что. Захохотали солдаты, достали ножи и тут же резать, рвать, жевать. Рассыпалась крупа на пол, выше щиколотки.
Прибежала дама, стала кричать.
* * *
Схватила толпа невзрачного полицейского писца, а он кричит: «Я соединился!» С народом, значит.
Отъехал от дома автомобиль с арестованным адмиралом. Говорили в публике: «Старик совсем».
* * *
Толпа окружила невысокого плотного румяного мужчину буржуазного вида в тёмном пальто с каракулевым воротником и такой же шапке пирожком. Кричат: «Он – министр!» Мужчина в испуге отрицает. На помощь приходит молодая дама: «Да что вы! Это мой сослуживец по магазину Блинкен и Робинсон». Толпа хохочет, опознаватели смущены.
* * *
Известному либеральному профессору Бернацкому, ссаживая его с автомобиля:
– Буржуй! Привык на автомобилях ездить? Теперь пешком походи, а мы поездим.
* * *
В здание Технологического института солдаты привели полковника 1-го стрелкового полка Четверикова – и требовали тут сейчас судить его за строгость к солдатам. С помощью студентов начали суд. Но вбежал ещё один солдат – выхватил шашку и зарубил полковника.
* * *
Командира лейб-гвардии Московского батальона полковника Михайличенко целый день возили по городу на грузовике, показывая народу «этого кровопийцу». Поднимали его на руках – и бросали об пол автомобильной платформы. После нескольких таких часов доставили сильно избитого в Таврический.
* * *
В городской думе за столом начальника городской милиции сидел адвокат Кельсон. К нему вошёл дюжий штатский с саблей, винтовкой, револьвером, ручной гранатой и пулемётными лентами наискось через плечо. Он привёл двух арестованных старушек, перепуганных насмерть. Но едва начал докладывать, что они выражались против нового строя, – разглядел Кельсона, смолк и сразу исчез. И Кельсон его узнал как раз вчера, революция помешала, он должен был защищать его от 9-й судимости, по новой краже. Это был Рыбалёв, лишённый всех прав состояния взломщик и рецидивист.
* * *
Нет никакой инструкции, кто подлежит аресту и кто имеет право производить арест.
Одни милиционеры арестовывают других как незаконноносящих оружие.
На улицах – много пьяных. И на тротуарах кой-где уже свалились спящие оборванцы.
* * *
По Мариинскому дворцу середи дня стреляют солдаты. Уверяют, что оттуда «генералы отстреливаются». Публика прячется за углами, площадь пустеет. Две курносых мещанки в салопах и платочках, но уже с красными лентами, любуются стрельбой издали.
* * *
Со средины дня стало всё более просвечивать солнце. Иногда лёгкими хлопьями шёл «слепой снег». Потом – уже полное солнце, весёлое небо.
* * *
На Миллионной улице в квартиру генерала Штакельберга ворвались революционные солдаты (он их долго не пускал, с денщиком оборонялись). Обвиняли, что на улице убит матрос выстрелом из этого особняка. Генерал высокого роста, ещё не старик, надел николаевскую шинель с бобровым воротником. Вывели. Закричали: «Стой, генерал!» Схватили за пелерину шинели, оторвали. «Кто убил матросов, генерал?» – «Я не обязан следить, кто тут шляется», – с презрением. Голоса: «Убить! Расстрелять! На набережную!», – и потащили по Мошкову переулку. Часть толпы оспаривает, перетягивает генерала к себе. Вдруг один коренастый солдат даёт прямо в генерала два выстрела из револьвера. Но ранений ещё не видно – и поток несёт уже раненного генерала к парапету набережной.
