Вячеслав Софронов - Кучум
— Где нанимали охрану? — спросил он караванщика.
— В Бухаре, уважаемый, — с готовностью отозвался тот.
— Чего ж они сражаться совсем не умеют?
— То не они плохо сражались, а вы хорошо дрались. Воины у нас храбрые, как барсы, но молоды еще.
— А кто тот молодец? — Ермак кивнул на освобожденного от пут юношу, что встал в ряд с остальными пленными.
— Которого ты, атаман, захватил? Я его плохо знаю… Он первый раз с нами пошел. Знаю, что Сейдяк зовут…
— Как?! — изумленно переспросил Ермак и уставился на юношу.
Тот стоял далеко от него и не расслышал слов караван-баши, но догадался, что речь идет о нем, и гордо откинул назад голову, расправил плечи и с вызовом глянул на атамана.
— Кто его родители? Откуда он?
Караван-баша, удивленный, что атамана заинтересовал неожиданно один из его охранников, отвечал путано.
А Ермак чем больше вглядывался в юношу, тем больше знакомых черт находил в нем. Гулко застучало сердце в груди, увлажнились ладони, осекся голос и все вокруг стало безразлично: и караван, и воины его, и дележ добычи…
— Я согласен с твоими условиями, — обретя прежнее спокойствие и уверенность, обратился он к караван-баше, — только и у меня будет свое условие.
— Какое? Говори, атаман. Я заранее согласен.
— Не спеши отвечать, когда не знаешь, о чем пойдет речь. Поговорим позже. А пока, вели своим людям следовать за нами на встречу с остальным отрядом.
Ермак подошел к юноше и протянул его саблю, спросил:
— Я могу вернуть твое оружие, если дашь слово не употреблять его против нас? Согласен?
— За что такая честь? — вздернул тот правую бровь, чем окончательно стал похож на покойного Бек-Булата.
— Ответь мне: твою мать зовут Зайла-Сузге?
— Да… — растерянно отвечал юноша.
— А ты, Сейдяк, сын Бек-Булата, наследник Сибирского ханства?
— Да… Но откуда ты знаешь обо мне? — легкий румянец залил щеки юноши. Остальные воины, что стояли рядом и внимательно прислушивались к разговору, придвинулись еще ближе, стараясь не пропустить ни слова.
— Я хорошо знал твою мать, — Ермак чувствовал, как трудно даются ему слова, и поэтому говорил с большими паузами, медленно, почти по слогам проговаривая каждое слово, — хорошо знал твоего отца, да и тебя… знаю, — закончил он, понимая, что ему предстоит сказать еще самое главное. Но не было сил. Он и так сказал много и пошел прочь.
— А мы и не знали, что ты сын знатных родителей, — с невольным уважением проговорил Сакрай, поглядывая на Сейдяка, — только откуда этот казак узнал про тебя, если даже мы не знали этого?
— Сам удивляюсь, — ответил вконец растерявшийся Сейдяк, провожая долгим взглядом Ермака, отошедшего к своему отряду и коротко отдававшего распоряжения. И Сейдяку показалось, что он когда-то видел этого властного, с мягкой, крадущейся походкой воина. Кого-то напоминал он ему, но вот только кого…
"И откуда он так хорошо знает наш язык? Словно всю жизнь говорил на нем. Даже держит себя не так как остальные казаки. Может, он бывал в Бухаре? Как он может знать мою мать? И почему она никогда не рассказывала об этом казаке?" Множество вопросов теснилось в голове Сейдяка, и он даже на время забыл, что находится в плену и ему вернули саблю под честное слово.
— Как зовут вашего атамана? — обратился он к казаку, проходившему мимо.
— Атамана? А тебе зачем? Али родню признал? — засмеялся тот, но все же ответил, — Ермак Тимофеевич его зовут. Чего, не слыхивал ранее? Еще услышишь! Это я тебе говорю, Гришка Ясырь.
Тем временем караван, сопровождаемый казаками, едущими с обеих сторон вдоль вереницы пленников, медленно тронулся, направляясь туда, где стоял на берегу Волги казачий лагерь. Шли долго, лишь иногда останавливались для короткого отдыха. Уже поздней ночью увидели отблески костров и навстречу им кинулись казаки с ружьями наперевес.
— Стой, кто идет?
— Да свои, протри глаза! Али заспал нас ожидаючи? Мы им такой дуван доставили, а они, сучьи дети, дрыхнут, все бока пролежали.
— Мы уж думали поутру искать вас ехать. Решили, может, сбежали с добром вместе…
— Ага, ты бы точно сбежал и с нами бы не поделился, — беззлобно переругивались станичники, довольные тем, что поход закончился удачно, весь караван в их руках и завтра предстоит дележ добычи. Самый радостный момент для казака. Момент, ради которого он рискует жизнью, живет порой впроголодь, ходит в рваном зипуне, но уж зато когда-нибудь да отхватит жирный куш, отдаст долги, заведет новую одежку, погуляет вволю.
Иван Кольцо в темноте разыскал Ермака, который расставлял сторожевых возле тюков с товарами, чтоб какой-нибудь удалец, не дождавшись утра, не вспорол тюк, не сбежал с добром, обесчестив себя навек.
— Правильно мыслишь, — одобрил Кольцо, — а то потом греха не оберемся.
— Предлагали еще там добычу поделить, — усмехнулся Ермак, — мол, кровь проливали, с охраной дрались… Едва отстоял купцов. Хотели и их порешить, чтоб не возиться.
— Это они могут, — согласился Кольцо, — завтра я с ними поговорю.
— Отпустить купцов надо. Нам они ничего плохого не сделали.
— Само-собой, — согласился Кольцо, — их дело торговать, а наше — с них выкуп брать.
— Обещали деньгами откупиться… — чуть помолчав, добавил Ермак. — И я им обещал, что оставим им товары, коль деньгами выкуп хороший дадут. Как ты?
— Подумать надо. Завтра с утра круг соберем и решим всем миром. — Завтра они сговорчивее будут, — кивнул Кольцо в сторону лагеря.
Как он говорил, так и вышло. Когда казакам объявили об общей сумме выкупа, которую купцы дали за то, чтоб им оставили их товары, казаки одобрительно зашумели.
— А чего ж… Годится…
— Мы тожесь люди, а не аспиды какие…
— Пущай торгуют… Вон сколь везли, тащились через пески, через пустыни, а мы не тати какие, не воры, чтоб обирать их до нитки. Скажите им, чтоб и у себя в Бухаре рассказали о казаках донских, что воюют они по-справедливости, а кто к ним с душой, то и они по чести.
Купцы и паломники довольные кланялись направо и налево, беспрестанно повторяя: "Яхши! Яхши казак! Бик яхши!" Только охранники во главе с Сакраем и Гумером настороженно молчали. Они кидали злобные взгляды на казаков, неодобрительно поглядывали на купцов и паломников, что радовались возможности откупиться. Нет, их бы воля, то они дрались бы до последнего.
Сейдяк стоял рядом с улыбающимся доверчиво Сафаром и не спускал глаз с Ермака, только выбирая момент, чтоб поговорить с ним. Сафар же был доволен бескровным завершением встречи с казачьим отрядом. Это лишний раз подтверждало его мысли, что все люди на земле могут жить дружно и не лишать жизни один другого.
Наконец, караван-баша положил перед Иваном Кольцо кожаный мешочек с выкупом и, приложив руки к груди, низко поклонился.
— Прощай, атаман!
— Бог даст, еще свидимся, — сдержанно, с затаенной улыбкой в синеве глаз ответил тот, — гора с горой не сходятся, а человек с человеком завсегда встретиться могут.
— Может и так, — хитро сощурился караванщик, — но пусть в другой раз наша встреча не будет такой, как эта.
Когда караван уже готов был тронуться в путь, к караван-баше подошел Ермак и спросил:
— А помнишь, я вчера сказал, что есть у меня одно условие? Так вот, я хочу, чтоб тот юноша, — он указал на Сейдяка, который уже сел на коня, — остался с нами.
— Я не волен приказать ему. Если он захочет… Спроси сам. Я не буду возражать…
— И правильно сделаешь, — Ермак хлопнул караван-башу по плечу и направился к Сейдяку.
— Чего он хочет от тебя? — обеспокоенно спросил Сафар, который тоже озабоченно наблюдал за приближающимся к ним, широко ступая, атаманом.
— Сейчас узнаем, — пожал плечами Сейдяк. Ермак же взял его коня за повод и повел дальше от каравана. Отойдя в сторону шагов на двадцать, Ермак повернулся лицом и спросил Сейдяка:
— Скажи, ты хотел бы остаться со мной?
— Не знаю, — чуть подумав, ответил тот, — не уверен, что это нужно мне.
— И я тоже не знаю, но мне не хочется отпускать тебя. Ты мог бы находиться подле меня и… и я бы многому тебя научил, — заметно волнуясь, закончил он.
— Вряд ли это моя дорога. Хотя, я верю тебе.
— Ну, как знаешь. Прощай тогда и возвращайся в Сибирь как только сможешь, найдешь в себе силы и услышишь, что она зовет тебя. И поклонись своей матери, — он с силой хлестнул коня плеткой и тот с ходу перешел на галоп, поскакал вслед за уходящим караваном.
— От кого передать поклон? — крикнул Сейдяк, обернувшись, но ответ не долетел до него.
БЛАЖЕНСТВО ОБРЕЧЕННЫХ
Суматошная московская жизнь не прекращалась ни на один день. Ни каждодневные казни, ни набеги крымского хана, ни ссылка бояр, казалось, не могли смирить, заставить жить иначе, запереться в домах или совсем покинуть город его многочисленных обитателей. Мало того, ежедневно в Москву прибывали десятки, если не сотни, дворян, стрельцов, ремесленных умельцев, крестьян и просто оборванцев, которых влекло сюда что-то притягательное, сладостное, желание быть приобщенным к делам, здесь творящимся. И все они исчезали, растворялись меж слобод, усадеб, княжеских дворцов, а назавтра выходили на кривые, мощенные плахами улицы, уже ощущая себя едва ли не старожилами: так же бойко толкались, дрались, спешили по своим, лишь им известным и понятным, делам, полупрезрительно поглядывая на сидевшего на возу мужика, только что въехавшего через городскую заставу, и от удивления и необычности всего увиденного широко раскрывшего рот.
