Борис Акунин - Вдовий плат (сборник)
Поднимет глаза – опустит, поднимет – опустит. Вдруг подумалось: вот госпожа Настасья тоже никогда ни перед кем низко надвинутого плата не снимает. А что если и у нее там какое-нибудь уродство? Незарастающие дырья прямо до мозга или ужасные язвы со струпьями? От неожиданной мысли Изосим не улыбнулся, этого он не мог, а лишь издал глухой хмыкающий звук.
Осмотр, как всегда, завершился самым приятным. Калека начистил мелом и надел серебряную личину. Безобразие исчезло, сменилось безупречной, сияющей красотой. Ею Изосим тоже полюбовался.
Затем настало время завтрака. Маску снова пришлось снять.
Ел он всегда медленно, долго и много – на целый день. И в одиночестве. Видеть такое посторонним было нельзя. Один раз, давно, во время трапезы услышал за дверью шорох. Кинулся, схватил комнатного служку, который подглядывал – чем это страшный человек хлюпает? Взял за горло, сдавил и не отпустил, пока из глупого холопа не вышел дух. После ночью вывез тело к Волхову, бросил в воду. Все решили, что раб сбежал.
Наевшись, Изосим неспешно выбрал наряд. Он любил красиво одеваться и платьев имел множество, на все погоды, все случаи, все настроения. Денег хватало на любые надобы, с избытком. Боярыня платила за службу щедро, а вчера вечером выдала сугубую награду, золотом.
Нынче что-то захотелось нарядиться на немецкий лад. Только сапоги выбрал русские, красные, с загнутыми носами, а ферязь ревельскую, синь бархат, плащ голубой, с жемчужной прягой, шапку – кожаный блин с лебединым пером.
Перед тем как уйти со двора, заглянул к цирюльнику, пользовавшему обитателей григориевской усадьбы. Тот, привычный доставать ножницами под масочными тесемками, постриг волосы от висков до плечей плавной волной, заглядение.
По улице Изосим шел прекрасный и гордый, самой серединой. Встречные расступались. Многие, он знал, оборачивались – он научился чувствовать взгляды затылком. Без этого в ремесле Изосима было не выжить. Много врагов, много ненавистников. Левую руку Настасьи Григориевой многажды пытались отсечь – и темной ночью, и средь бела дня. Но Изосима так просто было не взять. У него под плащом рука на эфесе короткого меча, в сапоге стилет, под ферязью тонкая арапская кольчуга. И зрячий затылок.
Путь был недальний, к Немецкому двору. Там в торговом ряду, у любечанина Егория, по-ихнему Йорга, всегда новый привозной товар. Дорогой, зато самый лучший.
Хозяин встретил выгодного покупателя низким поклоном, спросил о здоровье. Егорий жил в Новгороде давно, по-русски говорил чисто, вкусы и запросы Изосима знал в доскональности.
Вынул из короба баночки и скляночки с притираниями-помадами, похвалил датскую тушь для ресниц, а еще разложил на лавке новинку – надушенные флорентийские перчатки. Нюхать ароматы Изосиму было нечем, поэтому перчатками по десять копеек пара он не заинтересовался, и тогда Егорий стал сбавлять цену. Пожаловался, что новгородские мужчины новый товар не берут, и для почина он готов много скинуть.
Изосим натянул сначала алые, потом лиловые. Замша была тонкая, на коже приятная.
– И так дашь, неденежно. Коли стану носить, другие тоже захотят. Ладно, отложи мне шестеру.
У него было давно отработанное умение говорить только словами, в которых не нужны губы: без «буки», «веди», «мыслете» и прочих подобных букв. Потому и заменил «даром» на «неденежно», «полдюжины» на «шестеру» – язык сам выбрал слова поудобней. Если без какого-то слова совсем не обойдешься, неудобную букву Изосим проглатывал, но это редко.
Отобрав пять пар, он заколебался над шестой: нешто взять белые? Щеголевато, но марко.
Тут вошел еще покупатель, верней покупательница – юная дева, одетая не по-русски. Изосим на нее и не взглянул, она же, переступив порог, при виде человека в маске ойкнула, застыла.
Он к такому привык, но эта оцепенела что-то очень уж надолго.
Изосим недовольно покосился.
Круглые синие глаза на нежном белом личике изумленно таращились, меж раскрытых пухлых губок блестели белые зубы. Одета дура была по-литовски и пропищала что-то тоже по-литовски – Изосим не понял и только хмыкнул.
– Это ты?.. Какая ты красивая… – прошептала тогда дева по-русски, выговаривая звуки певуче и мягко.
Позабавленный, он переспросил:
– «Краси’ая»? Я что – женка?
– Нет, – пролепетала литовка. В ее глазах мерцал ужас. – Но ты же смерть. Мне волошанка одна нагадала. Сказала: «Ты, девка, умрешь рано. Придет за тобой смерть в золотой маске». Ты – моя смерть?
И задохнулась в испуге.
Точно дурочка, понял Изосим. Что на такую время тратить?
– Я ’ного чья с’ерть, но на’ряд ли т’оя. – Сказал и поморщился – влезло сразу два «мыслете» и два «веди». – И где ты углядела золотую личину? – Слово «маска» обошел. Щелкнул себя по металлическому носу. – Это ж сере’ро.
Взял отобранные перчатки, кивнул Егорию, пошел себе прочь.
Сзади послышался постук легких ног. Изосим досадливо обернулся.
– Подожди! Не уходи! – Лицо девы теперь было не столько испуганным, сколько изумленным. – Ты кто?
– Изот. – Так он называл себя, чтобы обойтись без губного смыкания в «Изосиме». – А ты кто? Откуда такая дотошная?
– Я Вита. С купцом Йонасом приехала. По-здешнему он Иона Ковенчанин. Он меня любит, всегда с собой берет.
Изосиму про купца Ёнаса из Ковны слышать доводилось. Богатый, оборотистый, наезжает часто, ездит и по дальним новгородским пятинам, за мехом. Теперь понятно, почему девка такая настырная.
– Так ты лахудра, – кивнул он, из всех слов для этого ремесла выбрав самое для себя простое.
Вита обиженно насупилась.
– Не, лахудра – это которая со всяким ложится, а у меня кроме Йонаса никого не бывает. Я – кобетка.
– Ну козетка так козетка, – он сделал вид, что не так расслышал. – Скачи себе козой, что пристала?
Пошел дальше – опять догнала, забежала вперед.
– Изот, а пошто ты… такой? В маске?
Вот прицепилась!
– Сейчас глянешь…
Он посмотрел вокруг, не пялится ли кто, да и сдернул маску.
– Смерть! Ты моя смерть! Я сразу поняла! – закричала литовская дурочка, попятилась. Изосим же, развеселившись, вернул личину на место. Зашагал своей дорогой, и вдруг понял, что смеется. А думал, навсегда разучился. Очень уж потешно лахудра отпрянула.
Смех, правда, был странный – придушенный, с подзахлебом.
– Не уходи! Я так часто про тебя думаю!
Гляди-ка – снова догнала. Он обернулся, не на шутку удивленный. Такого еще не бывало: чтобы человек, увидевший его настоящее лицо, отшатнулся, а после снова приблизился. Разве что госпожа Настасья, но она особенная, ни на кого не похожая.
Литовка смотрела на него иначе, чем прежде – не с ужасом, а жадно. Взяла за руку, смело. Пальцы у нее были горячие. Изосим вдруг узнал блеск, которым сияли ее глаза. Когда-то, в сгинувшей жизни, женки и девки часто на него так смотрели.
Хмыкнув под маской, он сказал:
– Ишь ты, чё те надо-то…
Есть люди, которых страшное не пугает, а притягивает. Он и сам был из того же теста.
– Мне тебя надо, – жарко прошептала полоумная. – Пойдем…
И сжала руку, цепко.
– Да надо ли ’не те’я? (Да надо ли мне тебя?) – опять позабыв про запретные звуки, пробормотал Изосим. Внутри у него творилось непонятное. Будто затлело нечто, как бывает на отгоревшем вроде бы костровище.
– А как ты поймешь, коли не попробуешь? – придвинулась девка, смотря снизу вверх. – Может, тебя меня-то и надо? Пойдем ко мне, пойдем… Йонас на Двину за куницей уехал. Его долго не будет.
Рука была тонкая, но сильная, а из Изосима, наоборот, вся сила куда-то вытекла. И пошел он за ней, словно теля, сам на себя поражаясь.
* * *Жила она неподалеку, на гостином подворье, где заезжие купцы снимали кто угол, кто пол-дома, кто целую хоромину с торговыми складами. Вита провела Изосима, по-прежнему держа его за руку, через дверцу, под высокое крыльцо, потом какими-то темными переходами, вверх по лесенке, вниз, снова вверх. В конце концов они очутились в странной горенке. Окон в ней не было, зато в скошенной кровле светился залитый солнцем слюдяной подзор.
– Я через него ночью, бывает, на Луну смотрю, – сказала Вита. – Вон оттуда.
И показала на ложе, застеленное покрывалом со сказочными птицами.
Изосим огляделся, но больше в комнатке смотреть было не на что. Видно, никаким иным делом кроме постельного здесь не занимались.
– Сядь, – велела она.
Он сел на край ложа.
– Скинь плащ.
Скинул.
На Изосима нашло непонятное оцепенение, какого он прежде не ведал. Еще одно диво: мелко дрожали руки.
Но когда она попросила снять маску, он дернулся, оттолкнул ее руку, хотел встать.
![Иоанна Хмелевская - Большой кусок мира [Большой кусок света]](/uploads/posts/books/227132/227132.jpg)