Сильвестер Эрдег Сильвестер Эрдег - Безымянная могила
Иуда. Восхищаюсь твоей фантазией… если это для тебя важно. Но не понимаю, о чем ты говоришь. Ни о каком стороже я понятия не имею. Каиафа. Ты прекрасно все понимаешь. Прошло пять лет, ты все еще жив. Тайна до сих пор не раскрыта. С дежурным стражником очную ставку я тебе не могу устроить, ты, наверное, знаешь лучше меня, что это была за драка, в которой он был убит. А кладбищенский сторож — его словно вообще не существовало. Как не было бы и тебя, если бы врачи не вернули тебя с того света. Иуда. Не было бы у вас никаких проблем, если бы вы дали мне умереть. Каиафа. Или проблем было бы куда больше. Мы допустили много ошибок, потому что тебе удалось нас запутать. Так что, вылечив тебя, мы получили позиционное преимущество… правда, оно так пока и осталось нереализованным.
Иуда. Что ты имеешь в виду? Каиафа. Что имею в виду? Только ты знаешь, где находится могила. Дежурный стражник об этом понятия не имел, но ему отведена была важная роль. Кладбищенский сторож исчез бесследно. Мы находимся там же, откуда вышли. Иуда. Не знаю ничего такого, что могло бы вам оказаться полезным. Тебе еще не надоело это слышать? Каиафа. Еще как надоело. Ты нам очень дорого обошелся, слишком дорого. Хотя ты не был нашим агентом, как солгал дежурному стражнику, да и тридцать сребреников вернул, чего тоже нельзя отрицать. Однако все больше людей верят в воскресение Иисуса. Иуда. И что тебя в этом смущает? Каиафа. Вели я за этот ответ бить тебя палками, ты бы не имел морального права и словом пожаловаться. Иуда. Поступай, как считаешь нужным. Я не просил, чтобы со мной обращались как-то по-особому. Каиафа. Знаешь, что меня больше всего удивляет? То, что ты Иисуса, своего лучшего друга, похоронил нагишом. Я ждал пять лет, я был терпелив. Иуда. А я был в тюрьме. Каиафа. Ты и спустя пять лет не скажешь, где похоронил его? Иуда. Я уже тысячу раз говорил тебе: я ничего не знаю, я никакого отношения не имею к тому, в чем ты подозреваешь меня. Каиафа. Великолепно! Ты снова проговорился. Если ты говоришь «в чем я подозреваю тебя», то признаешь тем самым, что в этом я должен подозревать кого-то другого. То есть Иисус не просто не воскрес, но его где-то тайно похоронили. Иуда. Не стоит выворачивать мои слова наизнанку, это бесполезно. Каиафа. Не более бесполезно, чем то, как ты три дня водил нас за нос. Но — забудем прошлое. Забудем эти пять лет и сторожа, который исчез бесследно и который, видимо, не без причины унес с собой пелены, оставив в склепе елей из мира и алоэ. Елей, который остался неиспользованным в склепе, это не улика, не то что полотняные пелены в пятнах крови. Я прав?.. И забудем дежурного стражника, который дал показания против тебя, но больше не сможет дать никаких показаний. И забудем, что у тебя нет алиби ни на ту ночь, ни на следующие три дня, а следовательно, нельзя исключить, что ты был на кладбище. И забудем, что если Иисус, твой лучший друг, в самом деле воскрес, то склеп он покинул нагим, что, надо думать, кому-нибудь да бросилось бы в глаза даже ночью, хотя ни о чем подобном к нам сигналов не поступало.
Забудем и о том, что если кто-то все же похитил труп, то положил его в землю нагим, ибо очень спешил, да и темно было. Словом, я вот что хочу сказать: давай поставим крест на этой истории. Не будем ломать голову и над тем, способен ли был один человек, например кладбищенский сторож, унести труп в одиночку и в одиночку выкопать могилу где-нибудь в пустынном месте, зная, что вот-вот рассветет. Отложим в сторону вопросы, на которые не получен ответ, Иуда. И вопрос о том, зачем ты выдал себя за агента контрразведки, хотя таковым не являлся. Я пришел не затем, чтобы еще раз высказать тебе свои претензии, но — чтобы договориться. Иуда. Чего же ты от меня хочешь? Каиафа. Пять лет ты проявлял недюжинное терпение. Исключая тот случай, когда бросился в пролет. Я предлагаю тебе сделку. Иуда. Я даже тридцать сребреников ваши вернул. Каиафа. До сих пор я не предлагал тебе ничего. Я надеялся, ты скажешь правду. Иуда. То есть до сих пор ты мне доверял. Почему же не доверяешь теперь? Каиафа. Ответ прост. Терпеливо чего-то ждать дальше — бессмысленно. И дело тут не в тебе. Успокойся: мы тебя не убьем… если уж столь дорогой ценой вернули тебя к жизни, в восторге ты от этого или нет. Мы отпустим тебя, но ты должен, пусть задним числом, доказать: все, что ты говорил, правда. Иуда. Ни о воскресении Иисуса, ни о тайной его могиле мне ничего не известно. Каиафа. Вот об этом речь у нас и пойдет. Я не спрашиваю, что тебя побудило выдать нам своего лучшего друга. Не спрашиваю, почему ты вернул нам тридцать сребреников. Это твое личное дело. Очевидно, у тебя были серьезные причины для этого. У всего есть свои причины… Или, скажем точнее, ничего без причины не происходит. Знаю, деньги для тебя не главное… Конечно, тут я мог бы спросить, что стало с деньгами, которые были тебе доверены. Что-то из них ты отдал дежурному стражнику, и мы знаем: это было не слишком много, но и не слишком мало. Я не спрашиваю, куда они делись, куда ты их спрятал за те три дня. Не касаюсь я и того, почему одежда твоя была испачкана глиной, когда ты устроил спектакль, повесившись так, чтобы тебя тут же спасли. Принимаю твое объяснение, что ты где-то прятался и не следил за тем, чтобы одежда твоя оставалась опрятной… Все это пусть навеки останется скрытым завесой тьмы. Иуда. Чего ты хочешь от меня, Каиафа? Каиафа. Если ты отдал нам в руки своего лучшего друга, Иисуса, неважно почему, по какой причине, и неважно, воскрес он или лежит в безымянной могиле… тогда, в виде компенсации за свободу и чтобы можно было верить тебе и дальше, я вправе тебя попросить: выдай нам людей, которые для тебя важны. Никто не узнает, что это твоих рук дело, клянусь честью. Иуда. Грош цена твоей чести, если ты жаждешь жизни других. Каиафа. Цена — та же, что и у твоей чести. У меня есть цель. Иуда. Эта цель мне известна. Ее имя — шантаж. Каиафа. Если все, что ты до сих пор говорил, правда, то ни о каком шантаже нет и речи. Я сказал тебе: хотя наше терпение кончилось, ты не умрешь. Мы твои принципы уважаем и не предлагаем взамен ни сребреника. И не вспоминаем про смерть Иисуса, хотя кровь его лежит на тебе, пусть и не ты убил его. Кладбищенский сторож тоже останется твоей тайной. Говорю тебе: сейчас все это — не главное. Давай сделаем вид, будто этих пяти лет не было. Иуда. Если мы в самом деле сделаем вид, будто их не было, то ситуация резко меняется. Тогда, чтобы сделка была настоящей сделкой, назови свою ставку против моей. Каиафа. Я назвал: ты получаешь свободу. Иуда. Вы и до сих пор держали меня незаконно, приговор мне никто не вынес, даже жизнь вы мне спасли против моей воли. Так что свобода была и осталась моим первейшим человеческим правом. Ты знаешь это лучше, чем кто-либо, ты на этом строил свою игру. Будь у тебя доказательства, ты давно бы передал мое дело в суд. А вместо этого беседуешь со мной с глазу на глаз, как с равным. Каиафа. С глазу на глаз, но вовсе не бескорыстно. Я и о своей шкуре пекусь. Больше не скажу тебе ничего. То, что ты высказал, принимаю. Твоя свобода в самом деле не может быть ставкой. Иуда. Если мы договоримся с тобой, каковы будут гарантии? Каиафа. Мое слово, если тебе достаточно этого. Если нет, письменное обязательство. А что ставишь ты? Иуда. Два имени. Каиафа. Это твои друзья? Иуда. Полагаю, в такой сделке это уж вовсе тебя не касается. Каиафа. Они ведь умрут. Иуда. Все мы умрем… рано или поздно. Каиафа. Ты не будешь против, если мы установим за тобой слежку, пока ты не выполнишь свою миссию? Иуда. Напротив. Каиафа. Не думал услышать такой ответ. Иуда. Я люблю играть честно. И по возможности — не проигрывать. Каиафа. Ты и до сих пор играл? Иуда. Для меня игра вещь очень серьезная. Смертельно серьезная. Больше ничего не скажу. Ты хочешь услышать имена? Каиафа. Да. Важные имена. Иуда. Цену я запрошу большую. Торговаться так торговаться. Каиафа. Больше, чем тридцать сребреников? Иуда. Жадным я никогда не был, хоть и вырос в бедности. Тариф на взятки я знаю. Каиафа. Что ты хочешь за имена, кроме свободы? Иуда. Моя свобода — это данность. Даже если ты держишь меня за решеткой. Каиафа. Хорошо, хорошо, ты прав. Это мы уже выяснили. Иуда. То есть здесь совершают сделку на равных условиях два свободных человека. Каиафа. Если ты согласен, то да. Иуда. Если ты даешь свое слово как гарантию, я скажу, что требую за имена. Каиафа. Но ты должен понять: гарантия требуется здесь от тебя. Это следует из твоего положения. Иуда. Тебе достаточно заявления, что я рассматриваю себя как особого уполномоченного Синедриона? Если нужно, я дам его, это заявление, в письменном виде. Каиафа. Что ты имеешь в виду под особыми полномочиями? Иуда. Все. Я ведь ученик Гамалиила. Особые полномочия — это карт-бланш. А поверят ли мне, примут ли — дело мое. Каиафа. Если ты в самом деле перейдешь к нам, мы будем этому только рады. Иуда. Сейчас, если я правильно понимаю, речь не о чувствах. Речь о сделке, которую ты предлагаешь за имена. Каиафа. Говори, что ты хочешь. Иуда. Твое слово и письменное обязательство. Каиафа. Ты их получишь. Иуда. Я хочу уйти отсюда как Анания, сын Квириния. Куда и надолго ли, пока сам не знаю. Но я должен уйти — чтобы потом вернуться. И тогда буду к услугам Синедриона. Это, думаю, можно не объяснять. Каиафа. Устроить можно. Кое-какие документы уничтожить, кое-какие, недавние, датировать как давнишние… Иуда. Среди документов должен быть и такой, в котором я значился бы не только жителем Иерусалима, но и владельцем недвижимости. Только это даст мне право участвовать в работе Синедриона. Каиафа. Что ты имеешь в виду? Иуда. Скажем, какой-нибудь участок земли. Пусть хоть тот, на Земле Горшечника, где я был по твоему приказу схвачен. По нынешним ценам он стоит не больше тридцати сребреников, которые я вам вернул. Предположим, за эту сумму я и купил себе землю. Каиафа. Можно устроить. Иуда. Когда я вернусь, владение землей позволит мне участвовать в общественной жизни Иерусалима. Каиафа. Ясно. Я же сказал: сделаем. Иуда. Вот и все мои требования. Но все это в письменном виде. И на имя Анании, сына Квириния. Каиафа. Сделаем в лучшем виде, немедленно. А сейчас — имена. Иуда. Стефан и Иаков. Каиафа. Иаков, брат Иоанна? Иуда. Да. Но Стефан важнее. Каиафа. Его я не знаю. Иуда. Я даже Иисуса вам выдал, не обманул. Каиафа. Ты считаешь, они самые опасные? Иуда. Ты дал слово, а я сказал, что играю честно, даже если речь идет о жизни и смерти. Каиафа. А если я не отпущу тебя, и если имя твое не будет Анания, и если в Иерусалиме у тебя не появится участок земли? Иуда. Тогда… умрет Стефан и умрет Иаков. Я буду сидеть за решеткой. Ты отдашь приказ, чтобы меня убили, но проклятье мое будет висеть на тебе до гроба. Все остальное — твое дело. Каиафа. Знаешь, что меня поражает? Что ты так легко относишься к крови, которая прольется по твоей вине. Иуда. Ты относишься еще легче. Так что нечему тут поражаться. Каиафа. Итак, Стефан и Иаков. Иуда. И документ, что Анания, сын Квириния, является владельцем участка земли в Иерусалиме, на Поле Горшечника. Каиафа. У тебя есть какие-то цели? Иуда. Цели возникли. Как остались и у тебя. Каиафа. Не скажешь, где покоится Иисус? Иуда. Этого вопроса не существует, ты сам закрыл его навсегда. Каиафа. Надеешься сделать карьеру? Иуда. Ситуация для этого неблагоприятная. Да и я не мечтал никогда о карьере. Каиафа. Почему я должен верить тебе? Иуда. Ты и до сих пор верил. Но я держу свое слово, таков уж я есть. Каиафа. Документы мы сделаем. После этого ты свободен. Иуда. Хотел бы отправиться в путь сегодня же ночью.
