Голо Раймунд - Из мещан
– Ганс! – тихо окликнула больная дрожащим голосом, и сколько любви было в этом слабой звуке! – Как хорошо, что ты уже здесь!
Геллиг склонился к руке больной и прижал ее к своим губам.
– Я не ждал и часа, как получил твою телеграмму! И останусь здесь, с тобой! Но что сказал врач, чем ты больна?
– Он сказал, что мне не долго уже страдать: я скоро умру!
– Зачем говорить такие ужасные вещи?
– О, Ганс, неужели ты думаешь, что мне тяжела разлука с жизнью? Нет, мне только тяжело покидать тебя, а больше мне ничего не жаль!… Правда, мне хотелось бы примириться с… людьми, – прибавила она с усилием, – и…
– Простить! – кротко подсказал Ганс, когда она запнулась. – Простить то, что тебе причинили люди!
– Нет, мне хочется не только прощать, но и самой просить прощения!… – тихо шепнула она, попросив взглядом удалить девушку-крестьянку.
Когда они остались вдвоем, то долго тихо говорили о прошлом, и под конец Леонора, тетка Геллига, сказала:
– Ганс, его прощения мне не нужно! С меня достаточно того, что ты меня понял и не забудешь моей любви к тебе! И теперь я могу умереть спокойно! Только поклянись мне исполнить то, что ты мне обещал добровольно, как знак твоей любви! Ты сам так решил – и исполни мое желание! Ты признал за мной это священное право – и не нарушай его!
– Клянусь! – твердо произнес молодой человек. – Твое право и моя честь – одно!
Это успокоило больную, и она устало закрыла глаза, а Ганс застыл в кресле, боясь неосторожным движением побеспокоить ее.
Уже светало, когда чья-то рука дотронулась до плеча девушки-служанки, и голос полный тоски и волнения крикнул ей:
– Ради Бога, проснитесь и бегите скорее за доктором! Просите, чтобы он шел сию минуту.
Помощь пришла хоть и быстро, но она уже была не нужна!… Больная испустила последний вздох прежде, чем врач переступал порог комнаты.
13.
Ганс Геллиг, остановившийся перед домом барона фон Браатц старшего, уже собирался позвонить, когда его слуха коснулся стук колес.
Молодой человек обернулся.
К подъезду подъехала карета, из которой вышла дама величественной и гордой наружности. Кивнув свысока на почтительный поклон Ганса, пропустившего ее вперед, она проплыла вперед в дом, придерживая юбки пышного платья из дорогой материи.
Когда дама скрылась на лестнице внутри дома, Геллиг тоже вошел. Протянув визитную карточку лакею, он опустился в кресло, стоявшее в передней, но ждать ему долго не пришлось! Вернувшийся лакей попросил его в гостиную.
– Боже мой, какой счастливый ветер занес вас в столицу! – радушно бросился барон Рихард навстречу входившему. – Вы знаете, мы 8 недель упорно разыскивали вас и пришли к заключению, что с вами стряслось несчастье. Но вы и в самом деле похудели и побледнели! Садитесь и рассказывайте, только дозвольте сначала представить вас моей невестке, фон Блендорф, гофмейстерине здешнего двора! Ну, а с сыном ее вы уже знакомы! – прибавил барон Рихард, указывая глазами на Альфреда.
Когда все уселись по местам, Геллиг сказал:
– Я уже несколько дней нахожусь в резиденции! Сегодня я специально направился к вам, господин барон, и меня удивило одно странное видение! В окне вашего дома мне показался силуэт Гедвиги! Я не ошибся?
– Молодая девушка находится под моей защитой! – ответил Рихард. – Но об этом мы поговорим потом, сначала я хочу знать, где вы были так долго? И почему не давали о себе знать?
– Я был вызван в провинциальный город Зиртемберг, к смертному одру моей родственницы, а затем сам схватил нервную горячку и пролежал несколько недель без сознания!… Вот почему я не мог никому дать о себе знать!
– А родственница, о которой вы упоминали? – нерешительно спросил, затаив дыхание, барон Рихард.
– Она умерла! – последовал ответ.
– Умерла! – воскликнул потрясенный барон. – Но я уверен, что на ваших руках!
– Да, вы не ошиблись! Со всей любовью, на которую способно мое сердце, я ходил за нею до последних минут жизни этой страдалицы!
– Благослови вас Бог за это! – с чувством произнес барон. – И да будет земля ей пухом!
– Вы знали эту даму, Рихард? – с любопытством осведомилась обер-гофмейстерина.
– Это – Леонора! – коротко ответил тот.
– Так господин Геллиг – родственник этой дамы? Почему же вы мне не сказали об этом, Рихард?
– Если тебе это важно знать, то…
– Конечно! – перебила величественная дама. – Вы знаете, – обратилась она уже к Геллигу, – мой сын изволил уговорить великодушную Полину отказаться от брака, которым я гордилась, чтобы иметь возможность жениться на молодой интриганке, какой-то Гедвиге Мейнерт!
– Луиза! – возмущенно воскликнул барон Рихард. – Ты забываешь, что господин Геллиг – опекун этой девушки!
– И при том ее друг и брат! – заявил Ганс.
– Очень хорошо! Тогда помогите мне уговорить ее отказаться от Альфреда!
– Но, Луиза, нужно же быть справедливой! Гедвига и не думает навязываться к тебе в невестки!…
– Юная девушка настолько кротка, что объявила согласие моей матери на брак обязательным! – вмешался наконец Альфред. – Она считает благословение матери необходимым для счастья! Но никакие силы в мире не заставят меня отказаться от моей любви! И если мать не согласится на этот брак, женатым на другой она не увидит меня.
Альфред впервые говорил так энергично и мужественно в присутствии Геллига, и его твердость подкупила опекуна Гедвиги.
– Милая Полина сама писала моей матери с просьбой склонить на наш брак, но она остается непреклонной! Гедвига удостоила меня своей любви, а дядя Рихард одобрил мое решение бороться за любовь! Утешьте и вы меня, скажите, что вы тоже считаете меня достойным вашего уважения и дружбы, и дайте надежду, что вы не увеличите препятствий к моему счастью!
– Если господин Геллиг вспомнит, как несчастен подобный мезальянс был в его собственном семействе, он не даст согласия на этот брак. Блеск дворянства и придворной жизни ослепляет молодых девушек, – пылко возражала придворная дама, – но ваша тетка, Леонора Геллиг, узнавшая на опыте, как мало дает счастья эта сфера людям из мещанской среды, могла бы многое порассказать.
Геллиг пожал плечами.
– Я здесь – пристрастный судья: я не люблю дворянства! – сказал он. – Но любовь сильнее рассудка! Впрочем, на эту тему лучше всех может дать ответ сам барон Рихард!
– Причину несчастья моего брака я выводил не из различия сословий! – твердо заявил барон. – Она лежала глубже: в нас самих! Да и к чему теперь говорить об этом? Все уже в прошлом! – с грустью прибавил он.
– Нет, дорогой барон, – сказал Геллиг, с глубоким волнением в голосе, – и я еще должен передать вам предсмертное признание умирающей!
Рихард, заметив в глазах невестки луч торжества, хотел остановить Геллига.
– Нет, нет, не говорите ничего! – поспешно проговорил он. – Она теперь стоит перед престолом Всевышнего, и мы не имеем права судить ее поступки!
– Но должны принять ее раскаяние! – заметила обер-гофмейстерина. – Итак, госпожа Геллиг признала себя виновной?
– Да, и с совершенно спокойным сердцем, – ответил Геллиг с многозначительным взглядом.
Голова барона тяжело опустилась на руку: 20 лет он носил убеждение в виновности жены, но теперь ему было так же тяжело выслушивать ее признание, как и тогда, когда у него явилось первое подозрение.
– Так она взяла деньги, бедная женщина? – спросила фон Блендорф, напрасно стараясь придать своему голосу сострадание.
– Нет, к деньгам она не прикасалась! – твердо ответил Геллиг, возвысив голос. – Ее признание касается совершенно другого факта.
– Боже мой, какого же? – со стоном вырвалось у барона Рихарда.
– Несчастная женщина, будучи невиновна в преступлении, в котором ее обвиняли, все же обманывала вас долгие-долгие годы!… Но я расскажу вам эту историю так, как мне рассказывала она сама! – сказал Геллиг, обращаясь к барону Рихарду.
14.
– Когда она стояла перед вами на коленях, призывая Бога и людей в свидетели своей невиновности, вы не захотели даже ее слушать!… Вы пожали плечами, выразив мысль, что кто способен сломать чужую печать, тот может присвоить и чужие деньги!… – сказал Ганс с невыразимой горечью.
Барон Рихард не смел поднять глаз…
– „Но я виню не тебя, а себя! – вскричали вы тогда, барон. – Я должен был бы знать, что такое мещанская кровь!“ Потом вы ушли, и она больше не встречалась с вами, но ваши слова и особенно тон, каким они были сказаны, всю жизнь звучали в ее ушах!… И вы были так несправедливы!… Дворянин фон Паттенбург, обокравший чужую кассу, нашел в вашем сердце тысячу смягчающих обстоятельств, и общество называло его проступок несчастьем. Но женщину втоптали в грязь по одному только подозрению и…
– Не мучьте меня, Геллиг, молю вас! – вскричал барон со слезами на глазах. – Я согрешил в припадке безумного высокомерия, в котором сотни раз раскаялся!
