Валерий Есенков - Восхождение. Кромвель
Прислушиваясь к заверениям короля, сами не склонные к разногласиям с ним, лорды принялись трудиться над неразрешимой задачей: с одной стороны, они желали обеспечить фундаментальные права англичан, которые лишат короля возможности злоупотреблять своей властью, а с другой стороны, не меньше желали ничем не стеснять королевскую власть. Для начала они попробовали смягчить петицию о правах во всех отношениях сомнительной, уклончивой оговоркой:
«Мы подносим вашему величеству это всенижайшее прошение с тем, чтобы обеспечить наши собственные права, по в то же время с подобающим уважением к полной неприкосновенности верховной власти, которой облечено ваше величество для покровительства, безопасности и счастья ваших подданных».
С этой бессмысленной поправкой и одобрением лордов петиция о правах была получена палатой общин семнадцатого мая. Едва представители нации успели с ней ознакомиться, как последовал взрыв возмущения. Первым вскочил с места малоизвестный депутат Мэтью Элфорд и закричал, возбуждённо размахивая руками:
— Откроем наши протоколы, посмотрим, что заключается в них! Что такое верховная власть? Как утверждает Боден, это власть, не связанная никакими условиями. Следовательно, мы будем принуждены признавать две власти: одну законную, другую королевскую! О нет, дадим королю только то, что ему даётся законом, и больше не дадим ничего!
Оглядывая зал заседаний насмешливым взглядом, Джон Пим подтвердил:
— Я не в состоянии обсуждать этот вопрос, поскольку представить себе не могу, в чём, собственно, он состоит. Наше прошение ссылается на законы Англии, тогда как в поправке, сделанной лордами, дело идёт о власти, отличной от власти законов. Где же она? Её нигде нет, ни в Великой хартии вольностей, ни в каком-либо статуте. Где же нам её взять, чтобы мы могли её дать?
Томас Уентворт, печальный, с вытянутым лицом, негромко сказал:
— Если мы примем эту поправку к нашей петиции о правах, мы оставим дела в гораздо худшем положении, чем то положение, в каком мы их нашли, мы запишем в число законов такую верховную власть, которой никогда не знали наши законы.
К депутатам незамедлительно присоединился торговый и ремесленный Лондон, который от петиции о правах ждал защиты от королевского произвола, больно бьющего по его кошелькам. Никаких открытых выступлений пока не последовало, слышался только ропот, неразличимый, глухой, что-то вроде отдалённого подземного гула, да в гостиных богатых торговцев и финансистов оживлённо, настойчиво обсуждался вопрос, будет или не будет принята королём петиция о правах, и слышалось недовольство непоследовательной, уклончивой позицией лордов. Этого оказалось довольно. Лорды сами отозвали свою несостоятельную поправку. Обе палаты утвердили петицию о правах, и двадцать восьмого мая она была представлена королю.
Для монарха это был самый неподходящий момент. Мало того, что королевский флот под Ла-Рошелью потерпел новое поражение. О таком позоре в Англии давно никто не слыхал. Погода в середине мая выдалась славная. Крепкий попутный ветер надувал паруса, и уже неделю спустя англичане увидели французские берега. Однако там их ожидал неправдоподобный сюрприз. Великий кардинал, весьма начитанный в античной истории, припомнив славные подвиги Александра Великого, повелел перегородить вход в залив Ла-Рошели плотиной. В течение нескольких месяцев солдаты и окрестные жители трудились не разгибая спины, и когда английские корабли попытались приблизиться к Ла-Рошели и выгрузить осаждённому городу продовольствие и боеприпасы, изумлённым взорам адмирала и офицеров, солдат и матросов открылось сооружение из камней и песка, которое возвышалось метров на двадцать, а в длину простиралось километра на полтора. Обойти это сооружение было нельзя, нельзя было и пройти сквозь него. Потоптавшись на месте, лорд Денбиг отдал единственно разумный приказ: все корабельные пушки открыли шквальный огонь, направив его в одно место, в надежде пробить достаточно широкий проход и прорваться в залив. Им ответила французская артиллерия, причём у одной из пушек простым канониром стоял сам французский король. Разрушить плотину не удалось: основанием ей служили остовы затопленных кораблей. Зато вражеские ядра наносили английским кораблям ощутимый урон. Всё ещё не теряя надежды исполнить повеление своего короля, лорд Денбиг бросил против плотины специальную команду морских пехотинцев на шлюпках и начиненный порохом брандер[11], рассчитывая мощным взрывом проложить себе путь к Ла-Рошели, однако меткие французские канониры отбили и эту атаку. Ещё можно было высадить десант севернее или южнее невероятного заграждения и попытаться прорваться по суше. Сделай в таком случае осаждённые протестанты встречную вылазку, и победа могла бы быть обеспечена. Вдруг два дня спустя английские корабли подняли все паруса и ушли, своей трусостью вызвав в стане французов изумлённое ликование.
Сам лорд Денбиг впоследствии объяснял своё странное бегство досадной неувязкой в действиях своих подчинённых. Неверно истолковав приказ адмирала, поднятый на флагманской мачте, несколько кораблей, подняв паруса, ходко вышли в открытое море, тогда адмирал, испугавшись, что ослабленная флотилия может сделаться лёгкой добычей французов, тоже вывел её в открытое море, не имея понятия, что происходит. Объяснение довольно правдоподобное, ведь его офицеры были плохо обучены и вполне могли перепутать сигналы, однако многим англичанам это объяснение показалось слишком наивным. Хорошо, рассуждали и в Портсмуте, и в Лондоне, и в других городах, офицеры что-то там перепутали, опасность попасть в лапы французов была велика, однако в открытом море флотилия снова соединилась, недоразумение выяснилось, отчего же адмирал не отдал приказ возвратиться и продолжить битву за Ла-Рошель?
Поползли скверные слухи. Одни уверяли, что коварный Ришелье попросту подкупил лорда Денбига, на эти штуки великий кардинал был неподражаемый мастер. Другие передавали, что великий кардинал затеял интригу и вынудил Людовика XIII так круто побеседовать с Анной Австрийской, своей неверной супругой, что она написала герцогу Бекингему письмо, которое было исправно передано в руки её любовника шпионами великого кардинала, и герцог Бекингем, известный распутник, сам отдал приказ флоту бросить Ла-Рошель на произвол судьбы, иначе его любовнице грозила чуть ли не гибель.
Всё это были злые, зловещие сплетни, доказательств против Денбига и Бекингема не было никаких, но король вынужден был с этим считаться. Поначалу он ответил неопределённо, уклончиво: мол, дело серьёзное, надо подумать, а там поглядим. Нерешительность короля только распалила представителей нации пуще, чем самый определённый, самый грубый отказ. Они продолжили прения. Вновь впереди недовольных встал Джон Элиот. Раскрасневшийся, с нахмуренным лбом, он в сильных выражениях перечислил самые вопиющие нарушения прав, допущенные королевской властью за последние двадцать пять лет. В мгновение ока явилось решение изложить приведённые факты письменно и подать самодержцу порицание, причём оформить это решение было поручено тому комитету, который готовил закон о субсидиях, этим Карлу прямо давали понять, что без петиции о правах он не получит ни пенса.
Положение стало критическим. С минуты на минуту между королём и парламентом мог разразиться непоправимый конфликт. Внезапно откуда-то пополз слух, будто монарх готовится арестовать всех парламентариев и в полном составе отправить в тюрьму. Взрыв негодования потряс зал заседаний. Страх поразил большинство, которое вечно колеблется и склоняется на сторону сильного, кто бы он ни был. Предводителям возмущения не дали говорить. Их встречали криками ярости. Джона Элиота, которого только что слушали с одобрением, внезапно обвинили в недостойной личной вражде к Бекингему, Томасу Уентворту поставили в упрёк безрассудство, Эдуард Кок оказался повинен в упрямстве и грубости.
Впрочем, грязные страсти кипели недолго. Всё-таки слишком многих глубоко оскорбил неопределённый, уклончивый ответ короля, но они терялись в догадках, что предпринять. Вскоре на представителей нации опустилось уныние. Наконец поднялся только что жестоко обруганный Джон Элиот и сказал:
— Должно быть, очень велики наши грехи. Богу известно, с какой любовью, с каким усердием мы старались смягчить короля! Нет сомнения, неудовольствие с его стороны навлекли на нас чьи-то доносы. Говорят, что мы бросили какую-то тень на некоторых министров, однако, как бы ему ни был дорог министр, король не может...
Председатель вскочил и умоляющим голосом закричал:
— У меня повеление короля заставлять замолчать любого и каждого, кто станет дурно говорить о королевских министрах, молчите!
Джон Элиот посмотрел на председателя с удивлением и медленно сел на скамью. Председатель упал в своё кресло и истерически зарыдал. Когда он оправился и вытер слёзы платком, Дадли Диггс раздражённо заметил:
