Милош Кратохвил - Магистр Ян
Защитники Вифлеема вошли в часовню. Старики и женщины молча расступились, освобождая им проход к кафедре Гуса, возле которой смельчаки остановились, как воины перед своим воеводой.
Гус ласково кивнул, молча поблагодарив их за храбрость и верность общему делу.
Хотя богослужение окончилось еще до нападения стражников, никто не хотел покидать вифлеемской святыни. Не уходил и Гус, — он стоял на ступеньках алтаря, лицом к лицу со своими прихожанами.
— Братья во Христе! — с трудом начал магистр. — Сегодня я покидаю Вифлеемскую кафедру и хочу проститься с вами.
Это сообщение поразило прихожан как гром среди ясного неба.
— Я не хотел раньше времени огорчать ни вас, ни себя и собирался проститься с вами сразу после проповеди, — продолжал Гус. — К сожалению, нам помешали. Прежде чем расстаться с вами, я хочу объяснить вам, почему я принял такое решение, и спросить у вас, правильно ли оно.
Магистр еще стоял рядом со своими прихожанами, но горечь разлуки уже затуманила их глаза. Теперь ничего не поделаешь, — они потеряли его… Да, прихожане еще видели его перед собой, но его образ начал как-то расплываться и таять… Они не могли примириться с тем, что он уходит от них.
— Сегодня на Прагу был наложен интердикт, — продолжал Гус. — Интердикт долго готовился, и я знал об этом. Теперь он обнародован. Я рассудил так: если я не покину Прагу, в ней закроются все костелы, перестанут читать проповеди с кафедр, а прихожан лишат возможности принимать святые таинства. Так папа и его присные хотят заставить меня явиться на суд. Но искать правду в суде, где судья — истец, обвинитель и палач в одном лице, означало бы идти на неминуемую смерть. Тогда я обратился не к папе, а к последней инстанции — Христу. Однако Христа, отца, наставника и высшего судию любого христианина, не признают за судью ни кардиналы, ни папа. Они решили покарать меня несправедливым интердиктом. Хитрые, как змеи, и жестокие, как бестии, они придумали такое наказание, которое может повредить скорее вам, чем мне.
Люди слушали Гуса, затаив дыхание.
— Разве моя совесть может примириться с мыслью, что вас лишат из-за меня божьего слова? Если я останусь в Праге, вы не получите той пищи, которая более всего нужна вашим алчущим душам. Тем, кто появится на свет, будет отказано в таинстве крещения, а тем, кто собирается покинуть эту юдоль, — в последнем утешении. Если я останусь здесь, онемеют проповедники — а они должны дать вам духовное подкрепление в минуты ваших огорчений, мук и страданий.
Останься я здесь, мне свяжут руки и заткнут рот. Я буду походить на человека в кандалах и с кляпом во рту.
А теперь взвесьте, друзья: если я покину Прагу, у вас останутся все источники духовного подкрепления и утешения. Мои, ныне уже многочисленные, друзья будут читать вам проповеди и вести вас по стезе правды, как по мягким, благовонным лугам.
Если я уеду из Праги, то смогу, как прежде, выполнять свой долг перед народом, ибо власть церкви проникает только туда, куда ей позволяет светская. Сельские миряне не отвернутся от меня: у них те же горести и страдания, заботы и помыслы, что и у вас.
Хорошенько взвесьте мои слова и дайте совет. Как вы решите, так я и поступлю.
Он умолк. Никто не осмеливался нарушить тишину. В душе каждого сознание правоты магистра боролось с желанием оставить его в Праге.
Гус ждал ответа. Прихожане молчали. Молчание друзей — для него ответ. Но ему хотелось услышать его. Он окинул взглядом тех, кто стоял ближе к нему…
— Что думаешь ты, земан из Троцнова? — обратился он к Жижке.
Жижка выпрямился, наморщил лоб и смело взглянул в глаза магистру. Земан не привык уклоняться. Его спрашивали — он отвечал. Правда, прежде земану никогда еще не было так тяжело отвечать на вопрос, как сегодня. Но только в трудный час познаётся мужество человека. Оружие борца — меч или слово — лишь тогда достигнет цели, когда его направят прямо, как стрелу арбалета.
— Мы могли бы постоять за тебя. Сегодня твои противники струсили и разбежались. Я понимаю, почему ты даже не упомянул о них. Твои враги больше не осмелятся напасть на тебя. Они теперь знают, что таким путем не добьются успеха. Враги не победят нас, даже если мы останемся здесь одни, без тебя. Ты, конечно, знаешь, что по своей воле мы ни за что не расстались бы с тобой. Твои слова — клянусь тебе честью — были просты и ясны, как удар меча. Я не в силах отразить его.
Гус внимательно слушал земана, — он заметил, с какой болью и печалью звучал голос сурового воина. Гус кивнул Жижке и повернулся к плотнику Йире.
Плотник посмотрел на магистра и, не колеблясь, сказал:
— Магистр, ты разговаривал с нами на близком и понятном языке. Ты говорил то, что мы чувствовали и о чем думали сами. Мы понимаем тебя и теперь.
— А ты, Йоганка? — обратился Гус к девушке, стоявшей рядом с плотником.
Глаза Йоганки загорелись, она расцвела от одного взгляда Гуса. Девушка сказала:
— Когда забрали Мартина, я дала себе слово, что буду верить тебе до самой смерти. Его убили, но моя вера жива. Ради чего же мне сегодня сомневаться в истинности твоих слов?
Гус улыбнулся.
— Благодарю вас, друзья! — сказал он. — Прошу вас: твердо держитесь истины, познанной вами, никогда не уклоняйтесь от нее, любите друг друга, преодолевайте все разногласия между собой. Не позволяйте никому ничем запугать себя. Да будут у вас решительный дух и бесстрашное сердце, крепкая надежда и совершенная любовь. Мы накануне тяжелых испытаний, ибо остаются в силе слова апостола Павла: «Каждый, кто захочет верно жить во Христе, будет подвергаться гонениям». Но столь же истинны слова Спасителя: «Благословенны будете, когда возненавидят вас и отвергнут имя ваше, как неугодное Сыну человеческому». Славная победа наступает только после великой борьбы, и победа окажется на той стороне, где правда.
В ЮЖНОЙ ЧЕХИИ
Наступление
Лучи августовского солнца падали на квадры архиепископского дворца. Его белые толстые каменные стены с узкими окнами не пропускали летнего зноя, и во дворе сохранялась приятная прохлада.
На полу архиепископского кабинета послеполуденное солнце начертило контуры окон — два четко обрисованных прямоугольника. Их рисунка ничто не нарушало, — камин, мебель и пюпитр для книг стояли у стен. Сгорбив плечи, архиепископ ходил по комнате беспокойными старческими шажками. Вначале он шел по освещенной части пола, потом возвращался по теневой стороне прямоугольника. Казалось, для архиепископа было важнее всего не сбиться с дорожки, нарисованной светом и тенью. Он ходил по кабинету со склоненной головой и осторожно вымеривал каждый шаг, ни разу не взглянув на кресло, — от него падала тень сегодняшнего гостя архиепископа. В кресле сидел легат кардинал Бранкаччи. Он говорил, не обращая внимания на беспокойное хождение хозяина. Бранкаччи заметил, что после каждого его слова у архиепископа, как у испуганного филина, нервно вздрагивали плечи, а голова беспокойно вертелась и всё больше и больше втягивалась в них.
— Святой отец недоволен вами, — резко и сурово сказал легат, словно хлестнув его бичом. Пальцы старого священника нервно забегали по цепи из золотых монеток.
Архиепископ отлично знал, чтó последует за словами легата. Он догадывался о намерениях кардинала и… боялся. Жесткие концы цепи врезались в крепко сжатые ладони архиепископа. Да, сейчас всё поставлено на карту: и эта цепь, и архиепископство, и спокойная старость… Жаль, что он, как обычно, не уехал на лето в Роудницу. Там он заперся бы на замок, отклонив обвинения папы или свалив всё на свою болезнь.
Архиепископ неожиданно почувствовал слабость во всем теле и тяжело опустился в кресло.
Они сидели друг против друга. Вояка-кардинал, здоровяк с громким голосом, снова поигрывал своим проклятым кинжалом. Архиепископу казалось, что легатский кинжал — не обычное драгоценное украшение, по воле судьбы принявшее форму оружия, а, наоборот, нож убийцы, случайно принявший форму украшения.
Архиепископ очнулся в тот момент, когда прозвучал голос легата:
— Гус всё еще на свободе и больше года бродит по южной Чехии. Он цел и невредим. Его приютили у себя чешские паны и земаны. Об интердикте там даже собака не пролаяла.
Наконец-то! Что ответить?.. Отвечать придется во что бы то ни стало, даже если этот головорез сочтет его слова за отговорку.
— Мы сделали всё, что могли, — начал дрожащим голосом архиепископ. — Мы добились большего, чем предполагали год тому назад. Нам удалось выгнать его из Праги — лишить кафедры в университете и кафедры в Вифлееме! Мы удалили его от двора и разлучили с влиятельными друзьями. Теперь все покинут его. Он — одинок!..
Что еще сказать? За половину этого король Вацлав выгнал архиепископа Збынека из страны, когда тот восстал против Гуса. Король даже отобрал имущество у Збынека, а до этого он, его преемник, боже упаси, не хочет дожить!..
