Валентин Костылев - Иван Грозный. Книга 3. Невская твердыня
Поссевин стал объяснять Шевригину, какие преимущества католического вероисповедания перед лютеранским. Он подчеркнул с особым самодовольством в голосе, что недаром на Флорентийском соборе император Иоанн Восьмой Палеолог и патриарх Иосиф приняли унию с Римом. Взятие Византии турками, говорил Поссевин, не есть ли небесная кара, наказание греков за их продолжительное исповедание православия?
Тут Шевригин не выдержал и сказал с негодованием:
– Византия пала не за это, а за отступничество, за измену православной вере. Сам святой проповедник, старец Фелофей это же сказал. Да и то сказать: тогда же на соборе многие епископы откачнулись от унии, уничтожили свои подписи. Не надо было Византии принимать вашу веру!
Дальше Шевригин стал доказывать, что подлинная Византия не пала... Православная вера не покорена никем. Цареград во власти турок, но не вера. Власть церковная ныне в Москве. После падения Цареграда Москва стала Третьим Римом.
Поссевин не возражал, а с добродушной улыбкой произнес:
– Не будем спорить. Имея свой Рим, мы не будем тягаться за первенство с Третьим Римом!.. С нас довольно и нашего Рима.
«Не будем – так не будем!» – подумал с веселой улыбкой Шевригин, довольный тем, что заставил иезуита прекратить его хвастовство католической верой.
Во Флоренции путники осматривали монастырь Марии де Лорста. Они прослушали интересный рассказ монахов о том, как Мария пришла из Иерусалима через море в папину землю, где горы покрыты хвойными лесами, где реки тихо перешептываются с цветами...
Ночи стояли светлые. Погода хорошая. Караван с московскими гостями и их поклажей быстро подвигался вперед. Вот уже показалась и Феррара, а затем предстояло переправиться на плотах и через реку По, недалеко до Венецианского залива. Из гущи зелени кое-где выглядывали стены и башни.
Много раз в пути отдыхали. Меняли лошадей. В Ферраре полюбовались красивым замком Бельфиоре. Герцог Феррары оказал дружеский прием московским гостям. Осторожно он справился у Шевригина: «Правда ли, что ваш государь весь оброс шерстью и ест младенцев?»
– Наш государь – добрый христианин, – ответил Шевригин. – Он добрый и заботливый отец русского народа, и то, о чем ты меня спрашиваешь, недостойно слушать моим ушам.
Герцог остался доволен ответом московского посла и вздохнул с великим облегчением.
– Стало быть, меня обманули те, кто мне говорил это. Спасибо тебе, государев человек, за правду!
Он даже облобызал Шевригина.
– Много худого мне пришлось слышать в чужих странах о нашем царе, о нашем народе, да и о порядках наших. Все это – яд зависти и страха, – покачав головою, с тяжелым вздохом произнес Леонтий Истома.
– Не может быть плохим тот владыка, у которого такие преданные слуги, как синьор Шевригин, – громко сказал Поссевин с приятной улыбкой...
После ночевки в Ферраре московский посольский караван двинулся дальше, сопровождаемый благими напутствиями герцога и его дворян. В провожатые послу были даны двести всадников с офицерами.
Через реку По переправились в нарядно украшенных зеленью и цветными материями галерах.
Везде итальянские горожане и поселяне с большим любопытством рассматривали приехавших из далекой Московии знатных людей, встречая их дружелюбно.
Наконец посольский караван добрался до берега Адриатического моря.
– Вот и все, – сказал, облегченно вздохнув, Поссевин. – Опасности кончились... Теперь прямо в Венецию, морем.
Вскоре послу подали и корабль.
Перед глазами путников раскинулась необозримая водная ширь. В корабль сели на рассвете. Судно это называлось «Нефа». Громадная галера, окрашенная в красный цвет. Паллавичино объяснил, что этот цвет теперь в ходу в Генуе и Венеции. Вымпелы и флаги всюду на рейде виднелись красные. На корабле стояли две высокие мачты из цельного дерева. На их вершинах приделаны были особые коробки, или беседки для наблюдения, что происходит на море: нет ли судов, много ли их, дружественные ли они или враждебные, виден ли берег. Паруса «Нефы» своими размерами удивили Шевригина и его друзей.
Паллавичино сам некоторое время плавал на «нефах» матросом, поэтому с увлечением принялся описывать устройство этого громадного судна разгуливавшим по палубе московским путешественникам...
Рассветало. Апрель – самое лучшее время года в Венеции. Блестящая гладкая поверхность моря покрылась рябью. Но вот она стала серебриться и бледнеть. Казалось, она хочет быть светлее самого неба. На необъятных просторах ее кое-где застыли белые остроконечные трехугольные паруса; черные головастые гондолы шныряли между судами и берегом. Легко дышалось, легко думалось, все располагало к отдыху, к удовольствиям и любви. Нежные переливы зеркальных вод – словно осколки разбитого зеркала, разбросанные по берегам лагуны. О, этот простор великого солнечного царства, которому с севера оградою служат высокие снежные Альпы, а с юга – Апеннины!
– Моя Венеция – морская держава... – с гордостью шепнул на ухо Шевригину Франческо, подозрительно покосившись в сторону Поссевина. – Как грустно прятаться мне, скрывать свое имя в родном городе, и когда? Весной! Пожалейте меня, синьоры и синьориты, мои земляки!
– Ладно... – успокоил его Шевригин. – Недолго будем здесь, а там поедем опять на твою новую родину – в Москву.
Небо на востоке постепенно начинало розоветь, потом налилось густым пурпуром; яснее проступала в вышине и бирюза небес. Брызжущее радостью восхода лучистое морское утро улыбалось московским путешественникам. Венеция, словно видение, в солнечном осиянии, поднималась из воды.
Венеция!
Как часто слышал Шевригин разговоры о ней в Посольском приказе, но никогда не думал он, что это расположенное на островах государство так мало, так ничтожно по сравнению с Русской землей. Ему теперь интересно было знать: в чем же сила Венецианской республики, почему Поссевин нашел необходимым сюда путь держать да и добиваться сношений Московского государства с этакой незначительной державой? Его настроенный деловито ум не поразили волшебные красоты этого города. Он думал о том: не явится ли ненужной потерей времени его пребывание здесь? Не сделал ли он ошибки, послушав совета Поссевина?
Поссевин вкрадчиво сообщил Шевригину, что сначала он один представится дожу, а затем пойдет во дворец вместе с московским послом.
Шевригин возразил Поссевину. Он пожелал идти к дожу обоим вместе, ибо он, Шевригин, важнее папского посла, он – посол государя Московского. Поссевин, мягко, ласково улыбаясь, старался доказать, что он будет говорить с дожем Венеции не о московских делах, а только о сношениях Рима с Венецией. Между Римом и Венецией замечается охлаждение. Миссия его, Поссевина, в том, чтобы наладить дружбу Венеции с папой. Его святейшество, к сожалению, не видит явного желания со стороны венецианского правительства к вступлению Венеции в союз против турок. Поссевин шепнул на ухо Шевригину, что благородный синьор дож Венеции Николо да Понте сам по себе склонен к дружбе с Ватиканом. Он был представителем Венеции на Тридентском соборе [5], а с ним были там и влиятельные сенаторы Венеции – Барбариго и Тиеполо. Все они трое во всеуслышание заявляли на соборе о своей приверженности к Риму; они не поддерживали протестантов. Это очень верующие люди. Они помогут папе в его замыслах.
Поссевин много всего наговорил Шевригину, доказывая необходимость сначала ему одному побеседовать с дожем, но Шевригин, выслушав терпеливо Поссевина, сказал – идти надо вместе.
Поссевин, озадаченный таким необычайным упорством и гордостью московского посла, уступил.
– Да, – засмеялся он заискивающе, – ваш государь имеет замечательных помощников.
Шевригин, которому перевели эти слова, выслушал их как должное, сурово насупившись.
Дож назначил свидание на следующий же день.
Франческо Паллавичино, которому всюду грезилась тройка инквизиторов, наводившая страх на всю Венецию, отказался быть переводчиком и проводником у московских гостей, в ужасе заявив Шевригину, что его могут узнать и тогда никакие силы не спасут его от смерти. Трясущийся, сразу похудевший и побледневший, он остался в квартире, которую в одном из узеньких, темных переулочков отвели Поссевину и Шевригину с помощниками. Поссевин велел одному из каноников, явившемуся к нему на поклон, прислать московским гостям расторопного проводника-чичероне, который показал бы им город. Вскоре такой нашелся. Звали его Асканио.
Он сразу же повел Шевригина и его спутников к Дворцу дожей.
– Этот чертог, – сказал Асканио, – мозг, сердце и душа Венеции.
Они вступили в роскошный дворик мавританского стиля.
Вдруг Асканио быстро повернулся, сказав тихо:
– Уйдем. Дальше нельзя.
Когда удалились от этого места, он сказал, что сегодня будет большой суд. Инквизиторы третьего дня схватили двух еретиков, «и, чтобы нас не заподозрили в чем-либо, лучше нам уйти отсюда подальше».
