Юзеф Крашевский - Борьба за Краков (При короле Локотке)
Грета отшатнулась от него и крикнула в бешенстве:
— Меня никто еще не принуждал, и никто не принудит! Любите меня, сколько хотите, но убирайтесь прочь с глаз моих, потому что мне уж надоело и слушать, и видеть вас. Я вас не хочу!
— Даже если бы князь был моим сватом?
— А что мне ваш князь? Приказывать мне он не может, и не отец мне, а я и родному отцу не покорялась!
Мартик, не ожидавший такого ответа, онемел от огорчения.
— Грета, Грета, — выговорил он наконец с глубокой печалью. — Нет у вас ни сердца, ни жалости ко мне! Так это ваша награда за всю мою верную службу вам?
Немка презрительно рассмеялась.
— Курцвурст тоже служит мне давно и верно, но ведь я и не думаю выходить за него замуж.
— И я ничем не лучше него?
— Кто знает? — рассмеялась вдова.
Мартик, растерявшийся было сначала, взял себя в руки, подавил в себе досаду и огорчение и сказал:
— На вас сегодня что-то нашло, Грета! Словно муха какая-то укусила — в другое время вы будете добрее ко мне.
И, говоря это, он смело подошел к ней и хотел уже обнять, но вдова вырвалась от него, отбежала на несколько шагов и, бросив на него страшный взгляд, схватилась рукою за нож, всегда висевший у нее за поясом.
Сула в гневе опустился на лавку.
Грета взглянула на него, и, может быть, сердце ее оттаяло; она прошлась несколько раз по горнице, остановилась у стола, на котором стояли жбан и кубок, и, слегка ударив кубком о жбан, обратила на него внимание Мартика, который презрительным знаком отказался.
— Хотите отделаться от меня, — сказал он, — заплатив мне, как наемному караульщику, пивом и угощением!
Грета постепенно приходила в веселое настроение.
— А это не считается, что я с тобой бранюсь и смеюсь? — сказала она.
Мартик, не вытерпев искушения, подошел к жбану и стал наливать из него в кубок.
— Э, с вами, бабами, человек душу потеряет, а ничего не добьется, — сказал он.
И он не мог удержаться, чтобы не упрекнуть ее.
— Что же вы думаете, что я мог бы даром так работать до изнеможения, хоть бы для князя? Жизни своей не жалел, сам лез на рожон, искал у него милостей, не только для того, чтобы заработать кусок земли, но где бы я мог поселиться вместе с вами! Вы даже и не знаете, как я вас люблю столько лет, — столько лет, и все напрасно! Но вы упрямитесь, не хотите быть моей, а я вам говорю, должны и будете!
Он ударил рукой по столу. Грета, подойдя к нему вплотную, ударила в ладонь сжатым кулачком другой руки.
— Не должна и не буду!
Оба смело смотрели в глаза друг другу.
— Насильно меня не возьмешь ни ты, ни твой князь! Если не захочу, то уж найду средство избавиться от вас. Никто меня не заставит! Слышите? Никто!
Мартик начал пить, делая вид, что не верит пустым словам.
— Жаль вам чеха? — смеялся Мартик.
— Жаль, потому что он никогда мне не грозил насилием.
— А, может быть, Вурм лучше?
— Вурм? Считайте еще, — прервала его немка, — есть еще несколько. Малый Дунин, богатый и знатный пан, стоял передо мною на коленях и клялся, что готов повести меня к алтарю; есть еще Прандота из Воли, который тоже обещает привести ксендза, таких наберется еще несколько.
Сула ударил себя в грудь.
— А кто любит вас больше, чем я? — вскричал он.
— А вы думаете, что любовь, как мед, чем старше, тем лучше! Неправда! Она, как пиво, которое, постоявши, скисает.
Курцвурст, услышав это, начал громко смеяться. Мартик возмутился, а Грета, спокойно взглянув на него, пошла и села на свое место.
В это время раздался нетерпеливый стук в ворота, как будто кто-то хотел выломать их.
Мартик выбежал на двор, радуясь случаю выместить на ком-нибудь свой гнев. Здесь он нашел своих слуг, яростно оборонявших ворота. Кто-то снаружи ломился в них, громко приказывая.
— Отворяйте, иначе мы их разломаем!
— Вынимайте сабли! — крикнул Сула и, вынув свою, подбежал к воротам, крича нападавшим:
— Прочь! Посмейте только, мы вас в куски изрубим! Но противник был так же смел, как и он.
Пан Винцент из Шамотул, которого мы уже видели у Локотка, поздно прибыл из Познани. По дороге ему указали на дом Греты как на единственный в городе, еще не занятый гостями. Пан Винцент не так легко терялся и не отступал перед опасностью, с ним была многочисленная свита, и он готов был вступить в бой.
У ворот завязалась горячая перебранка, причем в выборе выражений не стеснялись. Слуги Мартика были уж под хмельком. В это время на крыльцо выбежала Грета.
— Какое вы имеете право, — крикнула она, — запрещать кому-нибудь остановиться у меня в доме? Я хочу, чтобы у меня были гости, как у всех других…
Сула повернулся, ничего не отвечая, но не сходил со своего поста.
Грета продолжала громко кричать:
— Я лучше добровольно уступлю свой дом, чем допущу, чтобы вы тут затевали драку и резню в воротах. Почему не пускаете?
— Потому что я здесь занял место для себя! — крикнул Мар-тик. — А я не хуже других!
— Лжешь! — громко отвечали за воротами. — Ты не можешь равняться со мной, хотя бы ты и был шляхтич, потому что ни в своей стране, ни в какой-либо другой я не знаю никого, равного себе.
Это говорил гордый Винцент Шамотульский, который считал себя по роду и богатству равным князьям.
Но и Мартик, когда приходил в ярость, не уступал никакому князю.
— Ступай прочь, иначе кровь прольется! — кричал он.
— Прольется, но только твоя, подлый нахал! — прозвучал голос из-за ворот.
Ворота, охраняемые сильными молодцами из отряда Мартика, которые подпирали их плечами и дубинами, поддались мощному напору снаружи и начали трещать. Грета, стоя на крыльце, смотрела на все происходившее, как на забавную игру, а Курцвурст, прячась за нею, в отчаянии ломал руки и призывал на помощь всех святых.
— Милосердный Боже! Раны Господни! Они нас всех здесь перебьют! Мартик, пусти их, ты будешь отвечать за несчастье.
Ворота начинали все более наклоняться, качнулись, затрещали, и со всех сторон посыпались отломавшиеся куски. Люди пана Шамотульского, вырвав из них несколько досок, проделали отверстие и как только столкнулись плечом к плечу с Мартиковыми молодцами, напали на них с дубинами и бердышами.
Мартик, не жалея себя, подскочил к отверстию и начал изо всей силы ударять по лбам и шлемам, так что треск раздавался. Тогда Винцент, человек бешеного нрава, поднял кверху огромный меч, который он держал в руках, размахнулся им и не только выбил саблю из рук Мартика, но и рассек его обнаженную голову, так что кровь из нее хлынула ручьем.
Слуга, видя, что пан их падает навзничь, взмахнув руками и восклицая: "Иезус Мария!", растерялся, а Винцент Шамотульский, выломав остальную часть ворот, ворвался во двор. Едва успели люди Мартика подхватить его, чтобы не достался в руки насильников, и унести в дом.
Вдова, разгневанная, все еще стояла на крыльце. Глядя на подходившего к ней красивого, молодого, с гордой осанкой мужчину, державшего еще меч в руке и смотревшего на нее с высоты своего рыцарского величия, как на обыкновенную мещанку, она тоже приняла высокомерный вид.
Прекрасное лицо и богатый наряд хозяйки произвели некоторое впечатление на дерзкого пришельца.
— Я должен остановиться здесь, моя красавица! — обратился он к ней.
Грета покачала головой.
— Красавица, да не твоя, — отвечала она, подперев руками бока. — Дом мой занимаете насильно, хотя войны нет. Так не удивляйтесь же потом, что вы с вашим князем не найдете приверженцев в городе, если уж сразу начинаете с насилия над нами! Вы сюда приехали с польским правом, а мы здесь управляемся немецкими законами.
Винцент слушал ее, обменивались взглядами, и он заметно смягчался, да и она окончила уже не таким гневным тоном.
— Я над вами не употребил насилия, прекрасная хозяюшка, — отозвался гость, — потому что я слышал, что вы приказали впустить нас, а тот наглец не хотел считаться ни с вами, ни со мной.
— Он уж получил за это, — сказала Грета, — оставьте в покое его и его людей.
И, сказав это, медленно пошла в горницу, а Винцент — за нею.
Мартика положили напротив, в отдельной горнице, старая экономка обвязала ему голову платками, но он метался и бредил — так встряхнул ему мозг этот сильный удар.
Грета, едва взглянув на него, принимала нового гостя. Соскучившись за день одиночества, она рада была этому человеку, который, оценив, как и другие, ее красоту и изящество, поддался ее кокетству, забывая понемногу обо всем на свете. Новый гость обладал той барской изысканностью манер, которая всегда нравится женщинам, заставляя предполагать в обладателе существо высшего порядка, хотя чаще всего весь этот блеск оказывается только гладкой скорлупой пустого ореха. И Грета уже улыбалась ему и ласково на него поглядывала, а прежний гнев сменился врожденным стремлением к кокетству.
