Хесус Торре де ла - Пророчество Корана
Именем Бога милосердного и всемилостивого. Пусть он всегда пребудет с тобой, девочка моя. Пишу тебе, моя ненаглядная газель, с террасы Бид-Абуксара, что над воротами Новых Радостей гранадской аль-Хамры [80], предместье аль-Байязина передо мной, и слышу я журчание ручьев. Зима эта выдалась суровой и дождливой, кости мои старые чувствуют непогоду и болят. Вот уже несколько недель беспрерывно идут фахс ас-Сурадик, военные парады, которые проводит твой двоюродный брат Юсуф в канун обороны крепости Гибралтар. После кампании будут заключены новые договоры и контрибуции, посему уже принято решение о благословенном возвращении твоем и твоих двоюродных братьев. Благодарение воле Аллаха.
Я разделяю твою тревогу по поводу казни в Севилье лазутчика. Тебе не надо бояться гнева убийц, потому что душа твоя чиста, моя сладкая крошка. Я навела кое-какие справки, и мне открылись подробности необычного политического заговора. Убийцы эти вступили в сговор с неким жирным и толстобрюхим христианским монахом, который занимается выкупом пленных. Имя его брат Ламберто, по моим сведениям, он поддерживает тайные связи с фанатиками из пещер Сабики, которых уже неоднократно посещал. Случайность? Простые переговоры? От этих грязных людей, жадных и корыстных клерикалов-христиан, можно ожидать любой подлости.
Убийцы — не федаины [81], а простые наемники, они не связаны фатвой, неукоснительным религиозным долгом, налагаемым на них каким-нибудь алимом с целью устранения отлученного или богохульника. Для них ты не представляешь цели.
Ничего мне не пишешь, как идут поиски Священной книги султана аль-Мутамида, поэта Исбилии. Уж не забыла ли ты о священной обязанности? На страницах тех спрятана тайна тайн, на зависть всем нашим братьям по суфизму. Твой покровитель адмирал и сам король могли бы тебе помочь, однако, что бы ты ни предпринимала, никогда не забывай о своем добром имени и безопасности. Я надеюсь скоро прочесть Алькоран вместе с тобой в мечети Гранады и поговорить с улемами на богоугодные темы.
Пусть Аллах прояснит твои глаза и скрасит твое суровое заточение.
Целую в щечки, моя сладкая маленькая газель. Твоя бабушка Фатима.
Яго охватила безудержная радость от сознания того, что убийственные стрелы гранадских фанатиков поменяли свою траекторию, однако во взгляде его тут же появилось недоумение. Ведь речь шла о монахе-махинаторе и о его каких-то идиотских кознях.
— Я чувствовал это, — сознался он, помотав головой. — С момента, когда увидел шутовскую рожу этого монаха в аптеке Арагонцев, когда он шептался с сестрой Гиомар, я так и знал, что речь шла о каких-то темных делах.
— Ты сам убедишься, что сеть плетется ловкими ручками доньи Гиомар, этой лицедейки, а нити прядет неизменная ее госпожа, королева португальская, — подхватила назарийка.
— В голове не укладывается, как эта богомолка осмеливается участвовать в заговоре против безопасности королевства, включая саму корону. А народ-простак обожает ее, ходит к месту ее обитания в монастыре богатых послушниц, ее репутация безупречна.
— Тем не менее там, в этой благородной обители, есть послушницы, которые превратили это богоугодное заведение в бедлам.
Врач нежно приподнял ее подбородок и проникновенно сказал:
— Субаида, дай мне это письмо. Я вижу настоятельную необходимость ознакомить с ним определенный круг влиятельных персон, противостоящих королеве Марии, потому что твоя бабушка затронула проблему серьезной опасности для нашего государства. В такой ключевой момент перед твоим возвращением опора и совет — необходимая вещь.
Девушка, видимо, ждала подобной просьбы, она вложила письмо в его руки и сказала:
— Доверяю твоей осторожности, будь аккуратным, иноверец мой любимый.
Яго, восхищенный ее пониманием, погрузился в ее бездонный взгляд, и пылкое желание забыться в ее объятиях овладело им. В нем безнадежно боролись страсть и почтение к гранадке. Но возможно ли было когда-нибудь разделить с нею жизнь? Впереди их ждало неясное будущее, горькие слезы разлуки — все это он уже предвидел в глубине души. От его уверенности не осталось и следа, он терял над собой контроль перед обольстительными глазами заложницы, которая сильно прижимала его руку к груди.
— Мы едва-едва обрели друг друга, а скоро придется расставаться.
— Мы обманули судьбу. Пусть нас ведет провидение, Яго.
Терраса дышала теплотой и располагала их к одному и тому же чувству. Вскоре ими владела только неудержимая страсть.
* * *Белокаменные постройки Севильи, этого оазиса свежести, купались в утренней голубизне. Когда окончательно прояснилось, народ, обходя лужи, собрался на площади перед церковью Сан-Эстебана, окруженной знаменами и вымпелами. Жители приграничной столицы вышли в самый рассветный холод, оставив теплые тюфяки и постели. Военная кампания между Гранадой и Кастилией началась, и величественное войско выступало в поход. После стояния на коленях перед изображением Христа — покровителя походов — и усердного моления об успехе взятия скалы Гибралтар король дон Альфонс в шлеме с перьями спустился по ступеням храма — рука на рукоятке роскошного эфеса. Снаружи его ждали два его незаконнорожденных сына — близнецы дон Энрике и дон Фадрике.
В свите были примас Толедо, приоры орденов Сантьяго, Калатравы и Алькантары, а также знаменосец с королевским штандартом, военачальники, внушавшие невольный страх своими нагрудными щитами и кольчугами, а также грубыми шрамами, обретенными в прошлых войнах, отметинами мужества и бесстрашия в былых кампаниях Саладо, Альгесираса и Тебы. В народе раздавались крики — пожелания расправиться с маврами:
— Разбейте им головы! Дерите с них шкуры заживо, с этих мерзких иноверцев!
Голоса собравшихся громко славили короля, который отвечал им, поднимая руку в рыцарской перчатке. В латах из Падуи, верхом на болонском скакуне, он был охвачен искренней яростью против неверных. Всем был виден его благородный и пламенный взгляд, с которым он мог равно петь сладкие и прочувственные песни своей безоглядно любимой донье Элеоноре. Как же истово обожала Севилья своего повелителя с орлиным, страстным и умным взглядом!
— За Кастилию, дона Альфонса и крест! — воскликнул дон Васко, магистр обители Святого Иакова.
Матери и невесты со слезами на глазах прощались со своими мужьями и женихами, крестьяне, пришедшие из окрестных селений, встав на колени, молили о небесной милости к своим военачальникам. В двух лигах [82] отсюда на поле Таблады их ждал основной костяк войска: рекруты с севера, опытные отряды арбалетчиков, прожженные наемники «Банды морисков», военная техника, механики и двухколесные повозки с мародерами и маркитантками — непременными бедовыми спутниками армии.
Прозвучали военные рожки, войско двинулось в путь.
Сопровождаемая криками толпы, цокотом копыт, бряцанием оружия, дрожащими звуками туб и тамбуринов, кастильская рать прошла через ворога Минхоара и стала пропадать в облаке пыли, в котором скрылся и городской штандарт с лозунгом «Правь, Севилья!», который нес бравый Алонсо Коронель, старший алькайд. А в толпе оставшихся поползли толки
О том, как сложится битва с мусульманским войском Гранады.
— Святая Мария, помоги им! — взывали монахи.
— А что, если их разобьют? — говорили между собой обыватели, боявшиеся голода, который непременно сопровождает проваленные кампании и разбитое войско. Однако общий настрой был таков, что еще до праздника святого Иоанна ратники вернутся с победой, отвоевав скалу у гранадских иноверцев.
Между тем заморосил легкий дождь, усиливая резкий запах конницы, мокрой кожи и гнилой соломы, и толпа поспешила рассеяться.
В это время в усадьбе адмирала слышалось лишь томное перешептывание, царила тягучая расслабленность, а за запотевшими стеклами слышался монотонный и настойчивый шум дождя, словно перезвон персидских цимбал.
Обед с архиепископом
Алтарь и изображения святых в церквях были украшены лиловыми тканями.
В проповедях священники призывали отмечать последние дни Великого поста крестными ходами, строгим воздержанием и особенным прилежанием, поскольку при осаде крепости Гибралтар, по сообщениям гонцов, уже взято в клещи назарийское войско и совсем недолго оставалось до момента, когда христианское знамя станет развеваться над башнями Пролива.
Небесный свод неторопливо и тихо развернул ясный голубой веер, сдвинув в сторону скучные зимние тона, и сады, пропитанные влагой, накинули свежее зеленое покрывало. Ласковое солнце растопило изморозь, наполнив площади теплом, что тут же надоумило хозяек вытащить во дворы ткацкие станки, прялки и пяльцы, чтобы отдохнуть наконец от жаровен и печей. Чарующий свет окрашивал пальмы, гранатовые деревья и мирты в необыкновенные краски, предрекая мягкую, теплую весну.
