Дмитрий Абрамов - Ордынская броня Александра Невского
Константин Ласкарис тяжело вздохнул, вновь махнул рукой и в сопровождении своих сподвижников и небольшой дружины поспешно тронулся в южном направлении в сторону гавани Юлиана. Недолго раздумывая, русичи также поторопились к своим подворьям. В городе начинались невиданные дотоле сполох, насилие и грабеж. По пути распрощались они с новгородцами и уже к раннему утру достигли своего подворья. Там заплатили хозяину за постой, дали денег, чтобы совершил молебен и отпевание за убитого земляка. Просили, чтобы положил покойного где-нибудь в ограде русского храма. Собрались быстро, нагрузили оставшимся товаром небольшой возок, купленный у хозяина. И тут один из молодых кметей предложил боярину не торопиться отъезжать далеко от Цареграда, а скрытно у дороги подождать его двое суток где-нибудь в пятидесяти верстах от города. Он задумал переодеться в греческое платье и сведать все, что сотворится в городе за день-два. Если же к утру третьих суток его не будет, то другим следовало уходить без него. Подумав, боярин одобрил кметя. Договорились, что будут ждать его на дороге, ведущий из города через Харисийские ворота.
Русичи оставляли город в тот час, когда утро уже уверенно вступило в свои права. Солнце заливало розовым светом улицы Цареграда. Огромный и прекрасный город целиком еще не был тронут рукой завоевателя, но, судя по доносившимся из древней его части крикам, гулу и начавшемуся колокольному сполоху, там происходило что-то невообразимое. Ветерок принес откуда-то первый дым пожара. Окраинными улочками и переулками с помощью проводника русичи миновали центральные улицы по пути к Харисийским воротам. Окраины были еще тихи. Улицы здесь были пустынны, и подковы коней звонко стучали по каменным мостовым. Беднота тревожно выглядывала из окон, недобро осматривая проезжавших. Голодные дети в лохмотьях подбегали и просили милостыню, но тут же возвращались обратно на окрик матерей. Во Влахернском дворце уже были латиняне, и там начинался грабеж. Городские ворота были распахнуты. Башня ворот была пуста.
Попрощавшись со своим провожатым, русичи дали шпоры коням и поскакали по дороге на Адрианополь. Первые часы пути они нагоняли лишь небольшие кучки беженцев, но к полудню они догнали целый караван груженных кладью возов и повозок с детьми и женщинами в сопровождении вооруженных людей: господ, их воинов и слуг. Как умели, расспрашивали они встречавшихся и узнали, что большинство бежавших из города держит путь на Адрианополь, а оттуда в страну болгар к царю Иоаннице Асеню. По их словам, Иоанница был могучим православным правителем, имел большое, сильное войско и враждебно относился к латинянам. В полдень русичи остановились в небольшой оливковой роще, расседлали и напоили коней у старого колодца, испили воды и, слегка закусив, стали ожидать молодого кметя, оставшегося в Цареграде. Поднявшись на невысокий холм, у подножия которого разрослась заброшенная оливковая роща, Борис Творимирич воззрел на восток. Там в голубой весенней дымке у синевшего далеко моря раскинулся россыпью своих красных, розовых, белых стен и куполов огромный, величественный и прекрасный город — столица православного мира, отданная на разграбление и поругание еретикам. Ветер уже почти не доносил еле слышимый гул его колоколов и запах дыма с его пожарищ. Но Борис Творимирич, внимательно и долго всматривавшийся вдаль, как будто впитывал в себя эти еле уловимые звуки и запахи. Сердце щемило от великой скорби, словно как от неразделенной любви. Он осознавал, что Никогда не забудет и не простит случившегося.
— Се град еси мой Иерусалим. Се еси мой хрест! — твердил он сам себе со слезами на глазах, понимая вдруг, что позвало его в дальний путь из отчего дома.
Русичи прождали своего соглядатая до вечера следующего дня. Уже смеркалось, когда прискакал их молодой содруг с обветренным и красным как от загара лицом, весь пропахший дымом пожара, испачканный черной сажей. Испив холодной, родниковой воды и ослабив коню подпруги, он начал сбивчиво, но с нарастающей злостью и красноречием рассказывать дружине о том, что творилось все последние сутки в Цареграде. Вот тогда и подивились русичи тому, что сотворили с древнейшей столицей христианского царства те, кто называл себя «Божьими пилигримами» и «рыцарями Креста».
Казалось, что вскрылись давно зарубцевавшиеся раны души, и пережитая боль снова овладела старым боярином Борисом Творимиричем, когда он рассказывал своим слушателям об увиденном и услышанном. По словам кметя, безудержное насилие творилось тогда в Цареграде. Население города, предавая себя в руки судьбы, вышло навстречу латинянам с крестами и святыми иконами, но это не смягчило души латинян, не умилило их и не укротило их мрачного и яростного духа. Под звуки труб их конница и пехотинцы заполнили улицы и дома. Молодых девиц и жен волокли по улицам за волосы из домов, чтобы надругаться над ними. Всех мужей и молодь кололи мечами и копьями, если те пытались вступиться за своих сестер, жен и матерей. Во всех домах двери и окна были распахнуты или выбиты, и внутри творился невообразимый грабеж. Женский вой и стенания, крики мужчин оглашали улицы и дома. Тех, кто пытался воспрепятствовать грабежу и защитить свое добро, выбрасывали из окон верхних палат высоких домов. Драгоценную утварь и одежды выбрасывали на улицы и увозили для дележа как добычу. Все, что было слишком тяжело для переноса или не умещалось на возы, разрубали не части не мешкая. Огонь, охвативший более половины города, лишь разжигал страсти и поспешность захватчиков. Почти никто не заботился о том, чтобы тушить пожары. Целые кварталы, оставленные людьми, съедала огненная стихия. Начавшийся к вечеру дождь как-то остановил пламя.
Грабеж города продолжался. Разграблены были не только дома, но и дворцы, и храмы. Франки и фряги сокрушали искуснейшие изваяния святых и древних царей, лошадей и львов, великолепные столпы и колонны из мрамора и драгоценных камней и отвозили их на свои корабли. В домах и храмах срывали с икон золотые и драгоценные дары, не задумываясь, разрубали и святые иконы, расхищали мощи святых и богатейшую церковную утварь: книги, потиры, напрестольные кресты, дарохранительницы и ковчеги, срывали дорогие церковные завесы, громили церковные врата, вышибая из них золотые гвозди, засовы и петли. Святое причастие было разлито или разбросано по земле и топталось ногами грабителей. Некоторые из них разбивали драгоценные чаши: их украшения прятали за пазуху, а из них пили вино как из бокалов. Разграблена была и Святая София. Святые налои необыкновенной красоты, затканные драгоценностями, были разрублены на куски и разделены между воинами. Когда им было нужно вынести из храма священные сосуды, предметы необыкновенного искусства и чрезвычайной редкости, серебро и золото, которыми были обложены кафедры, амвоны и врата, они ввели в притворы храмов мулов и лошадей с седлами. Животные, пугаясь блестящего пола, не хотели войти, но грабители били их, и те оскверняли своим калом и кровью священный пол храма. Какая-то пьяная женка, преисполненная греха, была посажена латинянами на патриарший трон. Она пела неприличные песни и, ломаясь, скакала вокруг.
Грабители предавались диким пиршествам и увеселениям, осмеивали греческие обычаи и одежды. Другие носили письменные приборы, чернильницы и держали в руках тетради, желая осмеять греческих писателей и греческую мудрость. Большинство же забавлялось тем, что сажало на лошадей задом наперед обесчещенных ими женщин, завязав им волосы в узел и откинув их назад. Все это сопровождалось безудержным бражничеством и чревоугодием, хохотом, ругательствами и другими бесчинствами.
Княгиня Феодосья громко всхлипнула и этим прервала рассказчика. Она подняла плат к лицу и стала вытирать катившиеся сами собой слезы. Борис Творимирич оторвался взглядом от сузившихся в зрачках и суровых глаз князя Ярослава и осмотрел присутствовавших. Княгиня плакала. Княжичи, открыв рты, как зачарованные, не мигая, слушали боярина. Кто-то из ближних бояр утирал платком или рукавом капельки пота, выступившие на лбу, кто-то пытался незаметно смахнуть накатившую на глаза слезу. Молчал посуровевший глазами и лицом князь Ярослав. Губы его были твердо и плотно сжаты, кирпичного цвета румянец играл на скулах и щеках. Молча он сделал боярину жест рукой, велев продолжать. Творимирич выпил вина и, видимо, сдерживая былую боль, напомнившую о себе, уже более сдержанно продолжал рассказ.
С ранней зарею русичи тронулись в Адрианополь. Через три дня пути они достигли его стен. Город был переполнен беженцами из Цареграда. Кто-то намеревался укрыться в самом граде, кто-то торопился в свою вотчину в Иллирии, Македонии, Эпире или в Южной Элладе. Кто-то направлял свои стопы в Болгарию под защиту царя Иоанницы Асеня, прозываемого Калоиоанном (Иоанном Добрым). Пять дней пробыли русичи в Адрианополе, хорошо осмотрели этот большой и красивый град, который все же вчетверо был менее Цареграда. Побывали в храмах и на торгу. Узнавая вести, решали, куда направить далее свои стопы. Вездесущие греческие купцы вели оживленную торговлю продовольствием: мукой, пшеницей, сыром, вином. Потолкавшись по торгу, русичи заметили, что там много болгар. Те бойко теснили греческую торговлю, предлагая покупателю неплохое вино, мед, вяленое мясо, рыбу, сушеные фрукты, недорогой холст, льняные ткани, кожаную обувь и одежду. С болгарами можно было объясняться и разговаривать без толмача. Расспрашивая их, Борис Творимирич и его люди узнали, что царь Иоанница собирает войско для похода в ромейские земли против латинян, и многие знатные греки уже перешли к нему. Общим советом решили держать путь в стольный град Болгарии — Тырново.
