Зиновий Фазин - Последний рубеж
В дверь постучали. Вошла худенькая девушка в сапогах и подала товарищу М. кипу газет.
Девушка. Я могу удалиться?
Товарищ М. Да, да. Спасибо.
Когда за девушкой закрылась дверь, Иннокентий Павлович со вздохом проговорил:
— Как она напоминает мне мою дочь!
Товарищ М. Я знаю из вашей анкеты, что у вас дочь и она служит в одном штабе наших войск. Отзываются о ней хорошо, так что можете ею гордиться.
Иннокентий Павлович. Благодарю… Знаете, давно не видел ее… Очень давно!..
Как видно, товарищу М. в эту минуту пришла в голову какая-то мысль. Он скосил глаза в сторону и некоторое время задумчиво барабанил пальцами по столу. Потом сказал:
— Ладно. Это потом.
Обращался он сейчас, похоже, к самому себе. И, что-то решив про себя, опять уставился на артиста:
— Итак, вы согласны в Крым? Работа предстоит опасная. Поедете?
— Да, если это надо.
— Очень надо.
— Но чем я как артист смогу вам помочь?
— Многим.
И вдруг, заулыбавшись, товарищ М. спросил:
— А знаете, кто нам, большевикам, особенно много помогал в старом подполье? Я имею в виду царское время. Для явок, пожалуй, одними из самых удачных были квартиры портнихи и зубного врача. К ним всякие люди ходят, и никто не заподозрит вас, если и вы зашли к портнихе заказать себе, скажем, сорочку или наведаетесь к зубному врачу с больным зубом. Для подпольщика — самая удобная возможность, и мы этим часто пользовались.
Иннокентий Павлович. Но позвольте снова напомнить вам, что я человек театра.
Товарищ М. Вот-вот, как раз такой нам и нужен сейчас. Поверьте, не вы один будете работать в крымском подполье. Свои люди у нас там всюду. Но вот что нам надо именно от вас. Видите ли, в Севастополе, где обосновался весь врангелевский штаб, очень близко от него расположен один летний театр с рестораном на открытом воздухе, где особенно часто бывают офицеры этого штаба. Конечно, это все народ стреляный. Но с артистами они, по нашим сведениям, охотно ведут знакомства. Театр в России везде любят. Кстати, хочу напомнить вам, что в традициях лучших актеров нашего театра — помогать борцам за свободу. Это делал и знаменитый Качалов, и многие другие.
Иннокентий Павлович (с живостью). О, конечно, я это знаю!
Товарищ М. Ну, вот и хорошо. Будем считать, что мы договорились. Надо надеяться, что как артисту вам будет легче встречаться со штабными офицерами Врангеля хотя бы в том же летнем ресторане и через них выведывать и получать нужную нам информацию.
— Получать? — удивился Иннокентий Павлович. — От кого же?
— А вот это вы узнаете уже в самом Севастополе. Ясно?..
Тут в дверь снова постучали. На этот раз товарищ М. довольно сердито крикнул:
— Нельзя! Я занят!
— Пусть войдет, — вдруг попросил Иннокентий Павлович. — Эта девушка очень похожа на мою дочь. Хотел бы хоть на эту посмотреть еще раз… Извините, конечно, — спохватился Иннокентий Павлович. — Я перебил вас… Такой у нас важный разговор, а я вдруг бог весть о чем…
Товарищ М. опять скосил глаза в сторону, о чем-то подумал и вдруг спросил:
— Иннокентий Павлович, скажите, что, если бы вы, представим себе, встретились с нею в Крыму?
— С кем?
— О вашей дочке говорю.
Иннокентий Павлович. Как же это возможно?
Товарищ М. Все на свете возможно. Как бы вы к этому отнеслись?
Иннокентий Павлович. Буду исполнять свой долг, а она пусть исполнит свой.
Товарищ М. Мы так и надеемся. Отлично! Но вот еще что. С собой вам придется повезти и передать по назначению одну листовку. Распечатают ее в Крыму наши подпольщики. Согласны?
Иннокентий Павлович. Да, конечно.
Товарищ М. Это стихи. Нечто вроде даже небольшой поэмы под названием «Сон Врангеля». Вот она, познакомьтесь.
Оборвем тут беседу отца Кати с ответственным товарищем и приведем отрывки из дошедшей до нас листовки.
Начинается она обычным для того времени: «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!» Затем идут стихи:
Наевшись мяса человечьего,
Напившись крови бедняков,
Уснул барон, как тесто печено,
Вздымаясь из пуховиков.
Да как не спать? Дела прекрасные,
Грозить не будет больше враг.
«Вся конница разбита красная!» —
Так доносил белополяк.
Пехота — ну, с пехотой справимся,
Десятки танков дал француз.
Чрез два-три дня в Москву отправимся!..
И гад заснул. Как вдруг видение!..
Видение первое Остров скалистый,
Сосны да ели.
Ветер неистовый
На снежной постели.
Носится, колышет
Верхи дерев;
Воет и стонет
В пыли снегов.
Холмики всюду,
На них — кресты.
— Колчак, это ты?
Здесь ты, в далекой Сибири,
Жалок, безгласен и нем.
Но почему и зачем
Призрак твой вижу? — Затем, —
Слышится голос из гроба, —
Будем мертвы скоро оба!..
Барон проснулся весь в поту…
Уснул опять, и снова сон
Престранный видит наш барон.
Видение второе Видит барон иностранное судно,
В трюме Деникин укрылся приблудный,
Жалкий, дрожащий от злобы и боли,
Словно колодник в неволе.
— Что? Как? Откуда? А Волга? А Дон?
Близок ведь был тебе радостный звон
Всех сорока сороков!
Снова ответ: — Дураков
Мало ль погибло, что шли на тот звон.
Верно, был ближе я всех от Москвы,
Взял я Орел и Царицын,
Но не сбылися мечтанья, увы!
Салом намазавши пятки,
Стан свой согнувши дугой,
Ныне бегу без оглядки —
Пусть меня сменит другой,
Ищущий власти и славы.
Снова в поту, как в тисках,
Тестом на пуховиках
Мечется бедный барон.
Кончалась поэма-листовка грозным предсказанием, что барона ждет такая же участь, как Колчака и Деникина. Завершала все подпись: «Дядя Федя».
Неделю спустя эту листовку уже читали в Крыму.
4
Что можно узнать из письменного отчета. — Остановить врага! — Орлик уходит на передовую. — Разговор с Эйдеманом. — Треугольный пакет для истории. — Лохматый политотделец и любопытное открытие Кати.
В наших руках находится документ, целиком подтверждающий все то, что рассказано в первой части романа о поездке Кати и Орлика в сторону Москвы и Питера. Это письменный отчет Кати в политотдел штаба армии; написан был отчет уже после возвращения наших героев из Москвы.
Все подтверждается: и нападение на эшелон, и история с гномиками, и встреча с матросом Прохоровым, и трогательная резолюция команды бронепоезда «Красный Интернационал». Казалось, не до отчетов было в те дни. Врангелевцы лезли и лезли стеной. Нет, заставили Катю написать, да еще, к великому ее смущению, послали отчет в Москву.
«Ввиду полученного нами распоряжения вернуться обратно, — написано в отчете Кати, — мы и вернулись, доставив двадцать штук гномиков на станцию Синельниково, где и хотели сдать их в хозчасть второго эшелона штаба армии на хранение, но гномики не были приняты как якобы невоенное имущество. Ввиду этого просим Вашего соответствующего распоряжения».
История с гномиками, как видите, нашла свое продолжение, и, хотя при создавшейся на фронте обстановке всем теперь было не до бородатых старичков из чугуна, ходатайство Кати, писавшей свой отчет и от имени Орлика, уже находившегося на передовой, было удовлетворено. На отчете появилась резолюция самого командарма: «Хранить наравне с другим штабным имуществом впредь до возвращения Таврии в наши руки».
Шуток по этому поводу было в штабе армии много, несмотря на всю серьезность обстановки. Гномиков упрятали в один из каменных пакгаузов тут же, на станции Синельниково. Можете себе представить, конечно, как нелегко было Кате и Орлику доставить их сюда по трудным дорогам того времени. Пока наши герои ехали обратно, штаб армии успел пять раз сменить свое месторасположение.
Сменилось за это время и командование армии. Вернее, пока только стало известно о назначении нового командарма. Им оказался двадцатичетырехлетний Иероним Уборевич, литовец, прославившийся своим полководческим талантом еще при разгроме Деникина под Орлом и Кромами, а в последнее время — умелым командованием XIV армией на польском фронте. Его приезд ожидался со дня на день.
Штаб армии помещался сейчас в полуразбитых кирпичных домиках на заглохшей железнодорожной станции недалеко от фронта. Поезда не ходили, путь был отрезан.
