Ясуси Иноуэ - Хозяйка замка Ёдо
— Забыли?
— Имена Асаи и Кёгоку принадлежат далёкому прошлому. Настали другие времена. Некогда я и сама мечтала о возрождении наших кланов. Мой род был в ответе за уничтожение вашего, и я думала, что союз между вами и мною положит конец вашей ненависти к Асаи, что вместе мы вернём былую славу домам Асаи и Кёгоку. Но это было давно. Сейчас я думаю иначе.
— Почему?
— Всё изменилось. Мы опоздали. В течение последних десяти лет могущественные кланы один за другим исчезали с лица земли. Такэда, Акэти, Сибата — где они теперь? Даже клан Ода и тот постепенно уходит в небытие. А кто нынче вспоминает о доме Асаи?
— Конечно, вы правы. Однако разве в этом дело? Позволю себе облечь моё предложение в иную форму. Давайте оставим в стороне великие кланы Асаи и Кёгоку. Это я, Такацугу, владетель малого клочка земли в Омидзо с доходом в десять тысяч коку, прошу вас выйти за меня замуж. Теперь вы согласитесь внять моим словам?
— Омидзо?! — воскликнула Тятя. Она не знала, что Такацугу получил эту вотчину.
— Меня самого только вчера уведомили о великой милости. Официально новость будет оглашена в конце лета.
— Поздравляю. И кто же вас уведомил?
Такацугу, сидевший неподвижно, положив, как того требовали правила этикета, ладони на колени, не ответил.
— Его высокопревосходительство кампаку, полагаю? — не отступалась Тятя. Эти слова жгли ей язык, и она бросила их в лицо новоиспечённому даймё Омидзо. Они прозвучали иронично.
Такацугу по-прежнему хранил молчание, но его плечи скорбно поникли. Впрочем, возможно, он таким образом пытался сдержать свой бурный темперамент.
Тятя поднялась и раздвинула фусума, чтобы позвать прислужницу. Снежинки без устали плясали в саду.
— Тятя… — Такацугу подполз к княжне на коленях. — Вы презираете меня за то, что я принял от него землю?
— Полно вам! Что вы такое говорите!
— Я знаю, вы меня презираете. Моя старшая сестра стала наложницей, и…
— Полно! — Тятя отшатнулась и стоя с гневом смотрела на Такацугу, застывшего у её ног. Но она тотчас пришла в себя и продолжила совсем другим тоном: — Разве не вы всё это затеяли? Я думала, вы с самого начала отдавали себе отчёт в своих действиях. Омидзо — это только начало, очень скоро вы получите более обширные владения, станете хозяином огромного замка. Нет ничего худого в том, что брат и сестра объединяют свои усилия на пути к цели. Я ничуть вас не презираю, напротив — нахожу ваше поведение блистательным.
— В таком случае…
Но Тятя не дала ему договорить:
— Нет!
Она отвернулась под его взглядом, в котором полыхала страсть, и вдруг почувствовала, что её дёргают за подол. Такацугу сгрёб правой рукой полу её кимоно и тянул изо всех сил на себя. Никто и никогда не осмеливался вести себя по отношению к ней столь грубо и непочтительно. Однако то, что Такацугу потерял голову и не сумел справиться со своими чувствами, не могло не польстить ей.
Тятя хлопнула в ладоши, призывая служанку, высвободила подол и опустилась на татами. Такацугу тотчас отполз назад, восстановив между собой и княжной подобающую дистанцию.
Я выслушала ваше предложение. Дайте мне время его обдумать, — сказала Тятя. Если сами слова и внушали некоторую надежду, то ледяной тон, которым они были произнесены, уже содержал в себе отказ.
Раз вам не нравится то, что я вступил во владение замком Омидзо, я подам в отставку. Будущее дома Кёгоку отныне ничего для меня не значит. Сегодня я пришёл сюда для того, чтобы признаться в своих чувствах, сказать всё без утайки.
В этот момент явилась прислужница. Тятя собиралась было приказать принести чаю, но с её губ сорвалось совсем другое распоряжение:
— Проводите господина Кёгоку.
От заключённой в этих словах жестокости у Тяти защемило сердечко.
Такацугу же, казалось, наконец смирился. Он поклонился, тихо проговорив:
— Я прошу вас ещё раз обдумать моё предложение, — и, спокойно поднявшись с колен, удалился.
Официальное уведомление о свадьбе Такацугу и Охацу было оглашено по весне. Началась подготовка к брачным торжествам. В отличие от проводов Когоо, церемония прощания с Охацу обещала быть помпезной, организацию брачной процессии взял на себя сам Гэнъи Маэда, и в распоряжение средней княжны Асаи тотчас поступило множество новых прислужниц. Каждый день девичьи покои заполняли толпы суетившихся и хлопотавших над приготовлениями людей. Отбытие свадебного паланкина Охацу во владения будущего супруга назначили на излёт восьмой луны.
В седьмом месяце Такацугу был провозглашён князем Омидзо. Не солгал, стало быть, сказала себе Тятя. Но он жестоко ошибся в своих расчётах. Едва узнав о намерении Хидэёси поручить его заботам земли Омидзо, размечтался о том, что теперь сможет жениться на ней, на Тяте. Однако Хидэёси, по-видимому, с самого начала собирался дать ему невесту одновременно с замком. Возможно, тут не обошлось без тайного участия старшей сестры Такацугу, наложницы кампаку, — она выхлопотала брату не только вотчину, но и супругу.
Тятя часто вспоминала горящий одержимостью взгляд Такацугу в тот миг, когда он вцепился в полу её кимоно. При виде сияющего от счастья личика младшей сестры, которая была безумно рада выйти замуж за кузена, она невольно перебирала в памяти короткие мгновения встреч с ним, оставшиеся в тайне от невесты, и испытывала при этом странное чувство.
В начале лета Такацугу снова нанёс визит в Адзути. На сей раз это было официальное свидание с суженой. Тятя отдала необходимые распоряжения для того, чтобы встреча состоялась, однако сама к гостю не вышла, пожелав избавить его от лишних душевных переживаний. Впрочем, не только поэтому — она не была уверена, что сможет сохранить хладнокровие в его присутствии.
В день отъезда Охацу летний зной утих и равнину у подножия замка впервые в том году омыла осенняя прохлада. Утром дамы из окружения княжон увидели над озером первые стаи перелётных птиц и разнесли по всему Адзути радостную весть о благом предзнаменовании. Стоя на энгаве, Тятя тоже провожала взглядом пернатые караваны, любовалась крошечными белыми брызгами на ясном небе, позолоченными лучами осеннего солнца.
Свадебный поезд Охацу изрядно превзошёл по блеску и роскоши скромную процессию Когоо. В молодой невесте, в этой дивной красавице, никто бы не узнал девочку, всего пять лет назад избежавшую смерти в охваченном пламенем замке Китаносё. Садясь в сказочно прекрасный паланкин, покрытый красным лаком, Охаиу, как и Когоо годом раньше, поклонилась своей старшей сестре, прежде чем опустить полог. Но Когоо покидала Адзути с улыбкой на устах, а Охацу, удручённая горем разлуки, закрыла личико рукавом богатого свадебного наряда.
Тятя подошла к ней с упрёком:
— Ну же, Охацу! Не плачь. Ты ведь уезжаешь не так далеко, как наша Когоо. Замок, в котором ты будешь жить, стоит на том берегу озера, до него отсюда рукой подать.
А слёзы всё равно безудержно катились по набелённым щёчкам девятнадцатилетней невесты. Тятя лишь подивилась такому поистине женскому поведению младшей сестры — бедняжка Охацу до сего момента с нетерпением ждала дня отъезда, а теперь не в силах вынести муки расставания.
Свадебный кортеж двинулся в путь. Первыми Адзути покинули двенадцать паланкинов со свитскими дамами, за ними — ещё три десятка паланкинов, боги знают с кем, в сопровождении семерых всадников. Замыкали шествие челядинцы. Они несли приданое невесты — кухонную утварь, чаши, инкрустированные перламутром, лари с кимоно, домашние божницы, тигаиданы[60], сверкающие чёрным лаком, ширмы и прочее, и прочее. Им предстояло добраться до Оцу, а оттуда на ладьях переправиться на другой берег озера Бива, в Омидзо.
Тятя проводила сестру до ворот замка, а затем поднялась на сторожевую башню и всё смотрела и смотрела ей вслед. Длинная процессия с томительной неспешностью продвигалась вперёд по тонкой ленточке дороги, бежавшей вдоль кромки воды. В небе над равниной снова показались перелётные птицы, но вместо того чтобы, как свитские дамы поутру, порадоваться очередному благому предзнаменованию, Тятя загрустила при мысли о вечных странствиях бесприютного птичьего племени. На сей раз, впрочем, у неё не было мрачных предчувствий, она не ощущала невосполнимой утраты, как в тот день, когда Адзути покидала Когоо.
Спустившись с башни и возвратившись на женскую половину, Тятя впервые в жизни почувствовала себя одинокой. Она села, встала, побродила из угла в угол, не находя себе места. Эти покои, в которых она провела столько дней и ночей, уже не были прежними, казались чужими. И отнюдь не череда расставаний — сначала с матерью, затем с Когоо, теперь вот с Охацу, — наполнявшая тоской её существо, заставляла девушку чувствовать себя всеми покинутой в изменчивом мире, а странная тревога, пришедшая неведомо откуда, поселившаяся в сердце и не дававшая покоя. Теперь она была одинокой и предчувствовала приближение ещё более печальных событий.
