Луиза Мишель - Нищета. Часть вторая
Фонарик освещал наших путников неверным светом. Клара, в коричневом суконном платье, немного коротком для нее, в повязанной крест-накрест шали и в капоре действительно казалась сестрою бродячего музыканта, который шел рядом с нею в серой, выцветшей от солнца блузе, с мандолиной за спиной. По воле случая они походили друг на друга, правда, не так, как Бродар и Лезорн: все же и глаза и волосы у обоих были темные; много общего было и в чертах лица, у Клары — еще по-детски наивных, у Филиппа — уже хмурых.
Им придавало некоторую уверенность то, что юноша захватил с собою документы — свидетельства о своем рождении и рождении сестры, которая, как и Клара, была лишь немногим старше его. Они рассчитывали добраться до шоссе, ярко блестевшего при лунном свете, а затем свернув на одно из его ответвлении, направиться в Мелен. Таким образом, Париж остался бы в стороне, что было бы равносильно избавлению от опасности — может быть, самой большой из всех, им грозивших. К несчастью, их плану помешало непредвиденное обстоятельство.
Порою в Париже и в его окрестностях устраивают настоящую охоту на людей иногда на улицах, иногда на крышах. Кроме множества полицейских, в этой охоте участвует ватага добровольцев, которые порой даже не знают, в чем же вина преследуемого. Организуется облава, и горе бродяге, кто бы он ни был! Вот такие-то охотники, внезапно оцепив улицу, преградили дорогу Филиппу и Кларе.
Дичи было достаточно: травили сразу троих. Один, обессилев, упал; на него навалилась вся свора, и ему скрутили руки за спиной. Двое других пустились наутек, опрокидывая все вокруг; полицейские погнались за ними. В эту минуту дверь одного дома приоткрылась и в щели, освещенной коптящей лампой, показалось толстое щекастое лицо с маленькими любопытными глазками.
Филипп и Клара не могли бежать: поступи они так, их бы заметили. Пришлось остановиться у открытой двери.
— Заходите, заходите, дети мои, — пригласил их буржуа с лунообразной физиономией.
Филипп ответил без всякого смущения (оно могло бы показаться подозрительным):
— Поневоле придется зайти, сударь: ведь нам преградили дорогу.
— Вы — странствующие музыканты?
— Да, мы с сестрой бродим по Франции.
— Садитесь, — сказал буржуа отеческим тоном. — Подождите, пока полицейские не уйдут. — Он позвал слугу и, шепнув ему что-то на ухо, отослал его. Затем, обращаясь к юным путникам, добавил: — Сейчас принесут винца, чтобы вы не скучали. Я очень люблю музыку. Вы мне споете?
— Как вам будет угодно.
Слуга долго не возвращался, и Клара предложила Филиппу приступить к концерту. Положение, в каком они очутились, начинало забавлять ее.
Есть напевы, звучащие над колыбелями в течение многих веков. Филипп и Клара выбрали самую трогательную песню из тех, которые они знали:
О ласточки, порхайте,
Над крышей, над прудом,
Нужды, забот не знайте,
Несите счастье в дом…
Голоса у обоих были звонкие, Филипп прекрасно аккомпанировал на мандолине. Восхищенный буржуа уселся в кресле поудобнее, вытянув ноги и откинув голову; его щеки приобрели еще большее сходство с персиками.
Слуга принес кувшин вина и стаканы. Он подмигнул хозяину, и это не понравилось Филиппу. Почему — юноша и сам не знал.
Буржуа подозвал Клару и Филиппа, налил три стакана вина и снял с полки, где лежало несколько булочек, блюдо с пирожками (по-видимому, эта была пекарня). Угощая и улыбаясь самым умильным образом, он стал расхваливать гостей:
— Вы доставили мне большое удовольствие! Вам, наверное, легко зарабатывать деньги, ведь вы поете, как соловьи. Откуда вы сейчас?
— Мы побывали везде, — сказал Филипп, который, как было условлено, взял на себя труд отвечать на щекотливые вопросы.
— А куда вы идете?
— Мы хотим обойти всю Францию.
Буржуа посмотрел на дверь, словно ожидая кого-то. Слуга, в свою очередь, взглянул на хозяина.
— У вас, конечно, есть при себе документы? — спросил буржуа.
— Разумеется.
Клара жевала пирожок, но стакан пригубила чуть-чуть: после малаги г-жи Сен-Стефан вино ей навсегда опротивело. Булочник все еще поглядывал на дверь. Шум на улице ослабевал: так стихает жужжание пчел, вернувшихся в улей.
Внезапно, сразу через обе двери, ввалилось около десятка полицейских.
— Вот, — сказал булочник, указывая на Филиппа и Клару, — уличные певцы, наверное из той шайки, которую вы преследовали; иначе как бы они могли здесь очутиться? Я послал за вами, чтобы отдать их в руки правосудия.
— Документы есть? — спросил у Филиппа старший.
Юноша вынул из бумажника документы.
— Это не то, что надо.
— Других у нас нигде не спрашивали.
— Кто ваши родители?
— Мы сироты.
— Чем занимаетесь?
— Поем на улицах.
— Где живете?
— То в одном городе, то в другом; мы всегда в пути.
— Куда вы направлялись сегодня?
— Сюда, в Исси. Но мы пришли слишком поздно и не решились стучаться в гостиницу.
— Откуда идете?
— Из Парижа.
— Долго там пробыли?
— Мы там не останавливались.
— А где были перед этим?
— Везде, где придется. Мы иногда даже не знаем, как называется город…
— Ладно, в полиции у вас развяжутся языки. Марш!
Их окружили. Филипп сопротивлялся, пытался защитить Клару. Мандолину в схватке разбили и растоптали. Как и следовало ожидать, одолел закон; десятерым его представителям нетрудно было справиться с одним юношей и одной девушкой.
XVI. Среди бродяг
В участке, куда доставили Филиппа и Клару, царило смятение: полицейским было не до них и обоих арестованных втолкнули в общую камеру.
Уже рассвело, тюфяки убрали, и Клара уселась на пол в углу, между Филиппом и бродягой, захваченным вместе с ними. Это был седобородый старик, настолько худой, что под кожей у него проступали все кости. Его тяжелые квадратные челюсти были судорожно сжаты; длинные тощие руки устало повисли. Он не лег, а скорее бросился на землю со вздохом облегчения. По его телу пробегала дрожь, как по телу упавшей лошади, которая уже не в силах подняться.
У ног Клары, свернувшись калачиком, словно щенок, примостился мальчуган лет восьми. Он озяб и кутался в лохмотья. У ребенка был такой старческий вид, что его можно было принять за карлика. Какой горький жизненный опыт уже успело приобрести это маленькое существо! Мальчик устроился здесь как дома. Видно, он попал сюда не впервые.
Появление Клары никого не удивило. Лишь двое или трое пробормотали:
— Во те на! Парнишка, переодетый девчонкой!
Общее внимание привлекал странный шум за стеной, наводивший на мысль о погоне за зверем. На этот раз облаву устроили не в поле и даже не на улицах, а в самом полицейском участке. По коридорам и лестницам бегали полицейские: глухое эхо повторяло их топот и крики:
— Сюда! Она, наверное, здесь! Вот она!
Оказалось, что сошедшая с ума девушка, которую доставили в участок, вырвалась из рук полицейских и с громкими воплями убежала от них.
Арестованные обменивались замечаниями:
— Это девушка из приюта для выздоравливающих.
— Да, ее отвезут обратно в Нотр-Дам де ла Бонгард.
Потрясенная Клара хотела было вскочить и крикнуть: «Это ищут меня!», но потом подумала, что Эльмина сама откажется от ненужной добычи.
— Конечно, ведь она вас знает, — сказал Филипп, угадав ее мысли.
Оба задумались. Вдруг шум прекратился, и наступила полная тишина.
— Она, вероятно, выбросилась в окно, — предположил кто-то. — Я видел, как ее схватили. Это красивая девушка, она сломя голову, полуодетая бежала по улице, время от времени останавливаясь и крича: «Я — Виржини! Виржини!» Ее поймали на парапете набережной в тот момент, когда она собиралась кинуться в Сену.
Говоривший, довольный произведенным впечатлением, разгладил рукой усы.
— Она убилась! — бросил на ходу один из полицейских.
Стало так тихо, что эти слова донеслись в камеру сквозь запертые двери. Все вздрогнули.
— Какое несчастье! — воскликнул кто-то.
— Напротив, какое счастье для горемычной! — возразил высокий старик.
Через некоторое время разговор возобновился. Он шел то в мрачном, то в шутливом тоне. Клара и Филипп не принимали в нем участия; на душе у них было тяжело.
Мальчуган все время натягивал на себя свои отрепья, пытаясь согреться; в конце концов они совсем разлезлись, и он нервно засмеялся. Клара сняла с себя шаль и отдала ему.
— Спасибо, дяденька! — сказал малыш, полагавший, что в камере могут быть только мужчины. Он снова закутался в лохмотья, а сверху прикрылся шалью, стараясь устроиться поудобнее. Не по летам серьезный, он уже притерпелся к горю. Видя, с каким отвращением Клара смотрит на ползающих всюду насекомых, он сказал, вздохнув:
