Сирило Вильяверде - Сесилия Вальдес, или Холм Ангела
Семья распивала кофе с горячим молоком, когда мимо столовой прошел на улицу знакомый нам кучер Апонте, без куртки, в жилете; на ногах у него были высокие сапоги для верховой езды с массивными серебряными шпорами. Он вел под уздцы двух лошадей, хвосты которых были тщательно заплетены в косицы и концы их привязаны шерстяной нитью к толстому металлическому кольцу позади седла. Войдя в сагуан, Апонте отпустил обеих лошадей и сразу же раскрыл настежь широкие ворота; он удержал на весу оглобли китрина за посеребренные толстые кольца, ввинченные по краям, и, крикнув: «Назад!», выкатил экипаж на середину улицы, повернул его и поставил вплотную к панели возле дома. Затем кучер взял под уздцы коренную лошадь и, ударив ее левой рукой по животу, почти насильно втиснул в оглобли; после чего он подвесил оглобли за большие металлические кольца на парные железные крюки, которые свешивались с седла и были прикрыты небольшими полами из черной выделанной коровьей кожи. Другая, верховая лошадь была тут же пристегнута к экипажу двумя прочными кожаными постромками, плотно притянутыми своими петлями к ваге.
После кофе дон Кандидо вытащил мешок с сигарами и засунул в него руку по самый локоть, настолько он был глубок. Заметив это, Тирсо слетал на кухню за серебряной жаровней с раскаленным древесным углем. Прежде чем хозяин успел откусить кончик сигары — без этого ее не зажечь, — слуга с выражением полнейшего смирения, сквозь которое проглядывал страх, уже подносил огонь, чтобы сеньор мог закурить из его рук. Затянувшись голубоватым и едким дымом сигары, дон Кандидо тотчас же встал и в сопровождении дворецкого направился в кабинет, по-прежнему в полном молчании, как и час тому назад, когда он вышел к столу.
Достаточно было отцу удалиться, чтобы настроение семьи, не исключая и самой сеньоры Росы, внезапно резко изменилось. По-видимому, у детей полегчало на душе, спал груз, который давил их, ибо у всех, словно по уговору, повеселели лица и развязались языки. Пуще всех возликовал Леонардо: левой рукой он привлек мать к себе, звонко поцеловал ее раз-другой в щеку и, кивнув вслед только что вышедшему отцу, спросил:
— Что с ним? Никак он взъелся на кого-то?
— На тебя, — лаконично ответила мать.
— На меня? Ну и задаю же я ему работу!
Но вскоре юноша снова помрачнел, заметив, что его старшая сестра Антония ведет себя гораздо сдержаннее, чем остальные присутствующие, и сразу припомнил утреннюю встречу у окна.
— Мама, — сказал он самым серьезным тоном, — мне кажется, что тебе хотят причинить ущерб, а ты даже этого не чувствуешь.
— О чем ты говоришь, сынок? — спросила донья Роса с такой лаской в голосе, какую только можно себе представить.
— Сказать ей, Антония? — спросил он с лукавой улыбкой.
Ничего не ответив, Антония сделалась еще серьезней и привстала, словно желая выйти из-за стола; видя это, Леонардо поспешил добавить:
— Тем хуже для тебя, Антония, раз ты уходишь и не даешь мне договорить. Я ничего не расскажу маме, но только потому, что кое-что уже твердо решил. Военные в мой дом являться с визитами больше не будут.
— Ты говоришь так, словно ты здесь хозяин, — с презрением возразила Антония.
— Я, конечно, не хозяин, это верно, но в один прекрасный день так переломаю кое-кому ноги, что только держись.
— Как бы тебе их не переломали.
— Посмотрим…
— Ну, а если бы вместо испанского офицера к нам ходил кадет[41], ты тоже возражал бы?
— Кадет, кадет! — с подчеркнутым презрением повторил Леонардо. — Никто не говорит о кадетах, которые все равно что офицеры местного ополчения: толку от них никакого. На кадетов мода уже прошла, последние из них зарыты в равнинах близ Тампико, куда, по счастью, завел их Баррадас[42]. Те же, что остались в живых после этого злосчастного похода, должно быть, потеряли всякий интерес к военной службе. Слава господу богу за то, что он избавил нас от этих бахвалов!
— Ты так враждебно настроен против испанцев, будто твой отец — гаванец.
— Боюсь, Леонардо, как бы твоя ненависть к испанцам не обошлась нам слишком дорого, — заметала донья Роса.
— Не слепая же у меня эта ненависть, мама, она не против испанцев вообще, а против военных. Они считают себя хозяевами страны, относятся к нам — своим соотечественникам — с презрением и воображают, что коли носят эполеты и шпагу, то могут кичиться и все, мол, им дозволено. Они не ждут, чтобы их пригласили, а сами всюду суются; стоит им где-нибудь появиться, как они тут же уводят у нас самых лучших, самых хорошеньких девушек. А это просто нестерпимо. Хотя, по правде говоря, виноваты в этом сами девушки: блестящие эполеты их, видно, ослепляют.
— По мне, — заметила Кармен, — нет правил без исключений.
— А я вот тоже считаю, — поспешила прибавить Адела, — что как бы приличны ни были военные, от них всегда отдает казармой.
— Не говори так, девочка, — сказала мать, — среди них есть очень достойные люди. Да к чему далеко ходить? Взять хотя бы моего дядю Ласаро де Сандоваля, который командовал полком «Сын Гаваны». Он участвовал в осаде Пенсаколы и умер, покрытый доблестными рубцами и овеянный славой.
— Да не о таких военных идет речь, мама! — вскочив с места, выпалил Леонардо. — Я говорю о тех, что явились из Испании, чтобы вторично завоевать Мексику. Там они потерпели поражение и теперь вот отправляются к нам, чтобы вознаградить себя за горечь позорной неудачи. Вот каких военных я сейчас имею в виду. И самое худшее вовсе не в том, что от них отдает казармой, как говорит Адела, а в том, что как мужья они ни к черту не годятся. Пока они дослужатся до бригадира[43], им приходится жить в казармах или крепостях. Зачастую дом им заменяют палатки; прислуживают им грубые и бесстыжие денщики; развлекаются они тем, что избивают своих солдат палками и шпицрутенами, а музыку им заменяют барабаны, бьющие утреннюю зорю. Они почти никогда нигде подолгу не живут: в самую неожиданную минуту они получают приказ отправиться на новые квартиры то в Тринидад, то в Пуэрто-Принсипе, то в Сантьяго или в Байамо… А уж коли они женаты, тогда, разумеется, и жена, и дети, и домочадцы должны кочевать вслед за ними из казармы в казарму, из крепости в крепость, из отряда в отряд. Это в том случае, конечно, если жена из соображений экономии не остается у своих родителей, а муж не уходит один со своими солдатами. Вот такие-то мужчины и ставят себе целью найти богатую женщину и жениться на ней, и их очень мало интересует характер и прошлое той, кого они возьмут себе в супруги. Поэтому рано или поздно жены принимаются царапать мужьям физиономии, а мужья начинают таскать своих жен за волосы.
Не в силах дольше выслушивать подобные речи, Антония поднялась из-за стола и, сдерживая досаду, молча вышла в соседнюю комнату.
— Ты напрасно так придираешься к сестре, — сказала сыну донья Роса. — Ни о каком военном она и не помышляет, пусть даже кто-нибудь от нее и в восторге.
— Помышлять-то не помышляет, а вот от любезничания у окна не отказывается. Это-то меня и возмущает. Скажешь, что это не так? Ах, мама, ты постепенно теряешь способность смотреть правде в глаза. Впрочем, прекратим эти разговоры. Я хочу лишь заявить еще раз, что в один прекрасный день перебью ноги одному из этих вояк.
Тут Леонардо поднялся и как ни в чем не бывало, словно он и не говорил сестрам ничего обидного, подошел к сидевшей напротив него Аделе, крепко обнял ее и несколько раз поцеловал.
— Уйди, ради бога! Не ты ли только что сердился на меня? У тебя колючий подбородок.
— С чего это ты так расфуфырилась? — спросил Леонардо, стараясь не касаться темы, затронутой его сестрой.
— Собираемся поехать к мадам Пито; сейчас ее лавка находится на Гаванской улице, номер 153. Говорят, она недавно вернулась из Парижа и, по слухам, привезла множество дорогих безделушек. Кстати, по пути мы хотели прокатиться по Холму Ангела.
— О такой прогулке думать сейчас, пожалуй, поздно: ведь уже двенадцатый час. Да, кстати, пока не забыл: видел ли кто из вас четвертый номер журнала «Ла мода о рекрео семаналь»? Он вышел в субботу, и в нем очень много интересного.
— А ты его получил? — спросила Кармен. — Странно, что нам пока еще не присылали нашего экземпляра; мы ведь тоже подписаны.
— Где вы подписывались?
— В библиотеке Кова, на улице Муралья: от нас это ближе всего.
— Так оттуда и затребуйте. Я читал экземпляр, который лежал на столе в лавке, потому что своего я пока тоже не получил. Что и говорить — те, кто нам их рассылает, аккуратностью не отличаются.
— А ты узнал, Леонардо, кто такая Матильда, о которой пишут в этом журнале? — спросила Адела. — Кармен полагает, что все мы знаем ее.
— Мне кажется, что это вымышленная личность, — ответил юноша. — Возможно, мадам Пито кое-что известно.
