Алесь Пашкевич - Сімъ побѣдиши
— Екатерина Александровна?..
— Я... — удивилась девушка.
— Здравствуйте. Имею честь и радость сообщить, что вы выбраны лицом нашей столицы и приглашены... в центр красоты при Министерстве культуры, — Жокей снова нежно улыбнулся и, мягко взяв Екатерину под локоток, повел ее к машине, но она отвела его руку:
— Подождите... Я же никуда не подавала заявлений.
Лицо Жокея стало серьезным и ответственным:
— На то оно и государство, чтобы заботиться о самом дорогом, что в нем есть.
Этот пафос еще больше встревожил Екатерину.
— И что я должна делать в этом… центре красоты? — с недоверием, часто моргая, спросила она.
— Ну... Чисто представительские функции... Модельное агентство, телевидение, церемониальные торжества. Скажем, первым лицам страны подать кофе. Встретить кого с хлебом-солью... — Жокей напустил на лицо игривость. — Да что мы обо всем на улице говорим? Приглашаю в гости! — Он кивнул на машину. — Подъедем, сами увидите...
Екатерина внимательно изучила глаза Жокея и озорно ответила:
— Знаете, Центр Красотович... Простите, не представились... Не хочу показаться банальной, но с незнакомыми мужчинами на чужих машинах я не езжу.
— Простите, заговорился на радостях... Я — Виктор Викторович. Вот моя визитка. Там телефон и адрес. Ждем вас в любое удобное время. Только непременно сегодня или завтра! Договорились?
Екатерина пожала плечами.
— Не забудьте, пожалуйста. Жде-ем! — Жокей интеллигентно склонил голову и, еще раз улыбнувшись, быстро пошел к машине. Проследив, как Екатерина спряталась в подземном переходе, он сильно прикусил губу и завел двигатель.
Через два дня он сам позвонил девушке на мобильный:
— Екатерина Александровна, приветствую вас! Это Виктор Викторович... Что случилось? Почему не приехали?! У вас все хорошо?
— Спасибо, хорошо...
— И...
— Как бы попроще выразиться… Не заинтересовало меня ваше предложение.
Жокей отодвинул трубку, проглотил терпкий комок, вздохнул и заговорил как можно мягче:
— Я вас понимаю. Подобное предлагают не каждый год и не каждому... Но подумайте хорошо! Вот-вот окончите университет, и что — ехать в глухомань по распределению? А тут — столичная прописка, жилье, неплохой заработок… Популярность, влияние, слава... — в голос с каждым словом прибавлялось медового елея. — Повторяю, работа около первого лица страны. Тысячи тысяч на вашем месте не задумывались бы.
— Виктор Викторович, задумалась не только я, но и мой жених. В июне у меня свадьба.
Жокея как ошпарили. Он ощутил, как по спине побежал пот.
— Алло, вы меня слышите?
— Да-да… — с силой выдавил помощник.
— Скажите, а под первым лицом вы... имеете в виду президента? — было заметно, что Екатерина тоже волнуется.
— Вы правильно поняли.
Еще через несколько долгих секунд молчания в трубке послышался дрожащий девичий голос:
— Так вот... Простите, конечно, но этот человек мне очень… неприятен. И мне тяжело с ним даже в одной стране находиться… Прощайте!
К вечеру у него было полное досье на Екатерину Беловскую. Спецслужбы постарались, и Жокей не без интереса узнал, что ее воспитывала мать — учительница языка и литературы. Аттестаты, отметки… Характеристики, университет... Круг интересов... Поэзия, классическая музыка... Полмесяца тому подала в загс заявление с... Юхансоном, первым секретарем посольства Финляндии, известным своими симпатиями к оппозиционным структурам. По оперативным сведениям, через его руки ведется финансирование многих антигосударственных проектов. Разумеется, все прикрыто заботами о правах человека и свободном обществе.
Жокей глотнул давно остывший кофе и набрал номер Бадакина:
— На месте?
— Да, а что? — зевнул тот.
— Будь готов подскочить к хозяину. Тут попадалово на наши головы...
Терпеливо, как сквозь дремоту, президент выслушал доклад помощника и гневно треснул кулаком по столу — так, что даже ночная лампа дрогнула и погасла.
— Я их научу! Я им покажу и загсы, и права, и свободы! — скрежетнул он сильными зубами и приказал: — Утром с председателем госбезопасности — ко мне! С планом оперативных мероприятий! По полной программе!
Помощник понятливо кивнул и, предчувствуя нехорошее, медленно попятился к двери. Президент нервно пощелкал выключателем, а затем схватил лампу и, выдрав из розетки, швырнул в оторопевшего Жокея: — Долиберальничались! Теперь ноги о нас вытирают!..
К следующему вечеру были задержаны все активисты оппозиционной Народной лиги, в ее центральном и региональных офисах прошли обыски. На десятки партийцев, включая председателя Роликова, возбудили криминальные дела. Столичный изолятор заполнили «политическими». Указом правительства были лишены лицензий все частные типографии, конфискованы тиражи независимых газет — их и так было только две. Юхансона же обвинили в шпионской деятельности и попытке организовать в стране антиконституционный переворот. Дипломату вручили соответствующую ноту и обязали в течение суток покинуть страну.
Срочно отозвали из заграничного отпуска Ивана Федоренкина, и лично председатель Службы госбезопасности Бадакин проинструктировал его о необходимости создания серии телефильмов о вражеской деятельности западных разведок и их дружбе с местными коллаборантами-оппозиционерами.
— Должен постараться! В твоем распоряжении вся компра, записи и средства. Ясно?
Лицо Федоренкина перекосилось. Телевизионщик нахмурился и задумчиво потер ладонью ребро стола, заваленного папками, дисками и видеопленками.
— Что?.. — насторожился Бадакин.
— Все понятно, — голос Федоренкина терял былую звонкость и уверенность. — Только этого недостаточно...
— Что?!
— Необходима поездка за границу, чтобы на месте доснять материал. Да и соответствующие сюжеты с нашими тамошними сторонниками записать...
— А-а... — успокоился Бадакин. — Так чего тягомотишься? Вперед! Времени, сам понимаешь, с комариный язык!
Есть ли тот орган у комара, нет ли — службист не имел представления, но если б знал в ту минуту, что приближенный и обласканный хозяином тележурналист спешно полетит за границу и там попросит политического убежища, плюнув на все... если б знал, то лучше бы перед той встречей свой язык проглотил!
VII.
У дьяка Висковатого были для царя две новости. Одна скверная, вторая тоже неизвестно во что грозила вылиться. И обе надобно было довести до царских ушей. Но как, если царь уже неделю никого не подпускает к себе, а через своего нового постельничего десятками раздает указы о высылках и казнях?
— Бросают иуды тело мое на заклание... Измена сквозь стены сочится, — монотонно повторял Иван и велел схватить нового воеводу. — Не пошел сам я в поход на Литву, так они меня Сигизмунду за тридцать сребренников заложили...
Дождавшись царя в трапезной, Висковатый, превозмогая одышку, выговорил долгую тираду во славу хозяина, а когда тот указал на стол, с трудом поднял с колен свое отекшее тело и поведал о прибытии в ливонский Дерпт послов от шведского короля Эрика.
Царь уронил жареное гусиное крыло и, перестав жевать, внимательно уставился в глубокие, как у дикого кабана, глаза руководителя своего посольского приказа.
— Да, государь, приехали искать с великим московским царем согласия и мира, — затараторил Висковатый. — Стало известно, что Дания и Польша приложили печати свои к мирному соглашению, вот шведы и всполошились...
— И чего хочет Эрик? — царь жадно запил мясо вином и сжал худые челюсти.
Висковатый отклонился к спинке, и кресло жалостно проскрипело под его тяжестью.
— Он отказывается от Ливонии, за исключением Ревеля.
— И что взамен?
— Насколько я знаю, ничего. Помимо, разумеется, дружбы с тобой, великий государь.
Иван хмыкнул, подтянул к себе жбан с вином — и вдруг словно просветлел.
— Ты… это... Немедля ответь, что московский царь зла не держит и желает принять шведское посольство, но перед тем напоминает королю Эрику... — в зрачках блеснули озорные огоньки, и голос царя смягчился, — напоминает о выдаче непокорной польской королевны Екатерины.
— Будет сделано, — Висковатый поднялся и, склонив голову, задом попятился к выходу, но царь остановил:
— Смотри, снова дело с Екатериной какому-нибудь Сукину не доверь! А то в другой раз я вас обоих в один гроб положу...
Висковатый застыл с открытым ртом, а Иван склонился над столом, подпер лоб рукой и завершил:
— Там, в Дерпте, Ванька Курбский от гнева моего киснет. Поведоми ему, что высохла обида моя — и доверь ему Екатериной заниматься.
