Алесь Пашкевич - Сімъ побѣдиши
— Замерз я тут и подустал, — вместо приветствия сказал Иван. — Пускай король шлет назначенных людей в мою столицу, там объясняться будем! Так и сообщите своему хозяину… — Он помолчал, неподвижно глядя под ноги, и добавил: — А дабы вам не с пустыми руками возвращаться, от меня Сигизмунду подарок доставьте — гроб, нами для него приготовленный!
Он нервно поиграл желваками, хотел было упомянуть о королевской сестрице Екатерине Ягелонке, недавно обвенчавшейся в Вильно с финляндским герцогом Юханом Третьим, но почувствовал близкую трясучку и выгнал всех из шатра.
Оставив в разрушенном Полоцке три полка, Иван вскоре возвратился в Московию.
* * *Весеннее солнце уже высоко выкатывалось над городом, но снегу было еще полно. Грязные ручейки стекали в ложбины, дороги размякли и превратились под лошадиными копытами в густую жижу.
Иоанн Федорович хотел ехать один, но Гринь, его молодой помощник по типографии, не отходил от саней, где намостил соломы, поверх вскинул дерюгу, а возвышение покрыл старой шубой. Он отказался передать вожжи, вскочил на запряженную лошадь и сказал как о давно решенном:
— Не подобает вам, как простому смерду, самому разъезжать. Что люди скажут?
— «Имейте веру в славу Господа нашего без оглядки на личности» — учил нас в своем соборном письме святой Яков. Сколько раз тебе повторять: «Не выбрал ли Бог бедных этого мира как богатых верою и как наследников Царствия обетованного?.. Когда же оглядываетесь на личности, то учиняете грех и будете осуждены».
— Оно-то так, но не принято тут самому за вожжи... — неловко потупился Гринь, и Иоанн вздохнул, махнул рукой и смиренно сел в подготовленные для него сани.
— Если бы не такая грязь, я бы лучше пехом пошел, — буркнул он и ласково посмотрел на повеселевшего Гриня: раскрасневшийся, рослый, русые волосы выбились из-под шапки и шевелятся на ветру.
Иоанн долго не мог свыкнуться со здешними порядками, когда на санях приходилось ездить и летом, а кучер при этом должен был сидеть верхом. «Хорошо, что хоть от этих дикарских перьев и лисьих хвостов его отговорил», — подумал он про Гриня, а вслух напомнил:
— Не забудь, что к Силуану-кузнецу едем.
Силуан, бывший слуга Зои Палеолог, пережил в Московии все властные перемены и сам преображался с ними. Жил он теперь в Ремесленной слободе, верстах в пятнадцати от Кремля, занимал должность царского пушечного мастера. Возле обитых железом ворот его нововозведенного дома и трыкнул Гринь на лошадь. Хотел въехать на подворье, но Иоанн остановил:
— Дойду, тут подожди.
На крыльце старательно обил сапоги, зашел в горницу, перекрестился на иконы, поклонился, коснувшись правой рукой пола, и заговорил с хозяином по здешнему обычаю:
— Бью челом моему благодетелю! Прости слабый ум мой... Жив-здоров ли, Силуан?
— Спасибо, с Божьей помощью, — ответил хозяин и предложил гостю присесть к печи. — Третий раз за сутки протапливаю вот... Старым, наверно, стал, мерзну... — На его морщинистом лице засветились огненные отблески. — Угостишься, чем бог послал?
— Спасибо, сыт. Я проведать тебя приехал. Мой парень сказал, что уже несколько дней тебя в кузнице не видел. А тут формы новые нужны...
Кипела работа в московской типографии. Еще не успели возвести стены печатни, а Иоанн думал о верстаке да обученных работниках. Через литовского посла Михала Галабурду, ходившего на службы в Гостуньскую церковь, где дьяконом был Иоанн, пригласили к работе мастера Петра из Мстиславля. Затем приехал новгородский литейщик букв Василий Никифоров. И работа пошла. Местные плотники сделали дубовую основу верстака — скрип. Выдвижная доска была мраморной. На нее ложились железные формы, куда строчками и выкладывали шрифты. Отдельные соты с буквами по алфавиту занимали левую от верстака стену. Форму надлежало смазать краской — бережно, чтобы не перестараться и не зачернить оттиск; дальше оставалось подкладывать бумагу и тискальщику (его звали медведем) крутить винт. Затем к делу приступал младший служник — он выхватывал готовую страницу, клал на форму чистую, а «отжатую» нес на полки правой стены. Когда все они заполнялись, наступала очередь переплетчиков.
Но вначале что-то не заладилось. Как ни устанавливали формы, оттиск получался неровным: сверху глубокий и зачерненный, а низ — недожатый, «слепой». Переворачивали форму — и слабочитаемым становился верх страницы.
День ворожил над верстаком Петр Мстиславец — мрамор на ровность выверял, глубину шрифтов; затем понял и, спокойно обтерев от краски свои широкие ладони, поведал:
— Формы неровные вылили. Разница в ноготь, а итог — сами видите.
Наилучшим литейщиком в округе был Силуан. К нему и направился Иоанн, благо давно были знакомы — через Максима Грека. Правда, Силуан выливал пушки, но, рассудил дьякон-печатник, в пушечном деле нужна не меньшая точность, потому вылить ровные формы под шрифты для пушкаря будет простым занятием.
— Что-то, Иоанн, надорвалось во мне после похода на Полоцк... — страдальчески взглянул на гостя Силуан, постаревший, с бороздками-морщинами на переносице, еще глубже спрятавшими его небольшой нос; с неожиданной плешью, какой-то высохший — и куда только девалась прежняя мощь... — Руки перед работою опускаются, а в душе, — он показал пальцем на огонь, — как в той печи... — Помолчал и продолжил: — Не буду я боле пушки царю лить! Это же из них стены полоцкого замка разбили. И столько крови единоверной пролилось — не доведи Господи кому еще повидать. А сколько пленников истреблено... Их сюда, повязанных, по морозу гуськом гнали. Тысячи навечно на дороге остались. Представляешь: везем мы на санях пушки назад, а замерзшие покойники под полозьями — ш-шырх, ш-шырх! Досель то в ушах стоит...
Оба перекрестились, и Силуан словно очнулся:
— Хотел в богомолье к Максиму Греку податься, в его монастырь, да разузнал, что забрал Господь душу его праведную к себе. Ты же знаешь, что когда-то мы с ним в эту землю с младшей княжной Зоей Палеолог приехали... Царство им всем небесное.
Они снова перекрестились, и Иоанн стал прощаться. Повторно, как и перед входом, поклонился иконам, поблагодарил хозяина за заботу и пожелал здоровья.
Силуан пожелал проводить гостя. Наспех набросил кафтан, покрутил в руках белую мантию с горностаевой опушкой — но не надел, а пренебрежительно бросил на лавку. И уже за дверями, загадочно нахмурив лоб, прошептал Иоанну:
— Христотерпец Максим, отходя, просил поведомить мне, чтоб опеку возложил я на книгу Евангелия от Иоанна. Некогда в дороге сюда она спасла самого Грека. А затем и в огне не горела, и людей целила, и царю пожалована была, и глаза ему открывала. В письме, переданном через надежного монаха, старец просил ту книгу на остров Патмос доставить, куда апостол Иоанн был выслан Трояном за провозглашение слова Господнего и где продиктовал свое Евангелие. «Очернили книгу чудодейственную грехи царские, — писал монах Максим. — Пусть очистится она вновь на месте страданий и подвига составителя своего».
Подошли к саням, обнялись-расцеловались. Силуан осторожно посмотрел на Гриня и добавил:
— Так как мне к той книге приблизиться? Может, у тебя как получится? — И уже громче: — А формы я тебе вылью. Будут ровные, не беспокойся...
И минуло подготовительное время, и настала пора московского печатания слова Божьего. Как и было заказано, готовили «Деяния святых Апостолов». Спозаранку отслужив молебен, трудились без остановки до полудня, оттиснув и разложив сохнуть на полки двенадцать первых страниц. А потом на действо приехал посмотреть царь, которому Иван Висковатый после полоцкого похода докладывал о делах типографии чуть ли не ежедневно.
Дверь испуганно раскрылась, в заполненную работниками печатню вбежало несколько служников и вооруженных саблями и топорами стрельцов, вошел царский охранник Матей, а за ним и сам Иван. В длинной, окаймленной мехом накидке, скрывавшей легкие кожаные сапожки и неуклюжую косолапость, он, казалось, проплыл к верстаку, взял с него несколько свежеоттиснутых страниц, склонил набок голову и ласково осмотрел окаменевших печатников; узнал Иоанна и, уже приближаясь к внесенному трону, пальцем позвал к себе. Взял еще страницу с полки — и протянул Матею:
— Читай.
— Прошу простить, ваше царское величество... — пал на колени оторопевший охранник. — Не обучен сему...
— Хм, — сощурил глаза царь. — Думаешь, токмо деньги, мечи да пушки царскую власть умножают? — И, оторвавшись от Матея, обратился к Иоанну: — И доселе, дьякон, веришь в то, что книга великую силу имеет?
— Да, государь! — Иоанн уверенно склонил перед царем голову, сделался неподвижным.
