С. Урусов - Записки губернатора
Резеши, по их словам были настроены враждебно и условились между собой не уступать начальству ни под каким видом.
Расстояние от станции до села было версты две. Когда солдаты, выстроившись колонной, с примкнутыми штыками, двинулись по дороге в село, с окрестных пригорков, среди полной тишины, раздались женские крики и плач детей. Оказалось, что женщины и дети следили издалека за приходом поезда. Вскоре мы увидели их, бежавших в беспорядке по направлению к своим домам. Первое впечатление от экспедиции получилось довольно тяжелое.
Как только рота вошла в село, я расположил её в нескольких сараях, составлявших отдельное гнездо, предложил офицерам позаботиться о приготовлении солдатского обеда и выдал фельдфебелю чай и сахар, взятые мной из Кишинева для улучшения солдатского пайка. Ни одного поселянина мы еще не видели: жизнь в той части села, которую мы заняли, казалось, вымерла.
Оставив роту на месте, я пошел, вместе с сопровождавшими меня лицами, по кривым улицам Корнешт, к центру селения, где помещалась так называемая «Каза ди обща» — изба, отведенная для приезда должностных лиц. Недалеко от этой казы, примерно на расстоянии сотни шагов, стояла, молча и без движения, мрачная толпа — все четырехсотенное мужское население деревни.
Не приступая к переговорам с народом, я расположился на виду у всех, у входа в наше помещение, и приступил к изучению дела, к счастью, оказавшегося у поверенного Ануша в копиях главнейших бумаг.
Выяснилось, что резеши, по постановлению суда, вошедшему в силу лет шесть тому назад, были обязаны уплатить Анушу 20.000 рублей за отошедший к ним лес. Владелец сначала простил ответчикам судебные издержки и проценты за все прошедшее время, а затем вошел с ними в новое соглашение, по которому он отказался от половины присужденной суммы с тем, чтобы 10.000 рублей были уплачены ему немедленно. Не получив от должников ни копейки, он приступил ко взысканию, обратив его на землю резешей, которая и была приобретена на торгах, при окружном суде, каким-то аферистом, в количестве 1.000 десятин из общего числа 1.300 десятин, составлявших все владение ответчиков.
Резеши увидели, что лишаются почти всего состояния, и обжаловали торговое производство в палату, которая отменила торги. В свою очередь покупщик обжаловал сенату решение палаты, а поверенный владельца, не дождавшись окончания процесса и получив из дела исполнительный лист, стал продавать движимость должников через судебного пристава.
Резеши, взволнованные затянувшимся процессом по поводу проданной земли и неуверенные в том, что сенат оставит в силе решение палаты, сочли действия пристава неправильными, признав их за вторичное взыскание той же суммы. Как это часто бывает, взрыв последовал не по поводу главного обстоятельства — продажи их земли за бесценок, а по поводу описанных коров и носильного платья.
Взыскать деньги по исполнительному листу представлялось для меня обязательными С другой стороны, я понимал, что продажа земли, очевидно, будет признана сенатом неправильной, и что резеши не будут разорены. С таким убеждением я пошел к сходу, не позволив никому из должностных лиц меня сопровождать.
Подойдя к толпе и поздоровавшись с собравшимися, я заметил в настроении резешей неприятные признаки: лица их были мрачны, и только стоявшие в первых рядах ответили на мое приветствие, да и то как-то неохотно. Когда же я спросил о том, что у них произошло накануне и каким образом они решились оказать сопротивление властям, поднялся оглушительный крик, среди которого нельзя было разобрать ни одного слова, тем более, что отдельные русские слова тонули в общем говоре на молдаванском наречий.
Вскоре я очутился в центре толпы, окруженный как бы широким живым кольцом. Стоявшие сзади напирали на передних, которые стеснили меня настолько, что мне трудно было двигаться. Перед собой я видел только несколько бледных лиц, с горящими глазами, с судорожно подергивающимися губами; то были вожаки — наиболее возбужденные, — которые под влиянием сознания ответственности перед руководимой ими толпой, а отчасти, может быть, из страха за свою судьбу, все более и более теряли душевное равновесие; нельзя было терять времени — приходилось начинать действовать самому, во избежание опасных последствий.
Я вынул из кармана сигару и, обратившись к самому отчаянному крикуну, знаками показал, что я прошу дать мне огня. Он несколько опешил, постоял одну секунду в раздумье, но затем обернувшись к соседям, занял у одного из них спичечную коробку, и после нескольких неудачных попыток зажечь огонь, поднес мне горящую спичку, предварительно растолкав стеснивших нас ближайших соседей. Закурив, я обратился к другому из замеченных мной главарей и попросил его достать мне стул. Пока бегали за стулом, прошло несколько минут; пришлось растолкать толпу, внимание которой сосредоточилось на новых впечатлениях; крики постепенно затихли, круг в центре несколько расширился и я получил некоторую свободу движений. Когда стул принесли, я поставил его перед собой и, опершись на его спинку, не теряя времени потребовал указать мне двоих, могущих переводить мои слова. Переводчики нашлись и передали сходу мою первую просьбу — не кричать и дать мне высказать, для чего я к ним приехал. Кстати упомяну, что в это время я увидел около себя нашего прокурора и начальника жандармского управления, полковника Чарнолусского, которые, беспокоясь, как я думаю, за мою безопасность, не захотели остаться безучастными свидетелями происходящей сцены.
Я начал говорить совсем не о том, чего ждали собравшиеся резеши. Желая постепенно овладеть их вниманием и не вызывать пока ответов с их стороны, я стал рассказывать им о судьбе проданной на торгах земли, о решении судебной палаты, отменившей эту продажу, и о том, что никакие старания мои не могли бы предотвратить их разорения, если бы судебное решение подтвердило права лица, купившего за гроши чуть ли не всю их земельную собственность. Сопоставив действительную цену тысячи десятин проданной земли (около 300.000 р.) с цифрой 12.000 руб., за которую эта земля была приобретена на торгах, я в самых сильных выражениях стал упрекать резешей, а в особенности их поверенных и вожаков, в беспечности и полном забвении интересов не только их собственных, но и их потомства. Истощив по этому поводу весь запас укоризны и даже глумления, на которые я был способен, я перешел к рассуждению о том, что губернатор является ответственным перед Государем за такие действия, которые клонятся к разорению 400 крестьянских семейств, и что я не могу допустить, чтобы резеши, по своему упрямству и по глупости своих уполномоченных, потеряли все состояние и обратились в нищих. Поэтому я предупредил слушателей, что, во-первых, я немедленно донесу сенату о положении дела, а затем, заявил я, что если бы сенат решил дело не в их пользу, то я буду всеподданнейше докладывать Его Величеству о возмутительной расточительности резешей и о том, что необходимо пересмотреть их дело по Высочайшему повелению, если не в их интересах, то ради их жен и детей.
Чем больше я расточал упреков по адресу присутствующих, тем веселее делались их лица, и вскоре оказалось возможным перейти к вопросу о взыскании долга.
Все еще не упоминая о происшедших накануне беспорядках, я объявил резешам, что изучение дела привело меня к убеждению не только в законности, но и в неотложности взыскания с них 10.000 р. У судебного пристава в руках, сказал я, исполнительный лист, по которому уплата должна последовать неукоснительно, а моя обязанность наблюсти за тем, чтобы взыскание было произведено немедленно и беспрепятственно.
Возражений против правильности иска никто из резешей не заявил. Началась торговля о сроках платежа и в нее втянули поверенного Ануша, готовившегося уже отложить взыскание. Но я восстал против этого, решительно заявив, что выезд губернатора не шутка и что я уеду только после того, как деньги будут уплачены до копейки, предлагая судебному приставу в противном случае описать в моем присутствии, и увезти в уездный город для хранения, движимое имущество на сумму, равную долгу.
После этого очень определенного заявления я назначил перерыв занятий, так как устал говорить. Кроме того надо было дать время сходу одуматься, а всем нам подкрепиться пищей, так как мы с утра ничего еще не ели.
Все мы отправились обратно к станции железной дороги, близ которой жил земский начальнику жена которого очень любезно взяла на себя нелегкий труд накормить и приютить 8 человек нежданных гостей. Впервые попробовав бессарабские кушанья — заму с мамалыгой и брынзой, я хотел снова ехать в село, но сведения, полученные исправником, заставили нас отложить всякого рода действия до следующего дня. Оказалось, что среди резешей происходит внутренняя борьба и что большинство начинает восставать против недавних своих руководителей, склоняясь к повиновению и мирному окончанию дела. К тому же наступил вечер и все мы устали чрезвычайно.
![Андрей Балабуха - Когда врут учебники истории. Прошлое, которого не было [без иллюстраций]](/uploads/posts/books/168497/168497.jpg)
