С. Урусов - Записки губернатора
Месяцев через шесть после этого события, я прочел в Твери, в отделе газеты «о действиях правительства», сообщение о Высочайшем пожаловании директора приюта, X., чином действительного статского советника «за выдающиеся отличия».
Глава Восьмая
Кишиневское общество. Обычаи. Нравы.
Генерал Каульбарс, заменивший покойного графа Мусина-Пушкина в командовании войсками одесского округа, однажды, обедая у меня, рассказал, что 27 лет тому назад он был также приглашен обедать к губернатору Шебеко и уже подъехал к губернаторскому дому и даже видел, через освещенные окна, как гости садятся за стол, но попал на обед лишь с большим опозданием. Пролетка гостя завязла в грязи, перед самым губернаторским домом, а Каульбарс, как щеголеватый столичный офицер не решался слезть с пролетки и погрузить в невылазную грязь свои кавалерийские сапоги и рейтузы. Ему пришлось дождаться проезда мажары с двумя волами, которые и доставили гостя к губернаторскому подъезду.
С тех пор Кишинев стал неузнаваем. Александровская улица, на которой стоит дом, где когда-то останавливался во время войны с Турцией Александр II и в котором генерал Каульбарс так неудачно пообедал, из окраинной стала центральной. К юго-западу от неё вырос за 25 лет новый городок, с красивыми постройками и прямыми улицами, обсаженными тополями и белой акацией. Дом дворянского пансиона, приют княгини Вяземской, здание второй женской гимназии, земский музей, новое здание губернского правления, реальное училище, первая мужская гимназия — не испортили бы вида и на улицах столицы. Широкие тротуары содержались в порядке, а середина улицы была замощена каменными плитками. На главном Александровском проспекте тротуары были настолько широки, что конка шла не по улице, а по краю полосы, отведенной для пешеходного движения.
Две театральные залы, одна в Пушкинской аудитории, другая при Благородном собрании, давали возможность иметь в Кишиневе не только постоянную драматическую труппу, но и представлять помещение одесским и прочим гастролерам, никогда не обходившим нас при своих поездках по юго-западу России.
Итак, 140.000 жителей, шесть казенных средних учебных заведений и столько же частных, два театра, несколько клубов, обширный городской сад с двумя ресторанами и отдельным участком, в котором помещалась открытая сцена для так называемого «шантана», — все это показывало, что Кишинев — город не из последних, а, сравнительно с патриархально-скромным Тамбовом, он представлялся мне еще более значительным. Один только недостаток мешал Кишиневу приобрести вполне красивый вид и примирить с летним пребыванием в городе тех, кто обязан поневоле переносить городскую жару и пыль, не имея возможности воспользоваться в летнее время чистым воздухом и прохладой морского берега или горного леса. Это слабое место Кишинева — недостаток воды, которой в реке Быке, как я уже упоминал, вовсе не имеется и которой из ключей, питающих городской водопровод, получается примерно 150.000 ведер в день, т.е. немногим более одного ведра на каждого жителя города, — на питье, на мытье и на случай пожарного бедствия.
Я лично не страдал от жары, которую переношу легко, и часто летом хаживал пешком, около двух часов дня, в присутственные места, по пустынным улицам города, мимо домов с прикрытыми ставнями, сквозь которые любопытствующие обывательницы Кишинева с удивлением смотрели на смелого и деятельного губернатора, не боящегося солнечного удара и занимающегося в то время, когда полуодетые кишиневские дамы, сидя у окон кушали дульчецы и запивали их холодной водой. Однако, известного рода привязанность к месту, где приходится жить и работать, и то губернаторское свойство, которое заставляет начальников губернии считать, что им до всего есть дело, не раз обращали мои мысли к вопросу о снабжении Кишинева водой.
Когда я сидел на загородном кладбище, близ усыпальницы семьи Катаржи, откуда открывался чудесный вид на окутанный золотой пылью город, или ходил в другое, любимое мною, место для прогулок, в Дубинский сквер, из которого видны были отдаленные очертания Карпатских отрогов, я часто мечтал на маниловский манер, о том, как хорошо было бы провести в Кишинев воду из Днестра, за 18 верст, как преобразился бы в таком случае город и как приятно было бы иметь большие средства, чтобы пожертвовать городскому управлению на память о моем губернаторстве, необходимые для днестровского водопровода два миллиона рублей. Однако, «за неимением свободных остатков в потребном размере», я принужден был выказать свою заботу о городском водоснабжении более скромным образом, уничтожив обычай, согласно которому местная пожарная команда производила в жаркие дни свои упражнения перед моим помещением. Обыкновенно летом, по распоряжению полицмейстера, пожарные выстраивались перед губернаторским домом и обильно поливали из труб его крышу, стены, цветники и сад, после чего, действительно, наступала прохлада, и воздух вокруг дома становился чист и ароматен. Однако, прекращение такой расточительности по отношению к запасу городской воды произвело в городе настолько хорошее впечатление, что о потерянном комфорте жалеть не приходилось.
Кишиневское общество представляло особенности, которые меня сначала несколько удивляли. С теми из них которые выражались в особом отношении к губернатору, я неустанно воевал и, к концу своего пребывания в Бессарабии, значительно содействовал усвоению кишиневским обществом той простой мысли, что губернатор, вне особого круга его служебных отношений, может являться в виде простого смертного. По понятиям многих, я должен был следовать в городе не иначе, как в экипаже, в сопровождении конных стражников, имея впереди полицмейстера; пешком ходить мне не полагалось, заходить в магазины что-нибудь купить являлось с моей стороны тяжким нарушением этикета. На штатский костюм, который я часто носил, кишиневцы, привыкшие к ряду военных губернаторов, смотрели сначала с удивлением. Осуждали и мою жену за то, что она, не зная местных обычаев, бывала в магазинах, выбирала там товары и уплачивала за них деньги. Оказалось, что дама, уважающая себя, могла только подъехать к магазину в экипаже, куда приказчики должны были выносить ей образцы товаров. Выбрав все необходимое, покупательница не могла даже взять с собой своих покупок, которые присылались ей на дом. Кажется, хороший тон требовал, чтобы деньги за товар не уплачивались немедленно по его доставке, и, во всяком случае, считалось гораздо приличнее не платить по забору, нежели спешить с уплатой.
Принято было в Кишиневе встречать губернаторскую чету у себя дома не иначе, как с особыми церемониями.
До Раабена бессарабским губернатором долгое время был генерал Константинович, небогатый человек с простыми вкусами и привычками. Познакомившись с семьей одного богатого местного помещика, живущей в Кишиневе, Константиновичи, по русской привычке, отправились как-то вечером посидеть у новых знакомых, поговорить и выпить чашку чаю. Удивленный лакей ввел их в гостиную, затем послышалась беготня по коридорам, захлопали двери, зашуршали платья. Наконец, появились обрадованные, изумленные и разряженные хозяева дома, с сыновьями, одетыми во фраки; еще через час стали съезжаться спешно вызванные гости, а к тому времени, когда аккуратный Константинович стал прощаться, намереваясь отойти ко сну, загремела посуда, и многочисленные клубные лакеи принялись накрывать заказанный в клубном буфете парадный ужин.
Как приятно было бы пообедать с веселыми, жизнерадостными бессарабцами на товарищеских началах, и как тяжелы такие обеды, когда присутствуешь на них в качестве губернатора! Не говоря уже о том, что губернаторский желудок представляется почему-то в глазах большинства «сшитым из семи овчин», как у попа русской пословицы, приходится за такими обедами сидеть одному, на почетном конце стола. Видя перед собой прекрасное вино, надо помнить, что между рюмкой и глотком её содержимого должен быть помещен ответный тост на цветистое приветствие хозяина. И, наконец, не надо забывать, что так же придется принимать гостей и у себя, если не желаешь прослыть скупым или нелюбезным.
Я всеми способами старался внести в бессарабскую пышность немного калужской простоты. Избегая, по возможности, обильных угощений и стараясь показать, что общество для меня интереснее еды, я налегал лишь на бессарабские вина, действительно превосходные, если их пить на месте, и категорически заявлял, что никаких иностранных вин я не пью, считая их ниже местных во всех отношениях. Самолюбие уроженцев виноградной полосы было польщено признанием высоких качеств их родного продукта, и мне удалось почти совсем вывести из употребления иностранные вина на тех обедах, где я был главным гостем. Когда в торжественных случаях, подавалось шампанское, я все-таки наливал в свой бокал бессарабское вино и в этом случае не грешил притворством, так как шампанского я не переношу.
![Андрей Балабуха - Когда врут учебники истории. Прошлое, которого не было [без иллюстраций]](/uploads/posts/books/168497/168497.jpg)
