Валентин Рыбин - Море согласия
— Ба-алла, — с удовлетворением произнес Аллаяр-хан. — Они вернутся не раньше чем мы сыграем десять конов и съедим свою добычу. — Аллаяр-хан весело посмотрел на повара и поторопил: — Эй, Факих, поспеши, золотой, с завтраком!
Мехти-Кули-хан довольно засмеялся. Слуга-повар проворнее заработал руками...
Охотники мчались между громадных валунов, через речушки. Кони скользили и то и дело приседали. Вскоре впереди послышались восторженные крики, а в воздухе раздался сухой треск крыльев. Шефи и Монкейт, остановив коней, видели как один из соколов, со свистом разрезая воздух, вонзился в птицу и упал с ней возле зарослей камыша.
— Гуся ударил! — торопливо выговорил министр и пришпорил коня.
Косяк птиц шарахнулся наземь и скрылся в камышах. Почти одновременно спикировал второй сокол.
Охотники подъехали к месту падения птиц и тут к Садр-азаму пришло разочарование. Сапсан, грозно сверкая рубинами глаз, сидел на серой цапле. Шефи с досады плюнул и отвернулся. Он несколько повеселел, когда узнал, что это не его сапсан, а капитана Монкейта. Слуги покрутили перед соколом албай. Он сорвался с места и сел на кожаную рукавицу, получив лакомый кусочек мяса.
Второго сокола нашли на берегу разлива речки, в камышах.
Он непростительно промахнулся, — нанес удар серой цапле в тот момент, когда птица, упав, изготовилась к защите. Сапсан налетел на ее мощный копьеобразный клюв и был пронзен насквозь. Птицы так и лежали: цапля с распластанными крыльями и вытянутой шеей, на клюве у нее торчал сокол.
Шефи без труда понял — что произошло. Он не стал задерживаться и разглядывать погибшего сокола. Только заметно побледнел, выругался и поскакал к горам, туда, где курился дымок...
Неудачная охота начисто испортила министру отдых. Наспех, безаппетитно позавтракав, он собрался в обратный путь. Его спутники, понимая как огорчен Садр-азам, возражать не стали и тоже сели на коней.
Дорогой Шефи молчаливо размышлял: «Никогда еще не было, чтобы беда приходила в одиночку. И если не убьешь беду первую, то обязательно придет вторая».
— Фаррох-джан, — позвал он плаксивым голосом главного телохранителя. — Ты поезжай вперед и найди этого проклятого лути, который ходит орет о смерти Исмаила. Пожалуйста, сделай ему чуб-фелекэ (Фелекэ — деревянная колодка, в которую зажимали у щиколоток ноги и били палками по пяткам, «Чуб-фелекэ» — битье по пяткам), чтобы он, ишачий сын, полгода на заднице ползал и не становился на ноги...
— Ваша воля, мое исполнение, ваше величество!— мгновенно отозвался телохранитель. Он отъехал в сторонку подождал сарбазов, взял с собой двух а ускакал вперед...
В пути капитан Монкейт несколько раз пытался заговорить с Шефи, вызывая на беседу об Исмаиле, но министр только слушал и отмалчивался. Уже когда въехали в Суд таниэ, он подтвердил свое намерение: оружие отправить в Дагестан морем и послать к Суркай-хану некоего Ата-ха-на — умного, пронырливого лазутчика.
Возле дворца спутники пожелали министру приятного отдыха и поехали к шатрам, разбросанным на холмах поодаль.
Но Шефи в этот день не удалось отдохнуть. Все было настроено против него. Не успел он снять с себя дорожную ' одежду и облачиться в домашний шелковый халат и мягкие туфли, как слуга доложил, что из Нухи приехала семья умершего Исмаил-хана.
У Шефи замер дух. Тяжело вздохнув, он пожевал губами, и велел пригласить приехавших. Сам тотчас сел в низкое кресло и подобрал под себя ноги. Вскоре вошла женщина — высокая, с откинутой чадрой. Министр узнал ее — Шереф-Нисе-ханум.
— Подойдите, подойдите, госпожа, — вежливо произ нес он и мучительно улыбнулся.
Женщина упала на колени, приникла холодными губами к сухим старческим пальцам министра. Из ее уст вырвались всхлипывания.
— Ханум, что с вами? Ханум, пожалуйста, успокойтесь,— растерялся Садр-азам.— Прошу вас... умоляю, ханум...
Женщина села напротив, в кресло, вытирая платочком слезы. Маленькая длиннохвостая обезьянка — подарок английского посла Малькольма — подошла к Шереф-Нисе-ханум сзади и занялась ее длинной черной косой...
— Перестаньте, госпожа, — просительно произнес Шефи и махнул рукавом на мартышку.
Женщина оглянулась. Увидев обезьянку она вздрогнула и сразу приобрела деловой вид.
— Позор, какого мне не вынести, ваше высочество, — произнесла она с горечью. — Никогда еще не было, чтобы так жестоко обходились с ханами. Сначала я думала, что счастье мое, Иемаил... — Шереф-Нисе-ханум опять пустила слезу. Шефи заерзал в кресле и болезненно поморщился. Женщина вовремя смекнув, что беседа вовсе может не состоиться, заговорила торопливо:— Не обращайте внимания, ваше высочество, но этот свиноед, Ярмол-паша, при,-нес мне неизлечимое горе. Сначала я думала, Исмаил-хан умер по воле аллаха и написала русскому генералу, чтобы посадил на престол в Нухе моего другого сына, Беюка. Ярмол-паша не захотел слушать меня. Он объявил народу, что наследника у Шекинского хана нет и приказал сделать из ханства русский вилайет...
— Значит, во дворце хана сидят теперь русские? — испуганно насторожился Шефи.
— Да, ваше высочество... Сын мой отравлен...
— Знает ли об этом его величество шах-ин-шах? — спросил Садр-азам, встал с кресла и прошелся по комнате.
— Мы только что вылезли из фаэтонов, ваше высочество... Мы так устали в пути...
— Чакэр! — крикнул сипло министр. Дверь отворилась и на пороге предстал домашний слуга. — Прикажи дворецкому, чтобы разместил Шереф-Нисе-ханум и ее людей...
— Будет выполнено, ваше высочество, — мгновенно отозвался слуга и, помешкав, сообщил: — Позвольте напомнить, ваше высочество... На шесть часов вы назначили при ем русских послов. Они ждут в приемной...
Шефи остановился. Задумался. Первой мыслью министра было — принять русских послов и потребовать объяснения за столь узурпаторские действия Ермолова. Однако тотчас Садр-азам раздумал. Решил сегодня же встретиться с шахом и доложить обо всем...
— Скажи послам, что Садр-азам принять их не может. Я болен. Пусть придут в это время, завтра, — бросил Шефи и повернулся к гостье. — Прошу вас, госпожа, пройдемте в гостиную... Я сделаю все, чтобы уютно жилось вам и вашему семейству здесь...
Шереф-Нисе-ханум в сопровождении министра вышла из комнаты.
ТРЕВОГА
Южная султанейская ночь медленно опускалась на си реневые хребты гор. Лучи вечернего солнца долго лежали на вершинах и еще дольше горело зарево. Но вот замельтешили сумерки. С наступлением темноты сразу умолк городской шум. Мерзкий, могильно-холодный слушок за день распространился по Султаниэ и погасил людское веселье. В городе правоверные шииты готовились к завтрашнему тазиэ (Тазиэ — оплакивание). Шах велел оплакать преданного ему Исмаила и проводить его родственников на поломничество в Кербелу. Слухи об умерщвлении хана, о возможной войне с уруса ми бродили по Султаниэ. Беспокойство перенеслось и в лагерь на холмы. С вечера в шатрах шах-заде и посольств только и говорили об этом...
Русский посол Симон Мазарович распорядился усилить у палаток караул. Казаки со штуцерами стояли начеку. По дороге мимо лагеря то и дело скакали отряды всадников. Это настораживало. Мазарович время от времени выходил наружу, прислушивался к топоту и людским голосам. Возвратившись, продолжал начатый разговор с Грибоедовым. Оба терялись в догадках — что могло случиться там, за Араксом.
Александр Сергеевич в черном плаще, скрестив на груди руки, стоял перед столом, говорил со скептической усмешкой:
— Впрочем, мне всегда казалось и я неоднократно высказывался, что Алексей Петрович — не что иное как Сфинкс нашего времени. Не зря, когда мы покидали Тифлис, я предупредил его: «Не пожертвуйте нами, ваше превосходительство, если вдруг начнете войну с Персией!» Он назвал мою мысль странной, но кажется я был прав. Похоже на то, что быть войне...
— Я бы мог не внять вашим доводам, Александр Сереевич, — соглашался Мазарович, — если б Шефи сегодня принял нас. Отказ в приеме более всего подтверждает столкновение на русско-персидской границе. Боюсь, что наши ребования о новой пограничной полосе звучат ныне не более как насмешка над шахом. Я думаю, завтра не настаивать на наших требованиях. Надо прямо спросить — что происходит и добиться, чтобы Фетх-Али-шах предоставил нам право свободного выезда...
Грибоедов вздохнул, подошел к лампадке. Прибавив огонь, сказал в раздумье:
— Я все-таки считаю — надо до конца осуществлять амеченное предписание. Никаких уступок! Честное выполнение обязанностей — превыше всего!..
— Вы, конечно, правы, Александр Сергеевич, одна ко... — возразил было Мазарович, но не договорил: за стен кой послышались голоса. В палатку с веселым гоготом ввалились английские офицеры. Монкейт предложил поиграть в бостон, и гостеприимный Мазарович поставил на стол бутылку рома. Грибоедов от игры отказался, однако вежливо вступил в разговор. Пользуясь его расположением, Монкейт, наигранно, пожимая плечами, тотчас спросил:
