Паулина Гейдж - Искушение богини
Он кивнул и вышел, а Сенмут перевел дух, удивленно поднял брови и шагнул к пергаментам. Их было столько, что нижних он даже не видел, но, сознавая важность момента, положил на них руку. Вот он, ключ, манящий и желанный, прямо у него в руках.
– Принеси мне вина и что-нибудь поесть, – рассеянно приказал он мальчику, который нерешительно топтался у него за спиной.
Сенмут поднял первый пергамент, развернул его, устраиваясь за столом, и начал читать.
Целый год Сенмут только и делал, что читал до рези в глазах, вглядывался до головокружения в старинные планы и чертежи, изучая традиции своего ремесла, пока наконец Инени не начал брать его с собой на некоторые из многочисленных площадок, где под его руководством шло строительство. Там он овладел рубанком, инструментами землемера и пером чертежника. Острый глаз и природное чутье помогали ему выравнивать неверные углы и находить простые решения сложных задач, и все это время он жадно пил знания, наслаждаясь каждым глотком. Он был счастлив, впервые за всю жизнь счастлив по-настоящему; все, кроме общества Инени, перестало для него существовать.
Инени был приятно удивлен. Постепенно общество юноши, на глазах превращавшегося в красивого мужчину с ясным и быстрым умом, стало доставлять ему удовольствие, и он все чаще интересовался мнением Сенмута о том или ином проекте. Храм в Мединет-Абу был закончен. Другие, в Омбосе, Иб-риме, Семнехе и Кумнехе, росли год за годом. И только любимое детище Тутмоса – храм Осириса в Абидосе – оставался закрытым для Сенмута. Никому, кроме Инени, не было дозволено работать над ним, и когда Великий приходил поделиться своими желаниями с архитектором, Сенмут уходил бродить по саду или спускался к озеру.
Иногда Сенмуту хотелось взглянуть на маленькую царевну хотя бы одним глазком, но он ни разу ее не видел. Как будто они никогда и не встречались. Он познакомился с сыном Инени, юным озорником Менхом, и от него узнавал о многочисленных похождениях Хатшепсут, например о том, как на своей первой утиной охоте на болотах она уверенно метнула дротик и сбила птицу, но, издав победный крик, тут же разразилась слезами и принялась качать окровавленное тельце на руках. От того же Менха, который после утренних занятий частенько заходил в кабинет отца, он узнал, что царевна делает успехи и в военном деле. Аахмес пен-Нехеб гонял ее по плацу и орал на нее так, словно она была обычным рекрутом, но Хатшепсут не обижалась, а только огрызалась в ответ и с такой сноровкой правила боевыми лошадьми, что любому мужчине впору.
Сенмуту нравился Менх. Самоуверенный благодаря отцовскому рангу, но ленивый и дружелюбный, он не имел ничего против стараний Сенмута проложить себе путь в высшее общество и даже испытывал к нему что-то вроде привязанности. Несмотря на разделявшую их от рождения пропасть, юноши обнаружили, что между ними немало общего.
Едва началась его учеба у Инени, Сенмут пошел на базар в Фивах и нашел там писца. Он продиктовал ему письмо для Бенин, такое длинное, что пришлось отдать за него все деньги, ведь писец брал плату пословно, а слова из Сенмута так и лились. Месяц спустя он получил брызжущий весельем ответ, но сам Бения возвращался только следующей весной, да и Сенмут был слишком занят, чтобы часто встречаться с другом.
Он обзавелся новым браслетом из электрума, чтобы все видели, какое положение в обществе он теперь занимает, и носил одежду с золотой каймой. Молодой человек по-прежнему считался жрецом и должен был им остаться, но в храме почти не появлялся. Ритуалы поклонения богам никогда его особенно не интересовали, и, бродя среди обелисков и колонн Карнака, он думал лишь о том, что добавил бы к этой каменной громаде, будь у него такая возможность. Между третьим и четвертым пилонами Тутмос приказал настелить крышу из кедрового дерева, и Сенмут часто сидел в ее прохладной гулкой тени, прислонившись спиной к колонне-лотосу. Он слушал, как приходят и уходят те, кто ежедневно ищет заступничества богов, – танцоры и отягощенные подношениями жрецы, обдумывал новые идеи для избранной им профессии и облекал их в язык цифр. Ему нравилось, что те, кто еще вчера проходил мимо, даже не взглянув на него, сегодня кланялись ему при встрече, а когда он приходил в каменоломни, где вместе с другими архитекторами изучал планы строительства, укрывшись в тени навеса, пока каменотесы трудились под палящим солнцем, то чувствовал себя уютно и уверенно. Но самодовольным он не стал. На это у него не было времени, да и упрямство мешало. Он хорошо знал, что между учеником архитектора и доверенным лицом фараона огромная разница, пусть даже его нынешнее одеяние сверкает на солнце, а вино ему доставляют из Чара.
Не забыл он и девочку, которая так круто изменила его жизнь. Только ему казалось, что она перешагнула через него, едва освободившись от долга, и семимильными шагами мчится к зрелости в компании своих высокородных друзей.
Глава 8
Нельзя сказать, что Хатшепсут совсем его забыла. Иногда она вспоминала о Сенмуте и спрашивала Инени, как поживает его новый ученик; и поскольку дела у того шли хорошо, она не видела надобности вмешиваться. Кроме того, он сам неплохо управлялся с лодкой своей жизни, и она быстро вернулась к другим заботам.
Через два года после их первой встречи, в урожайном месяце Пайни, когда земля так запеклась и почернела на солнце, что, казалось, еще немного, и вспыхнет, и только царские сады буйно и сладострастно зеленели среди этой пустыни, радуя глаз, Хатшепсут, к немалому своему удивлению, обнаружила, что стала девушкой, и над ней был исполнен соответствующий ритуал. Ее жрец, Ани, тот самый, который оплакивал Неферу, отрезал ей детский локон, а Нозме собрала игрушки и всякие мелочи из детской и спрятала их подальше – дожидаться жрецов, которые будут готовить ее к погребению. Ани сжег ее волосы в серебряной чаше, а Хатшепсут, безразлично глядя на это, вспоминала, какой она была два года назад, когда сошла в могилу Неферу, и удивлялась, как за такое короткое время притупилась память о сестре, которая теперь казалась частью безвозвратно прошедшего детства.
Едкий дым от сожженных волос висел в детской весь последний день, и при одной мысли о прохладных глубинах дворцового озера пот ручьями стекал по спине девушки. Ее ждали Юсер-Амон и Хапусенеб, поэтому Хатшепсут с трудом скрывала нетерпение, слушая монотонное бормотание Ани. Когда наконец все кончилось, она многословно, как предписывал этикет, попрощалась с Нозме, которая переезжала в дом, построенный специально для нее прямо за дворцовой оградой, и при первой возможности скрылась между деревьев, ибо зов прохладной воды в жаркий день оказался сильнее велений долга. Правда, потом она пожалела, что была так груба, и разыскала старую женщину снова.
Вечером Хатшепсут с эскортом перевели в другой покой. Он оказался ненамного больше ее детской и почти так же скромно обставлен, ведь она еще не стала ни наследницей, ни царской супругой. Занятия в школе продолжались, но уже без бдительного присмотра Нозме. В свои двенадцать лет Хатшепсут была почти свободна. Ее новые прислужницы вели себя с большим почтением, чем прежние, и ими легко было помыкать, зато чаще стал появляться отец, который искал ее общества, посылал за ней, входил без объявления в ее комнату, когда она собиралась на занятия, и вообще оказался куда более навязчивым покровителем, чем когда-либо была Нозме. Солдат, которые стояли на страже у ее дверей, отец лично выбрал из числа гвардейцев, и ей нечасто удавалось скрыться от них, когда она шла навестить Небанума или покормить лошадей.
Однажды в полдень, когда воздух в спальне стал горячим и густым, как сироп, она, надеясь выспаться, стянула подушки на пол, к самым ветроуловителям, и тут явилась мать.
Хатшепсут почти не видела Ахмес со дня церемонии. Они встречались за обедом и обсуждали ее успехи в учебе, ловкость, с которой она бросала палку для метания, шутили над тем, какое блестящее будущее ждет ее, когда она станет заправским колесничим. Лишь о ее положении царевича короны Ахмес ни словом не обмолвилась, так что ее неодобрение встало между ними как стена. Хатшепсут была озадачена и уязвлена. Еще совсем юная, она нуждалась в материнском совете, поддержке и утешении, ей и в голову не приходило, что кажущаяся холодность Ахмес происходила исключительно от чрезмерного беспокойства за судьбу Цветка Египта.
Тем неожиданнее был ее приход, и Хатшепсут слетела со своего гнезда из подушек и бросилась навстречу матери, одетой, как всегда, в любимый синий цвет. Ахмес обняла дочь, отпустила слуг, и они остались одни. Во дворце было тихо. Ахмес неуверенно улыбнулась и осталась стоять, а Хатшепсут бросилась в кресло и закинула ногу на ногу.
– Думала, немного остыну, – сказала она. – От этих опахал никакого толку. Только свистят и спать мешают. А ты почему не спишь, мама?
